Жюль Мари - Выстрел (сборник)
— Господин Гонсолен был убит выстрелом, сделанным почти в упор, — сказал он. — Это доказывается тем, что около раны кожа обожжена на два сантиметра. Отверстие узкое и заставляет предполагать, что оружием убийцы был револьвер малого калибра или кабинетный пистолет.
— Револьвер, — сказал Фульгуз.
Он указал на столик, где среди книг и брошюр находился палисандровый ящик с богатыми украшениями. Ящик был раскрыт, в нем недоставало одного револьвера. Доктор наклонился к трупу.
— Вот, — сказал он, вынув щипцами приплюснутую пулю.
Сделав знак Гиде и Рамаже, он холодно сказал:
— Разденьте убитого, может быть, есть другие раны.
Лесничие повиновались. Доктор внимательно осмотрел труп и покачал головой.
— Гонсолен получил только одну рану, — заявил он.
Вдруг он сделал движение:
— На руках видны следы кровавых царапин, сделанных ногтями и идущих от кистей рук до суставов. Невозможно, чтобы руки, так жестоко исцарапавшие жертву, сами не пострадали. Этот факт может быть особенно ценным.
Лесничие опять прикрыли труп. Маньяба отвел в сторону Дампьера и Фульгуза и сказал тихим голосом:
— Гонсолен умер не сразу, он прожил около четверти часа. Я слышал, как господин Дампьер пытался объяснить усилия умирающего приблизиться к жене. Он приписывал Гонсолену желание проститься в последний раз с той, которая лишилась чувств возле него. Так ли я понял?
— Совершенно правильно.
— Позвольте мне сделать одно замечание.
— Мы слушаем вас, любезный доктор, — сказал Фульгуз, — ваша опытность и высокие аналитические способности окажут нам драгоценное содействие.
Маньяба подвел их к трупу, сделав знак уйти Жервезе, Гиде и Рамаже.
— Заметьте, какое выражение свирепой ненависти застыло в этих полузакрытых глазах…
— Взгляд страшен…
— Как вы думаете, станет ли так смотреть человек, последняя мысль которого полна любви и сожаления?
Следователь и прокурор задумались и ничего не ответили. Через несколько минут в сопровождении доктора они поднялись на лестницу и направились в комнату, где лежала госпожа Гонсолен. Постучались в дверь. Им отворила старуха Сюзанна Бридель, ухаживавшая за Мадлен.
— Тише! Не шумите… — сказала она.
Мадлен неподвижно лежала на кровати, закрыв глаза, с лихорадочным румянцем на щеках. Маньяба подошел к ней и пробормотал:
— Странный обморок!
Он задал несколько вопросов Сюзанне и покачал головой с озабоченным видом.
— Вы боитесь за ее жизнь? — спросил его Дампьер.
— Потрясение оказалось для нее слишком сильным. Все мои старания будут теперь бесполезны. Может быть, госпожа Гонсолен совсем не очнется, может быть… но это будет ужаснее смерти…
— Что такое?
— Может быть, она лишится рассудка.
— Сойдет с ума! О, бедная женщина…
— Да, я тоже думаю, что это было бы ужасно. Уж лучше ей умереть.
Сюзанна время от времени освежала лоб и виски Мадлен ледяной водой. Доктор приподнял одеяло, взял руку больной и стал считать пульс. Рука женщины была крепко сжата. Вдруг доктор наклонился, разогнул большой палец и побледнел: ногти Мадлен были сломаны и окровавлены. Дампьер и Фульгуз, внимательно следившие за ним, заметили его нерешительность и смятение. Их взоры устремились к руке, которую он держал, и они сами увидели кровавые отметины. Становилось очевидно, что царапины на теле Гонсолена были делом рук Мадлен!.. Это размышление промелькнуло как молния в уме у всех троих, но никто не посмел высказать вслух свою мысль.
Расследование усложнялось. Хотя обыск еще не начинался, становилось очевидным, что не кража была целью преступления. Какая же страшная драма разыгралась в эту ночь и какую роль играла в ней Мадлен? Это выражение ненависти и бессильного бешенства, которое осталось в глазах Гонсолена после его попытки приблизиться к Мадлен, эти следы борьбы между молодой женщиной и ее мужем не доказывали ли ее причастность к убийству?
Маньяба выпустил руку Мадлен. На другой руке женщины были такие же следы. Мужчины молча удалились из комнаты. Доктор сделал несколько предписаний Сюзанне Бридель и велел уведомить его, как только больная придет в сознание.
X
Гиде, оставив судебного следователя, вышел в сад. Он внимательно осмотрелся, как охотник, разыскивающий след. Он дошел до стены под окном залы. Толстая ветка дерева, недавно сломанная, валялась на снегу, в этом же месте ясно виднелись и следы сапог.
«Негодяй выпрыгнул в окно, — подумал Гиде. — Он сломал ветку, упав, и должен был ушибить себе или руку, или ногу».
Гиде медленно шел по следам. Он сделал предположение, что преступник бросился через сад к калитке, которая, без сомнения, была отворена, затем через луг перебежал в лес. В кустарнике трудно было отыскать следы. Снег, упавший с ветвей, отчасти скрыл следы, и лесничий окончательно потерял их на большой дороге, которая вела через лес в Мусьер. Утром тут проходило несколько лесорубов, и следы перемешивались.
Гиде вернулся к дому и предпринял новую попытку. Он нашел то место, где упал и откуда стрелял в убегавшего человека. Его следы были ясно видны на снегу. Лесничий продолжал разговаривать сам с собой:
— Он должен был знать, что за соснами находится ограда не более двух метров высотой.
Гиде пошел по новому следу. Очевидно, через ограду перелезли. По всей стене снег лежал грудами и обрушился только в одном месте. Не желая уничтожать следов, Гиде вернулся к калитке, обошел сад и с другой стороны обнаружил новые следы. Человек направлялся к опушке леса, туда же вели и следы первого убийцы.
«Они, без сомнения, встретились, — подумал лесничий. — Рамаже видел одного, другой бежал впереди».
На опушке леса бежавший остановился. Видимо, он колебался. Сначала бросился по направлению к саду, затем вошел в лес.
— Они сговорились, это ясно, — пробормотал Гиде.
Пока лесничий занимался следами двух незнакомцев — теперь не оставалось сомнений, что их было двое, — Дампьер и Фульгуз внимательно осматривали дом Гонсолена. Рамаже, помогавший им, напрасно обыскивал ящики, показывал бумаги — не было найдено ничего такого, что могло бы пролить свет на это дело. Перейдя в залу, где лежал труп торговца лесом, Дампьер сказал:
— Осмотрите одежду убитого.
Рамаже взглянул на судебного следователя с нерешительным видом.
— Извините, — сказал он, — я к этому не привык, и мне будет неприятно прикасаться к этому бедному человеку, который никогда не сказал мне дурного слова.
Дампьер ласково ободрил его.
