Жорж Сименон - Мегрэ в школе
— Что вы теперь будете делать?
— В котором часу кончаются уроки в школе?
— Утренние уроки кончаются в половине двенадцатого. Некоторые дети, живущие поблизости, уходят на завтрак домой. Ну а те, кто живет на фермах или на побережье, приносят завтрак в школу. Уроки снова начинаются в половине второго и кончаются в четыре часа.
Мегрэ вынул из кармана часы. Было десять минут одиннадцатого.
— Вы остаетесь в деревне?
— Мне нужно еще повидаться со следователем, который допрашивал сегодня утром учителя, но после полудня я вернусь.
— До скорого.
Мегрэ пожал лейтенанту руку, постоял немного на солнце, посмотрел, как легким шагом уходит лейтенант, будто сбросив с себя тяжелую ношу, и вернулся в гостиницу.
Тео, по своему обыкновению, был у Луи. В противоположном углу сидел оборванный старик бродяга с седыми всклокоченными волосами. Наливая себе вино дрожащей рукой, он равнодушно взглянул на Мегрэ.
— Вы будете у нас обедать? — спросил Луи у комиссара. — Тереза жарит кролика.
Тереза вышла из кухни:
— Любите ли вы кролика в белом вине, господин Мегрэ?
Она вышла только для того, чтобы бросить на него признательный взгляд заговорщика. Он ее не предал.
Теперь, успокоившись, она даже похорошела.
— Убирайся на кухню!
У гостиницы остановился грузовичок, и в комнату вошел человек в одежде мясника. В отличие от большинства мясников он был худ, бледен, с кривым носом и гнилыми зубами.
— Стаканчик перно, Луи, — бросил он хозяину и повернулся к глупо улыбавшемуся Тео: — Привет, старый бродяга.
Помощник полицейского едва кивнул.
— Не очень устал? Подумать только, есть же на свете такие бездельники, как ты!.. — И обратился к Мегрэ: — Так это вы, по-видимому, пытаетесь раскрыть тайну?
— Пытаюсь.
— Старайтесь. Если вам это удастся, то вас надо будет наградить.
Он обмочил свои длинные усы в стакане с вином.
— Как поживает твой сын? — спросил Тео из своего угла, лениво вытянув вперед ноги.
— Доктор считает, что ему уже можно ходить. Хорошо ему говорить — ходить! Как только мы его ставим на ноги, он падает. Доктора понимают не больше, чем помощники полицейских.
Он делал вид, что шутит, но в голосе его угадывалась горечь.
— На сегодня ты уже закончил?
— Пока нет, надо еще съездить в Бурраж.
Он заказал себе еще стаканчик, выпил его сразу, вытер усы и сказал Луи:
— Запиши это на мой счет. — Потом комиссару: — Желаю удачи!
Проходя мимо Тео, он нарочно задел его ногу:
— Ну бывай, непутевый!
Слышно было, как он завел мотор и сделал полкруга по площади.
— Его отец и мать умерли от туберкулеза, — пояснил Луи. — Сестра — в санатории, а брат находится в больнице для умалишенных.
— А сам он?
— Перебивается как может, продает мясо в окрестных селениях. Он попытался было открыть мясную лавку в Ла-Рошели и потерял на этом весь свой капитал.
— Много у него детей?
— Сын и дочка. Двое других умерли при рождении.
Сына сбили мотоциклом с месяц назад, и он до сих пор лежит в гипсе. Дочке его семь лет, она учится в школе.
— Тебе это нравится? — насмешливо спросил Тео.
— Что нравится?
— Да все это рассказывать.
— Я не говорю ничего дурного.
— А хочешь, я расскажу о твоих делишках?
Луи, видимо, испугался, выхватил из-под стойки полную бутылку и поставил ее на стол.
— Ты прекрасно знаешь, что тебе нечего рассказать.
Но ведь надо же поболтать, верно?
Тео, видимо, торжествовал. Улыбка его угасла, но глаза насмешливо искрились. Мегрэ он показался этаким фавном в отставке. Вот так, сидя в самом центре деревни словно хитрый божок, он знал все, что происходит за стенами домов и в головах здешних жителей… Знал и в одиночестве наслаждался разыгрываемым перед ним спектаклем.
Он смотрел на Мегрэ скорее как равный на равного, а не как противник.
Казалось, он говорил: «Вы человек очень хитрый. Вас считают асом в своем деле. В Париже вы раскрываете все, что пытаются от вас прятать. Но я — я иной. И здесь я все знаю. Попробуйте! Сыграйте в свою игру. Спрашивайте людей. Выпытывайте у них все. А там увидим, поймете ли вы что-нибудь».
Он пил с утра до вечера и, никогда не пьянея до конца, витал в своем собственном мире, который казался ему прекрасным. Поэтому-то он вечно и улыбался.
Старуха Бирар тоже знала маленькие деревенские тайны, но они разъедали ее, действовали на нее как отрава, которую надо было выгнать из себя любым способом.
А Тео лишь наблюдал за этими тайнами, подсмеивался втихомолку, а когда требовалась кому-нибудь справка для получения того самого пособия, что приводило в неистовый раж почтальона, он выдавал эту справку, ставя на ней печать мэрии, которую всегда носил в кармане своих потертых брюк.
Впрочем, он не придавал этим справкам большого значения.
Мегрэ услышал детские голоса, доносившиеся из школы. Это спешили к себе домой на завтрак школьники. Он видел, как несколько ребят вышли на площадь.
— Я вернусь через полчаса.
— Кролик будет уже готов, господин комиссар.
— А устриц так и нет?
— Нет.
Сунув руки в карманы, Мегрэ направился к лавке Селье. Как раз перед ним туда вошел толстый мальчуган, цепляясь на ходу за ведра, лейки, распылители, которыми был заставлен весь пол и которые висели даже на потолке. Повсюду расставлена была домашняя посуда.
Какая-то женщина окликнула Мегрэ:
— Что вам угодно?
В полумраке он с трудом разглядел довольно молодое лицо и светлое пятно передника в голубую клетку.
— Ваш муж дома?
— Он в задней комнате, в мастерской.
Мальчик вошел в кухню и принялся мыть руки под умывальником.
— Заходите, я его сюда позову. — Она знала, кто он такой, и, видимо, ничуть не испугалась. В кухне — жизненном центре дома — она придвинула ему стул с соломенным сиденьем и открыла дверь, выходящую во двор: — Жюльен!.. К тебе пришли.
Мальчик вытирал руки, с любопытством разглядывая Мегрэ. И он тоже вызвал в памяти комиссара далекие детские воспоминания.
В его классе, да и почти в каждом классе, всегда был такой толстяк с простодушным и старательным выражением лица, с точно такими же, как и у этого, светлыми волосами и манерами пай-мальчика.
Если его мать нельзя было назвать толстой, то отец, появившийся чуть позже, весил не меньше ста килограммов; он был огромный, необъятный, с этаким почти кукольным лицом и наивными глазами.
Прежде чем войти, он вытер ноги о соломенную подстилку. На круглом столе стояли три прибора.
— Вы позволите? — пробормотал он, направляясь к умывальнику.
Чувствовалось, что здесь существует раз и навсегда установленный порядок, что каждый знает и выполняет вовремя свои обязанности.
