Кейт Саммерскейл - Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл
Добравшись до гостиницы, находившейся на углу Ред-Хот-лейн, Уичер заплатил носильщику шесть пенсов и вошел внутрь. Это было небольшое уютное здание. Номера здесь стоили шиллинг шесть пенсов в сутки. В баре был широкий выбор напитков — вино, сидр, домашний эль ну и кое-что покрепче. Весьма вероятно, Уичер что-нибудь заказал: в разговоре с Диккенсом он как-то обмолвился, что накануне серьезного дела «ничто так не взбадривает, как глоток бренди с водой».
Джонатан Уичер родился 1 октября 1814 года в Камбервелле, что в трех милях к югу от Лондона. Отец его был деревенским садовником, выращивавшим на продажу вишню, салат и розы. Помимо того, он, вполне возможно, ухаживал за газонами и клумбами на участках местных богачей — в Камбервелле было немало роскошных вилл и коттеджей, где в тиши и уюте негоцианты находили отдохновение от городской суматохи и духоты.
В день крестин Джонатана — 23 октября — викарий церкви прихода Сент-Джайлз крестил также детей сапожника, столяра, кучера, разнорабочего и еще одного садовника. По одной из многочисленных версий истории его жизни, Джонатан является сыном Ричарда и Ребекки Уичер. В детстве его называли Джеком. У него была старшая сестра, Элиза, и по меньшей мере один старший брат — Джеймс. Еще одна сестра, Сара, родилась в августе 1819 года, когда ему было почти пять лет. То лето запомнилось обилием камбервелльских красавиц — крупных, с бордовыми бархатистыми крыльями бабочек, впервые замеченных в этих краях в 1748 году.
В середине тридцатых годов XIX века Джек Уичер все еще проживал в Камбервелле, скорее всего в Провиденс-роу, небольшом бедняцком квартале. Домишки стояли на Уиндэм-роуд, неподалеку от фабрики, дворами примыкая к садовым участкам, но район был и впрямь нищенским, известным, как говорилось в отчете, подготовленном местной школой, «в равной степени своей неприглядностью и царящим в нем невежеством». Здесь постоянно шныряли всякие сомнительные типы — лоточники, торговцы овощами, трубочисты, а то и просто самый настоящий сброд.[6]
Когда в конце лета 1837 года Джек Уичер подал заявление о приеме на службу в городскую полицию Лондона, ему было почти двадцать три года и роста в нем было как раз пять футов восемь дюймов — предельно юный возраст и предельно низкий рост для соискателей. Испытания на грамотность и физическую подготовку он прошел, а за его добропорядочность поручились два «уважаемых квартиросъемщика» из их прихода. Как и большинство новобранцев до поступления в полицию, он занимался всякого рода поденным трудом.
18 сентября Уичеру был присвоен чин констебля. Его недельное жалованье — один фунт — лишь немногим превышало прежний заработок, но будущее теперь выглядело несколько более надежным.
Лондонской городской полиции, первой подобного рода службе в стране, было к тому времени восемь лет. Лондон чрезвычайно разросся, а жизнь в нем была настолько стремительна и загадочна, что это просто не поддавалось осмыслению. И вот в 1829 году столичные жители, пусть и неохотно, признали необходимость создания некоего подразделения, способного обеспечивать порядок на улицах. Состояло это подразделение изначально из трех с половиной тысяч полицейских,[7] и называли их по-разному — «бобби», «пилеры» (по имени основателя полиции сэра Роберта Пила), «копперы»[8] (ловили бандитов), «душители» (душили свободу), «свиньи» (начиная с XIV века это слово приобретает характер ругательства).[9]
Уичеру были выданы брюки и длиннополая шинель синего цвета; на ярко начищенных металлических пуговицах красовались корона и слово «ПОЛИЦИЯ». Код его подразделения и личный номер — Е47 («Е» означало, что он приписан к участку Холборн) — были оттиснуты на жестком воротничке; чуть ниже шею охватывал кожаный галстук шириной четыре дюйма — защита от «гаротьеров» (душителей). У шинели имелись глубокие карманы для дубинки и деревянной трещотки. Обмундирование дополнял высокий шлем с отшлифованной тульей и ремешками по бокам. Один сослуживец Уичера так описывал одеяние новобранцев: «Пришлось облачиться в мундир с фалдами, как ласточкин хвост, и в своего рода цилиндр из кроличьей кожи, весом 18 унций (0,45 кг); к этому прилагалась пара кожаных веллингтоновских башмаков и пояс шириной четыре дюйма с огромной медной пряжкой… Никогда в жизни я не ощущал большего дискомфорта». Полицейскому предписывалось носить форму даже во внеслужебное время, чтобы нельзя было обвинить его в том, что он скрывает свою профессию. Лента на запястье означала, что он на дежурстве. Бороду и усы носить запрещалось. Многие отращивали бакенбарды.
В те времена, когда любая одежда в той или иной степени представляла собой униформу, полицейский комплект обладал своими преимуществами. Журналистка Харриет Мартино отмечала, что в таком наряде молодой тщеславный пролетарий «мог расхаживать по улицам более горделиво и привлекая к себе большее внимание», чем «ремесленник в своем фартуке и бумажной треуголке или разнорабочий в бумазее».
Безупречного полицейского отличали невозмутимость, незаметность, отсутствие всяческих эмоций. «Бурный темперамент исключается, — продолжает Мартино. — Не следует также быть тщеславным, иначе можно уступить всякого рода заигрываниям; чрезмерное простодушие вместе с добродушием не поощряется, равно как и неуверенность в поведении и настроении; неприемлемы слабость к спиртному и недостаток ума». Врач и писатель Эндрю Уинтер, в свою очередь, изображает идеального констебля «жестким, хладнокровным, неумолимым человеком, скорее даже не человеком, а государственным органом. Его личность растворяется в нашем представлении в наглухо застегнутой шинели… это машина, передвигающаяся, думающая и говорящая только в рамках заданных ей инструкций… Выглядит полицейский так, будто у него нет… ни надежд, ни страхов».
Уичер проживал еще с шестнадцатью новобранцами в одной из комнат полицейского участка на Хантер-стрит, к югу от вокзала Кингз-Кросс.[10] От входной двери этого массивного кирпичного здания, недавно предоставленного для нужд полиции, вел длинный темный коридор; здесь имелось четыре камеры, библиотека, буфетная, столовая и комната отдыха. Все полицейские должны были жить в помещении участка и возвращаться не позднее полуночи. При работе в утреннюю смену Уичер вставал еще до шести. При наличии собственного таза и ширмы можно было умываться прямо в общежитии. Завтрак состоял из отбивной котлеты с картофелем и чашки кофе. В шесть утра проходило построение во дворе. При этом один из четырех инспекторов отделения извлекал из кармана свернутый лист бумаги, разворачивал его и зачитывал поступившие из главного управления полиции распоряжения: кому из полицейских выговор, кому поощрение, кому временное отстранение от службы. Инспектор также сообщал о преступлениях, совершенных в самое последнее время, приметы подозреваемых, сведения о пропавших людях и украденных вещах. Проверив, по форме ли все одеты, он подавал команду: «По местам!» Несколько констеблей возвращались в помещение участка — это был резерв, остальных же сержанты разводили по их постам.
