Эмиль Габорио - Преступление в Орсивале
— Двадцать минут четвертого, — бормотал Лекок, подсовывая под основание часов клинышек. — Черт побери, разве в это время кто-нибудь станет пить чай? И тем более, убивать людей — в разгар-то июля, когда уже вовсю светает!
Не без труда он открыл крышку циферблата и передвинул большую стрелку на половину четвертого. Часы пробили одиннадцать.
— Прекрасно! — торжествующе вскричал г-н Лекок. — Вот мы и добрались до правды.
Он извлек из кармана бонбоньерку с портретом, проглотил алтейную пастилку и заключил:
— Шутники!..
Зрители были потрясены простотой этой проверки, до которой никто не додумался.
Г-н Куртуа восхищался больше всех.
— Этому ловкачу хитрости не занимать, — шепнул он
— Ergo[5], — продолжал Лекок, знавший по-латыни, — мы имеем дело не со скотами, как я чуть не заподозрил вначале, а с негодяями, которые не только ножом умеют махать. Надо отдать им должное, свое преступление они обдумали скверно, но все-таки обдумали: доказательство налицо. Они надеялись сбить следствие с толку, введя его в заблуждение относительно времени убийства.
— Мне не вполне ясно, зачем это им понадобилось, — осторожно заметил г-н Куртуа.
— Это же очевидно, — возразил г-н Домини. — Убийцам было выгодно внушить нам, будто преступление произошло после отхода последнего поезда в Париж. Гепен мог, расставшись со своими попутчиками в девять часов на Лионском вокзале, к десяти вернуться сюда, убить хозяев, похитить деньги — благо, он знал, что они у графа де Тремореля есть, — и последним поездом вернуться в Париж.
— Превосходная гипотеза, — сказал папаша Планта. — Но почему же тогда Гепен не добрался до Батиньоля и не пошел к Веплеру, где были его друзья? В этом случае у него, начиная с определенного времени, было бы хоть какое-то алиби.
С самого начала расследования доктор Жандрон уселся на единственный уцелевший в спальне стул, размышляя, что за внезапное недомогание заставило побледнеть папашу Планта, когда упомянули костоправа Робло. Объяснения следователя вывели его из задумчивости. Он встал.
— Есть еще одно обстоятельство, — сказал он. — Перестановка стрелок, весьма полезная Гепену, оборачивается против его сообщника Подшофе.
— Однако может статься, — ответил г-н Домини, — что мнения Подшофе никто не спрашивал. Что до Гепена, то у него, надо думать, были веские причины пе идти на свадьбу. Смятение, охватившее его после убийства, выдало бы его больше, чем отсутствие на свадьбе.
Лекок по-прежнему не считал нужным высказываться. Подобно врачу у постели больного, он хотел сперва окончательно увериться в диагнозе.
Он вернулся к камину и опять стал переставлять стрелки часов. Часы пробили половину двенадцатого, полночь, половину первого, час. При этом Лекок брюзжал:
— Невежды, горе-грабители! Воображают себя хитрецами, да где им! Стрелки переставили, а бой отрегулировать не догадались. И вот, откуда ни возьмись, приходит стреляный воробей из полиции, на мякине его не проведешь, и весь их фокус разгадан.
Г-н Домини и папаша Планта хранили молчание. Лекок подошел к ним.
— Господин судья, — сказал он, — теперь уже можно не сомневаться, что удар был нанесен до половины одиннадцатого.
— Если только у часов не испорчен бой, — заметил папаша Планта, — что бывает сплошь и рядом.
— Сплошь и рядом, — подтвердил г-н Куртуа. — Например, у часов, что стоят у меня в гостиной, бой испорчен уже бог знает сколько времени.
Лекок задумался.
— Возможно, господин мировой судья и прав, — ответил он. — Для меня все это весьма правдоподобно, однако в начале расследования одного правдоподобия маловато, нужна уверенность. К счастью, мы располагаем возможностью проверки. Я имею в виду постель. Готов поспорить, что она расстелена.
И, обращаясь к мэру, добавил:
— Нельзя ли кликнуть кого-нибудь из слуг мне на подмогу?
— Не стоит, — заявил папаша Планта, — я сам вам помогу, так будет скорее.
Вдвоем они сняли с кровати балдахин и вместе с пологом положили его на пол.
— Ну что? — воскликнул Лекок. — Я был прав, не так ли?
— В самом деле, — не без удивления согласился г-н Домини, — постель разобрана.
— Да, разобрана, — отозвался сыщик, — но в ней никто не спал.
— Однако… — с сомнением в голосе начал г-н Куртуа.
— Я убежден, что не ошибаюсь, — перебил полицейский. — Эту постель расстелили, не спорю, быть может, в нее упали на минутку, измяли подушки, сбили одеяла, скомкали простыни, но от опытного глаза не укроется, что в этой постели никто не спал. Смять постель, чтобы создать видимость, будто в ней спали, столь же трудно, как постелить, а может быть, еще труднее. Чтобы ее постелить, необязательно снимать все простыни и переворачивать матрас. А чтобы смять, необходимо лечь в нее, укрыться, завернуться. Постель — один из тех ужасных свидетелей, которые никогда не обманут и которых не уличить в подлоге. В эту постель не ложились.
— Я знаю, что графиня была одета, — заметил папаша Планта, — но, может быть, граф лег первым.
Следователь, врач и мэр подошли к кровати.
— Нет, сударь, — ответил г-н Лекок, — и я вам это докажу. Доказательство нехитрое, и, вникнув в него, десятилетний ребенок и тот не позволит обмануть себя этим искусственным беспорядком. — Он осторожно отвернул на середину постели одеяла и нижнюю простыню и продолжал объяснение: — Подушки совершенно измяты. Не так ли? Но обратите внимание на валик в изголовье: на нем нет ни одной складочки из тех, что остаются от головы спящего и от движения его рук. Это не все: посмотрите вот на эту часть постели, от середины до края. Одеяла были тщательно подоткнуты, верхняя и нижняя простыни плотно прилегают одна к другой. Просуньте руку внутрь, как я, — он просунул руку между простынями, — и вы почувствуете сопротивление, которого не было бы, если бы кто-нибудь до этого растянулся во весь рост под одеялом. А господин де Треморель был мужчина крупный и занимал постель во всю ее длину.
Довод Лекока оказался настолько убедителен, факты были столь очевидны, что сомневаться не приходилось.
— И это еще не все, — продолжал он. — Перейдем к нижнему матрасу. О нижнем матрасе редко вспоминают, когда требуется зачем-нибудь смять постель или, наоборот, придать ей первоначальный вид. Поглядите-ка сюда.
Он приподнял верхний матрас, и все убедились, что нижний лежал совершенно ровно: на нем не было ни малейшей вмятины.
— Вот вам и нижний матрас, — буркнул Лекок и наморщил нос, наверняка вспомнив какую-нибудь любопытную историю.
— По-моему, можно считать доказанным, — согласился следователь, — что господин де Треморель не ложился.
