Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене
И в ресторане у итальянца также для него было в новинку покупать не для одного, а для двоих. Он заказал кучу разных вещей, которые прежде никогда не брал, чтобы забить ими холодильник.
Он взял с собой хлеб, масло, молоко, яйца, а остальное велел доставить ему домой. Перед уходом вспомнил:
– Вы теперь будете каждое утро ставить бутылку молока у моей двери.
Снизу он увидел за стеклом Кэй. Она махала ему рукой и выскочила навстречу на лестничную площадку, чтобы освободить его от пакетов.
– Погоди! Я ведь кое-что забыл.
– Что?
– Цветы. Еще вчера утром я собирался сходить за цветами и поставить их в комнате.
– А тебе не кажется, что так лучше?
– Почему?
– Потому что...
Сохраняя серьезность и одновременно улыбаясь, она подыскивала слова с несколько застенчивым видом, который был у них обоих в это утро.
– ...потому что так кажется менее новым, понимаешь? Будто бы это длится у нас уже давно.
И, чтобы совсем не расчувствоваться, она заговорила о другом.
– Ты знаешь, что я тут увидела, глядя в окно? Прямо против нас сидит маленький портной – еврей. Ты никогда его не замечал?
Ему доводилось иногда, особенно не присматриваясь, бросать взгляд в сторону маленького человечка, который сидел, поджав под себя ноги по-турецки, на большом столе, и изо дня в день постоянно что-то шил. У него была длинная грязная борода, пальцы, потемневшие то ли от грязи, то ли от непрестанного соприкосновения с материей.
– Когда я жила в Вене с моей мамой... Я ведь тебе говорила, что моя мать была великой пианисткой, что она была знаменитостью?.. Это так и было... Но поначалу ей довелось испытать немало трудностей... Когда я была маленькой, мы были очень бедными и жили вдвоем в одной комнате. О! Совсем не такой великолепной, как эта, поскольку не было ни кухни, ни холодильника, ни ванной комнаты... Не было даже воды, и мы должны были, как и все остальные жильцы, ходить мыться под краном в конце общего коридора. А зимой, если бы ты только знал, как было холодно!..
Что я тебе собиралась сказать? Ах да... Когда я болела и не ходила в школу, я целыми днями смотрела в окно и видела, как раз напротив нас, старого евреяпортного, который настолько похож на этого, что мне даже показалось на какое-то мгновение, что это тот же самый...
Он, не подумав, сказал:
– А может быть, это он и есть?
Какой же ты глупый! Ему было бы сейчас не меньше ста лет... Ты не находишь, что это любопытное совпадение?.. Меня это привело в хорошее настроение с самого утра.
– Значит, ты в этом нуждалась?
– Нет... Но я снова почувствовала себя девочкой... У меня даже появилось желание немного посмеяться над тобой. Я в молодости была ужасная насмешница. Знаешь, когда была совсем молодой...
– Что же я сделал смешного?
– Ты позволишь мне задать тебе один вопрос?
– Я слушаю.
– Как так получилось, что у тебя в шкафу висит по меньшей мере восемь халатов? Я, может быть, не должна была тебя об этом спрашивать? Но понимаешь, это так необычно для человека, который...
– ...который имеет столько халатов, а живет здесь. Ты это хочешь сказать? Все очень просто. Я актер.
Почему он произнес эти слова, как бы стыдясь, стараясь не смотреть на нее? В этот день они оба были преисполнены деликатности по отношению друг к другу. Она не покидала их, и когда они сидели за неубранным столом и смотрели в окно, за которым виднелся старый портной с бородой раввина.
Впервые они ощутили, что не нужна им больше толпа, в первый раз они, оказавшись лицом к лицу, совсем одни, при этом не испытывали больше потребности ни в пластинке, ни в стакане виски для того, чтобы поддерживать возбужденное состояние.
Она не покрасила губы, и это сильно меняло ее лицо. Оно казалось значительно более мягким, с чуть боязливым и робким выражением. Перемена была столь разительной, что сигарета никак не вязалась с обликом этой Кэй.
– Ты разочарована.
– Оттого что ты актер? Почему это должно меня разочаровать?
Она немного погрустнела. И он прекрасно понял почему. Они уже понимали друг друга без слов.
Коль скоро он был актер, а жил, в его-то возрасте, в этой комнате в Тринич-Виледже, то это означало, что...
– Все гораздо сложнее, чем ты думаешь, – сказал он, вздохнув.
– А я ничего не думаю, дорогой мой.
– В Париже я был очень известен. Я могу даже утверждать, что я был знаменит.
– Я должна тебе признаться, что я не запомнила фамилии, которую ты назвал. Ты ведь произнес ее только один раз, в первый вечер, если помнишь? Я же невнимательно слушала, а после не решилась просить тебя повторить.
– Франсуа Комб. Я играл в парижских театрах Мадлен, Мишодьер, Жимназ. У меня были гастроли по всей Европе и по Южной Америке. Исполнял я также главные роли в ряде фильмов. Восемь месяцев назад мне предложили контракт на солидную сумму...
Она старалась изо всех сил не показать, что жалеет его. Это причинило бы ему боль.
– Все обстоит совсем не так, как тебе кажется, – поспешил он заверить ее. – Я могу вернуться назад когда захочу и вновь займу свое место...
Она налила ему еще чашку кофе, и сделала это так естественно, что он посмотрел на нее с изумлением, ибо близость, которая сама собой, без их ведома проявлялась в мельчайших жестах, казалась каким-то чудом.
– Все очень просто и глупо. Я могу тебе рассказать. В Париже все знают, и даже об этом сообщали кое-какие газетенки. Жена моя актриса и тоже знаменитость. Мари Клэруа...
– Я знаю это имя.
Она тут же пожалела о своих словах, но было уже слишком поздно. По-видимому, он уже отметил, что ей известно театральное имя его жены, а его нет.
– Она не намного моложе меня, – произнес он. – Ей перевалило за сорок. Мы женаты уже семнадцать лет. Моему сыну скоро будет шестнадцать.
Говорил он все это с каким-то отрешенным видом и вполне естественно смотрел на одну из фотографий, украшавших стену. Потом поднялся и стал ходить взад и вперед по комнате, пока не кончил рассказывать.
– Прошлой зимой, совершенно неожиданно, она мне объявила, что покидает меня и будет жить с одним молодым актером, который только что окончил театральный институт и принят в Комеди Франсэз. Ему был двадцать один год. Происходил этот разговор вечером в нашем доме в Сен-Клу... Это дом, который я построил, ибо я всегда любил собственные дома... У меня очень буржуазный вкус, надо тебе сказать...
Я только что вернулся из театра... Она появилась вскоре после меня. Пришла ко мне в кабинет-библиотеку и, пока объявляла о своем решении с эдакой мягкостью, теплотой в голосе и, я бы даже сказал, с нежностью, мне и в голову не могло прийти, что тот, другой, уже ожидает ее прямо у двери дома, сидя в такси, которое должно было их увезти.
