Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
— Какое платье погибло! — сказала Виолетта, и Маруся увидела, что тетка, кутаясь в дешевое толстое пальто, притопывая квадратной безобразной туфлей, стоит совсем рядом с ней. — Жалко!..
— Это все равно ненастоящее, — сказала Маруся. — Это все равно реквизит. А где Тамара Васильевна?
— Плохо! — сказала тетка. — Плохо ей. Лежит. Меня просила поклониться… Укол сделали… Наверно, уже заснула!
Тонкий фломастер вывел капельку купола, за капелькой по листу скатилась прямая строгая линия стены. Ветер исчез на минуту, и толпа, оживленно переругиваясь, сгруппировалась вокруг экскурсовода-археолога, открывая обзор.
Шелковый комок оказался возле самых ног Виолетты. Тетка наклонилась и подобрала. Смотреть на нее было больно.
«Не наденет она больше никогда своего шикарного платья, — подумала Маруся злорадно и спросила себя: — А чему я радуюсь? Может быть, она всю жизнь мечтала один раз одеться, показаться, выйти на люди, а теперь все, не будет, не интересно, не получилось!»
— До обеда осмотр монастыря. И может быть, мы еще успеем осмотреть ботанический сад, — взглянув на часы, объявил экскурсовод. — Судно пришло с опозданием, товарищи, так что не исключено, программу придется немного свернуть!
Неожиданно для самого поэта на свежем листочке в блокноте под его собственной рукой возник военный самолет. В небе самолет был как серебряный крестик. В блокноте крестик получился черный.
23
От причала до каменных ворот монастыря, до высоких стен, сложенных из грубого камня, экскурсию, оказывается, отделяли какие-то минуты быстрого шага. За стенами ветер так не чувствовался, и люди, немного расслабившись, следовали с открытыми ртами за своим экскурсоводом, впитывая каждое слово. Олесь пытался включиться в общее настроение, его преследовало нечто изнутри, какое-то неприятное предчувствие, ожидание, и он хотел от него избавиться. Небольшая группа, человек пятьдесят, вошла в полутьму под своды, и тут же Маруся потянула поэта за рукав.
— Олесик, я хочу выстрелить по бутылке из пистолета.
— Зачем тебе?
— Я хочу представить себя этим палачом, который расстреливал.
— Понятно зачем. А где ты видела пистолет?
Экскурсия стояла под могучими сводами трапезной, подобной по величине лишь трапезной Московского Кремля, здесь было эхо, и говорили они совсем шепотом.
— Под мышкой у «афганца» кобура. Двое наркоманов остались на пристани гроб хоронить. А третий, алкоголик, — вот он. — Маруся показала глазами. — Посмотри получше, у него под левой рукой кобура.
— Ты думаешь, он мне отдаст свое именное оружие?
— Если ты его хорошо попросишь, попроси, Олесик. Никогда в жизни не стреляла из пистолета.
— Ты думаешь, теперь самое время попробовать?
— Конечно, думаю, и время, и место! — Маруся откинула назад голову и обеими руками завела за спину длинные концы шарфа. — Когда еще на место казни попадешь? До обеда хорошо бы. А то потом концерт будет… Лодочная прогулка… Попроси его, Олесик!
Представить себе, как в этих промозглых каменных мешках на протяжении нескольких столетий жили люди, казалось просто невозможным. Экскурсовод, хоть и не был профессионалом, повеселил немало туристов, рассказав о силе молитвы. Оказалось, что до прихода на остров лагеря смерти монахи руками вылавливали треску прямо возле берега. Они построили специальную запруду из камней. Молодая рыба входила в запруду в щели между камней, а назад, располневшая, пробиться уже не могла. Когда в сорок первом году с продуктами стало плохо, коммунисты восстановили запруду, но рыба не пошла в нее.
— А почему не пошла? — усиленный звонким эхом, звенел под мрачными сводами голос экскурсовода. — Потому что молиться надо было. Молиться надо было!..
Настроение у поэта еще ухудшилось, теперь он еле-еле переставлял ноги, плащ, нашпигованный вещами, казался безумно тяжелым и давил на плечи. В темных углах Олесю мерещилась неприятная плывущая тень золотой лодки, полной убиенными монахами. Это был почти сон от расстройства, монахи, оказывается, вовсе не попали на небо, а в своей ладье плавали здесь по каменным коридорам, пугая туристов и историков.
Снаружи, будто из другого мира, дошел до слуха протяжный гудок «Казани», еще один гудок. Олесь сделал знак «афганцу», так чтобы тот не смог вовремя отвернуться, и, оказавшись с ним позади группы шагах в десяти, прижал его к ледяной стене и спросил:
— Дашь пистолет?
— Дурак!
— Сам дурак. Моя девушка хочет выстрелить по бутылке. Или ты мне даешь пистолет, или я сообщу о том, что вы перевезли на Большой Соловецкий остров в трупе своего мертвого товарища наркотики.
— Дурак! — повторил «афганец». Он подумал и сказал с чувством: — Я не колюсь. А ты попробуй после двух лет, обойдешься ты? Ребята не для торговли взяли, а только для себя. Для себя, ты понял.
— А в душ они труп потащили, потому что приспичило? Впрочем, не важно, ты мне даешь оружие на час. И три-четыре патрона. А я молчу.
Они стояли возле зарешеченного окна, и яркий солнечный свет, разделенный на мелкие квадраты, рябил под ногами, при том что в полутьме нелегко было разглядеть выражение глаз собеседника.
— Я подумаю! — «афганец» оттолкнул Олеся и быстрым шагом пошел догонять экскурсию.
Уже по окончании экскурсии, на улице, «афганец» подошел к поэту.
— Ну как, решился? — спросил жестко Олесь. — Я молчу. А ты мне даешь на прокат пистолет.
Ветер, прорывающийся в стены монастыря сквозь растворенные ворота, с силою раздувал тяжелые полы его плаща. Ноги в черных сапожках твердо стояли на мощенке двора на ширине плеч, глаза Олеся из-под нахлобученной шапки смотрели сумасшедшие и пустые. Он взял оружие, оно оказалось довольно тяжелым, и засунул его глубоко во внутренний карман. Оружие устроилось точно под сердцем, и сердце забилось о металл сквозь шелк кармана.
— Скажи, а легко убить человека? — спросил Олесь, сам понимая жестокость своего вопроса. — Ты ведь убивал, правда, скажи, есть в убийстве какое-то удовольствие?
— Легко, — сказал «афганец», он был уже пьян. — Убивал.
«Легко, — подумал Олесь, — одного человека или несколько тысяч человек… Нужно только оружие. И нельзя бояться наказания».
24
Углубиться в лес группа туристов не успела, подошло время обеда. Все только вышли на дорогу, не сделав по ней ни шага, постояли, переминаясь. Слева, зарывшись в давно сломанные и давно проросшие зеленью, успевшие уже увянуть, деревья, ржавел какой-то экскаватор. И задранный его желто-коричневый ковш напоминал безмолвно кричащий рот.
