Дороти Сэйерс - Встреча выпускников
Она задалась вопросом, видел ли её такой её бывший любовник в течение того насыщенного событиями и несчастного года, когда она пыталась думать, что счастье в том, чтобы быть побеждённой. Бедный Филип, замученный собственным тщеславием, никогда не любил её, пока не убил её чувство к нему, и всё же он опасно ухватился за неё, когда погружался в бездну смерти. Фактически она апеллировала не к Филипу, а к теории жизни. Молодёжь всегда теоретизирует, только люди средних лет могут понять смертоносность принципов. Подчинить себя собственным целям может быть опасным, но подчинить себя целям других людей — это прах и тлен. И всё же были те, кто всё ещё был несчастным, кто завидовал даже пыльной солёности яблок Мёртвого моря.[113]
Мог ли когда-либо существовать союз между интеллектом и плотью? Именно непрестанное задавание вопросов и анализ всего выхолащивает и сводит на нет все страсти. Возможно, опыт знает формулу, позволяющую преодолеть эту трудность: удерживать горький, болезненный мозг по одну сторону стены, а томное сладострастное тело по другую и никогда не позволять им встречаться. Поэтому, если вы скроены именно по такой мерке, вы могли бы спорить о преданности в профессорской и позволять себе встряхнуться… скажем, с венскими певицами, и обе эти стороны, переходя одна в другую без единой шероховатости, представляют вас как целое. Легко для мужчины и, возможно, даже для женщины, если только избегать глупых недоразумений, таких как быть обвинённой в убийстве. Но пытаться создать гармонию из несовместимого было безумием — нельзя ни самому пытаться этого делать, ни участвовать в чужих попытках. Если Питер хочет провести эксперимент, то он должен сделать это без попустительства Харриет. Шесть столетий наследственного обладания не могут подчиниться несчастным сорока пяти годам сверхчувствительного интеллекта. Пусть самец берёт самку и будет доволен, пусть постоянное думание «болтает себе» как герой «Человека и сверхчеловека».[114] Конечно, посредством длинного монолога, поскольку самка может только слушать и не встревать. Иначе можно было бы получить некую пару людей, наподобие показанных в «Частных жизнях»,[115] которые катаются на полу и дубасят друг друга, когда не совокупляются, потому что у них (очевидно) не имеется никаких ресурсов для диалога. Перспектива ужасающей скуки, так или иначе.
Дверь вновь задрожала, как бы напоминая, что даже некоторую скуку можно было бы приветствовать, как альтернативу тревоги. На каминной доске одинокая красная пешка демонстрирует всю незащищённость… Как спокойно Энни приняла предупреждение Питера. Отнеслась ли она к этому серьёзно? Заботилась ли она о себе? Она выглядела как обычно, изящной и отстранённой, когда вносила кофе в профессорскую тем вечером, возможно, была немного более оживлённой, чем обычно. Конечно, у неё были свои свободные полдня с Бити и Каролой… Любопытно, подумал Харриет, это желание обладать детьми и диктовать им вкусы, как будто бы они — отколовшиеся кусочки тебя самого, а не отдельные люди. Даже если мечты стремятся к мотоциклам… Энни была в порядке. А как насчёт мисс де Вайн, едущей из Города в счастливом неведении?... Харриет вздрогнула, увидев, что уже почти без четверти десять. Поезд должен уже прийти. Помнит ли директриса о предупреждении мисс де Вайн? Её нельзя оставлять спать в комнате на первом этаже, неподготовленную. Но директриса никогда ничего не забывает.
Однако у Харриет душа была не на месте. Из своего окна она не могла видеть, горели ли огни в крыле библиотеки. Она отперла дверь и вышла (да, окно в коридоре было открыто, никто не трогал ручку двери, это всего лишь ветер). Несколько тусклых фигур всё ещё двигались в дальнем конце дворика, когда она шла около теннисного корта. В крыле библиотеки все окна на первом этаже были тёмными за исключением тусклого мерцания в коридоре. Во всяком случае, мисс Бартон не была в своей комнате, не возвратилась ещё и мисс де Вайн. Или… о, да, она вернулась, поскольку в её гостиной шторы были задёрнуты, хотя никакого света за ними не было видно.
Харриет вошла в здание. Дверь квартиры мисс Берроус была открыта, а в прихожей было темно. Дверь мисс де Вайн была закрыта. Она постучала, но не получила никакого ответа, и внезапно ей показалось странным, что занавески задёрнуты, а света нет. Она открыла дверь, надавила настенный выключатель в прихожей. Ничего не изменилось. С растущим беспокойства она прошла к двери гостиной и открыла её. А затем, когда её пальцы нащупали выключатель, в её горло кто-то вцепился жёстокой хваткой.
У неё было два преимущества: она была частично подготовлена, и противник не ожидал встретить ошейник. Она почувствовала лишь лёгкое удушье и услышала, как сильные жестокие пальцы скользят по прочной коже. Пока они перемещали захват, у неё было время, чтобы вспомнить то, чему её учили: поймать и дёрнуть запястья в стороны. Но когда её ноги натолкнулись на ноги противника, её высокие каблуки скользнули по паркету, и она стала падать — они падали вместе, — и она была внизу; казалось, падение заняло годы, и всё это время в уши врывался поток хриплых грязных ругательств. А затем мир раскололся в огне и громе и наступил мрак.
Лица, неуверенно наплывающие по трескучим волнам боли и с тревогой удаляющиеся… затем превращающиеся в одно лицо мисс Хилльярд, невыносимо близкое к её собственному. Затем голос, мучительно громкий, неразборчиво звучащий как маяк-ревун. Затем, внезапно и вполне ясно, как на освещённой сцене театра, комната, мисс де Вайн, белая, как мрамор, на кушетке и директриса, склонившаяся над нею, а между ними на полу, белый шар, заполненный алым, и декан, стоящая на коленях рядом с ним. Затем маяк-ревун опять набрал силу, и она услышала свой собственный голос, невероятно далекий и тонкий: «Скажите Питеру»… а затем пустота.
У кого-то — головная боль, совершенно невыносимая, ужасная головная боль. Белая яркая комната в больнице была бы очень приятной, если бы не подавляющее соседство человека с головной болью, который, кроме всего прочего, очень неприятно стонал. Потребовались большие усилия, чтобы собраться и узнать, что нужно этому надоедливому человеку. С усилием, какое наверное требуется гиппопотаму, чтобы вылезти из болота, Харриет взяла себя в руки и обнаружила, что головная боль и стоны были её собственными, и что фельдшер поняла, что она затевает и подошла, чтобы помочь.
— Какого чёрта…? — простонала Харриет.
— Ага! — обрадовалась фельдшер, — так-то лучше. Нет, не пытайтесь сесть. У вас был сильный удар по голове, и чем спокойнее вы будете себя вести, тем лучше.
