Колин Декстер - Панихида по усопшим
После третьей пинты, Морс покинул коктейль-бар и из фойе позвонил в Городское управление полиции. Но главный инспектор Белл был в отпуске, как ему сообщили, – в Испании.
Морс давно не занимался никакими физическими упражнениями, и теперь решил, поддавшись внезапному импульсу, пройтись пешком до Северного Оксфорда. Дорога займет самое большее полчаса. Как будто, чтобы высмеять его решение, его обгоняли автобус за автобусом: автобусы из Каттеслоу, автобусы из Кидлингтона, и вечно пустые автобусы, идущие в парк, и автобусы, субсидируемые отцами города на огромные суммы в тщетной надежде убедить пассажиров, оставлять свои автомобили на окраине. Но Морс продолжал идти.
Когда он подошел к перекрестку у Марстон-Ферри, он застыл как под гипнозом, наблюдая, как автомобиль, идущий по Северной кольцевой, вылетел на внутреннюю полосу, ударив едущий сзади мотоцикл. Гонщик был переброшен скользящим ударом на другую сторону дороги, там его белый шлем ударился о бордюр с тошнотворным звуком, где-то рядом мелькнули колеса ехавшего на юг грузовика, и под визг тормозов, послышался хруст костей человека.
Остальные свидетели этой сцене проявили, возможно, в первый раз в своей жизни, отчаянную храбрость: какой-то человек опустился на колени перед умирающим, и накрыл своим пальто раздробленное тело; молодой человек с длинными пышными волосами до плеч взял на себя обязанности автоинспектора; врач был уже на пути из Саммертауна, – из Центра здравоохранения; скорую и полицию тоже вызвали.
А Морс почувствовал вдруг, как внутри него все сжалось и его скрутило в судорогах боли. Липкий пот выступил у него на лбу, и он подумал, что сейчас его стошнит, поэтому он отвел глаза и поспешил прочь. Бессмысленные неадекватность и трусость вызывали у него отвращение, но физическая боль, бродившая в недрах его тела, гнала его вперед, все дальше и дальше вверх по дороге, мимо магазинов Саммертауна, и, наконец, домой. Даже легкомысленный человек бросил бы быстрый взгляд, прежде чем перейти на другую сторону.
Что было такого в дорожно-транспортном происшествии, что заставило его полностью потерять равновесие, Морс был не в состоянии понять. Много раз он бывал на месте убийств, и осматривал жестоко изуродованные тела. С брезгливым отвращением, конечно; но ни с чем более худшим. Почему тогда? Возможно, разница была лишь между смертью и процессом умирания погибшего в судорожной агонии после ДТП. Да, и еще: его определенный взгляд на случайности; случайная природа всего этого; «здесь и сейчас» – быть бы всего в нескольких ярдах, даже всего в нескольких дюймах от этого места, и ты в безопасности; быть бы в данном месте только на долю секунды раньше, – или позже. Это было то, что имел в виду Лукреций, говоря о случайном стечении атомов, мчащихся сломя голову через безграничные пустоты, сталкиваясь иногда как бильярдные шары, сталкиваясь как автомобиль с мотоциклом. Все это было бессистемно, так или иначе; все так жестоко и бессмысленно. Иногда Морс рассматривал все уменьшающуюся возможность самому иметь семью, и он допускал возможность, что может столкнуться с некоторыми страшными болезнями у тех, кого он любил; но никогда – с возможностью несчастного случая.
В отдалении завыла сирена неотложной скорой помощи, как некий безумный плач матери по своим детям.
Морс вынул пинту молока и закрыл дверцу своего холостяцкого холодильника. Не самое лучшее начало праздников! Он выбрал «Четыре последние песни» Рихарда Штрауса, но внезапно мелькнувшая мысль заставила его отойти от проигрывателя. В «Рэндольфе» он по-быстрому прочитал газетную вырезку номер четыре насчет дознания по гибели Лоусона; там было мало интересного, как он подумал. Но если он был не прав? Теперь он прочел ее снова. Бедняга являл собой страшное зрелище, его тело сильно разбилось при падении, его череп… Да! Это и было то, что заставило Морса закрыть крышку проигрывателя. Если он сам не захотел смотреть на лицо умирающего мотоциклиста, то что смогли рассмотреть те двое свидетелей на этом основательно разрушенном черепе? Все, что ему в настоящее время было надо, так это немного информации из официального отчета о слушании у коронера; а поскольку он знает коронера очень хорошо, то сможет получить информацию безотлагательно – на следующий день.
Через десять минут он уже спал.
Глава девятая
Избегая взгляда мужчины, Рут Роулинсон допила второй мартини и уставилась на ломтик лимона на дне своего стакана.
– Взять тебе еще?
– Нет, не нужно. В самом деле. Я уже выпила два.
– Продолжай! Наслаждайся! Мы живем только один раз, знаешь ли.
Рут печально улыбнулась. Это было то же самое, что продолжала твердить мать: «Жизнь проходит мимо, Рути, дорогая. Почему бы тебе не попытаться встречаться с большим количеством людей? Хорошо проводить время?» Ее мать! Ее требовательный ропот, ее мать-инвалид. Но все-таки мать; и она, Рут, ее единственный ребенок: сорока одного года (почти сорока двух), девственница до недавнего времени, помнившая, как она потеряла девственность.
– То же самое повторить, а затем?
Он был на ногах, держа бокал в высоко поднятой руке.
Почему бы нет? Она чувствовала приятное тепло где-то глубоко внутри тела, и она, конечно, может вернуться домой на несколько часов позже. В понедельник днем был еженедельный сеанс матушкиного бриджа, и ничто, кроме ядерного нападения на Северный Оксфорд, не смогло бы отвлечь от него этих четырех старух, пока они азартно подсчитывали штрафные очки и взятки за небольшим столом, покрытым зеленым сукном в задней комнате.
– Ты меня напоишь, если не будешь осторожен, – сказала она.
– Как ты думаешь, что я пытаюсь сделать?
Она знала его достаточно хорошо, и она наблюдала за ним, когда он подошел к ней в баре в своем дорогом костюме: на несколько лет старше, чем она сама, с тремя детьми-подростками и очаровательной, умной, доверчивой женой. И он хотел ее.
Тем не менее, по какой-то причине она не хотела его. Она не могла вынести даже мысли о близости с ним – нет (напомнила она себе), она действительно знала, что близость была бы…
Ее глаза, блуждая по комнате, еще раз, в частности, вернулись к точке в самом дальнем углу комнаты. Но Морс уже ушел, и по какой-то непостижимой причине ей захотелось, чтобы он остался, – чтобы просто сидел там. Она узнала его, конечно, как только вошла, и чувствовала его присутствие все время. Могла ли она лечь в постель с ним? Именно его глаза очаровали ее; серо-синие, холодные – и все же каким-то странным образом уязвимые и потерянные. Она приказала себе не быть дурой; не надо было напиваться, сказала она себе.
