Мэри Райнхарт - Стена
Он прямо-таки очаровал меня, столь уверенный в себе, в своих деньгах и их силе; и в то же время от него исходила какая-то мягкость, доброта. У него была приятная улыбка, обнажавшая крупные белоснежные зубы; думаю, в тот вечер он сознавал, что ведет себя несколько нелепо, однако это его ничуть не тревожило. Одно было очевидным: его жизнелюбие, энергия, воля заметно подавляли мягкий характер жены, как, вероятно, подавляли и всех вокруг него.
— Мы пережили немало бед, — сказал он, — но ведь надо как-то жить дальше. И мы будем жить, не так ли, мамаша?
Его откровенность смутила меня. Я вдруг почувствовала себя чужой, как будто грубо вторглась в чужое горе, Агнесс Дин сидела безмолвно, не отрывая взгляда от пламени камина; после его прихода она вообще говорила совсем мало. Какой бы ни была трагедия их семьи, это была ее трагедия, а не его. Он был в состоянии продолжать жить обычной жизнью, заниматься делами, играть в гольф, пить виски с содовой, ходить в свои клубы. Но у нее не было такой отдушины. Она сидела наедине со своим горем.
Так состоялось мое знакомство с четой Динов, и я навсегда сохранила в душе то первое впечатление об Агнесс Дин, она словно стоит у меня перед глазами— хрупкая, убитая горем женщина в черном платье, одинокая в своем просторном доме в окружении богатства, которое ничего для нее не значит.
Мистер Дин отправился проводить меня до Сансета. Наедине со мной он перестал громогласно вещать, и я подумала— интересно, какая доля сердечности, демонстрируемой им перед женой, является чистейшей игрой? Впрочем, этого я не знаю и до сих пор.
— Надеюсь, вы еще к нам зайдете, — сказал он. — Ей нужны друзья. Просто милые женщины, с которыми она могла бы поговорить. Она почти ни с кем не общается.
Мистер Дин проводил меня до ворот. Я вдруг увидела дрожащий огонек в окне изолятора. Но он тут же погас, если это вообще не было плодом моего воображения. Однако меня больше обескуражило и расстроило мрачное лицо Уильяма, встретившего меня по возвращении.
— Мне очень неприятно сообщить вам это, мисс, но звонки снова трезвонят.
— Святые небеса! — в сердцах воскликнула я. — Но ведь электрик сегодня сказал, что проводка в порядке.
— Вполне возможно, — угрюмо отозвался он. — Может, все это не имеет никакого отношения к проводке.
Тем не менее, прежде чем лечь спать, я поднялась наверх и осмотрелась— просто чтобы чувствовать себя спокойней. Дверь в «госпитальный отсек» была по-прежнему заперта, и вскоре я уже крепко спала.
Проснулась я на следующее утро поздно— солнце ярко светило в окно, а рядом, держа в руках поднос с моим завтраком, стояла Мэгги с таким выражением лица, от которого непременно должны были скиснуть сливки для моего кофе.
Когда встанете и оденетесь, — изрекла она, — я вам кое-что покажу.
— Что именно? И где?
— В изоляторе, — ответила она и принялась методично доставать мою одежду. Я с раздражением посмотрела на ее чопорную фигуру.
— К чему такая таинственность? — досадливо поинтересовалась я. — Что такое произошло в этом чертовом изоляторе?
— Когда вы встанете и оденетесь, я вам все покажу, — тихо повторила она и больше не произнесла ни слова.
— А где миссис Рэнсом? Она уже проснулась? — в конце концов нарушила я затянувшееся молчание.
— Она давно встала. Взяла машину и поехала в поселок, к парикмахеру. И эта Джордан— вместе с ней.
— Тогда почему же ты говоришь шепотом?
Она не ответила, и, наскоро одевшись, я снова поднялась наверх по крутой лестнице; Мэгги следовала за мной. Наружная дверь в карантинный отсек была заперта, как обычно, однако все остальное было далеко но как обычно. Я открыла дверь, и взору моему предстал полнейший беспорядок. Все сундуки в прихожей были раскрыты, их содержимое разбросано по полу. Даже матрасы сброшены с няниной раскладушки, и все до единого ящики и коробки распотрошены.
Мэгги вошла следом за мной и дожидалась, пока я смогу перевести дух.
— Вы еще спали, когда Майку понадобилась сетка для окна подвала, — сказала она, — так что я достала ключ и поднялась с ним наверх. И вот что мы тут обнаружили. А когда я зашла в соседнюю комнату, там лежало вот это.
Она подвела меня к двери в изолятор. Сначала мне показалось, что все там по-прежнему. Но Мэгги вытянула палец в сторону одной из кроватей. Там лежал топор. Выглядел он совершенно буднично, но меня вдруг передернуло. Ведь это было острое и довольно опасное оружие.
— Ты уверена, что это не Майк принес его сюда?
— Он и порога этой комнаты не переступал.
— Это наш, домашний топор?
— Нет, мисс. Я спрашивала внизу. Наш старый топор лежит в дровяном сарае, где ему и полагается.
За исключением того, что одна из кроватей была слегка передвинута, сама комната оставалась такой же, какой я ее видела в последний раз. Окно было закрыто, и если кто-то проник сюда давнишним методом Артура—через решетку и по крыше, то никаких следов этот «кто-то» не оставил.
На лице Мэгги я прочла отражение собственных подозрений.
— Если хотите знать мое мнение, — заявила она, — то здесь поработала эта самая Джордан. Она вечно сует нос не в свои дела. Только… что ей тут понадобилось, мисс?
Я беспомощно оглядела обе комнаты.
— Не имею понятия, Мэгги, — сказала я. — Но больше никому в доме не рассказывай. У меня и без того хватает неприятностей.
В тот день все были слишком заняты, чтобы наводить там порядок, но прежде чем спуститься вниз, я сделала две вещи. Послала Мэгги за гвоздями и с помощью тупого конца топора заколотила окно, чтоб его нельзя было открыть, а затем проследила, чтобы Уильям и Майк, садовник, укрепили висячий замок на внешней двери.
Затем я спустилась вниз, к себе в комнату, и, пряча ключ в ящик комода, вдруг вспомнила, что оставила топорик там, где он и лежал, — на кровати. Мэгги хотела тотчас же вернуться за ним, но я решила оставить его там. Тогда мне это показалось несущественным.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Джульетта исчезла на следующий день.
Я не любила ее, но мне и до сих пор приятно сознавать, что хотя бы часть последнего вечера ее жизни прошла весело. Она весьма тщательно и изысканно оделась к обеду, и, помню, выпила несколько коктейлей еще до того, как мы уселись за стол. Очевидно, посещение парикмахера подняло ей настроение, и если ей и было известно что-то о состоянии «госпитального отсека» наверху, виду она не показала.
Я, со своей стороны, тоже несколько успокоилась. В тот день я забила восемнадцать мячей в гольфе и теперь с удовольствием просто сидела и отдыхала, не забыв выразить ей свое восхищение, которого она всегда так жаждала.
