Дик Френсис - Тропою риска
- Складно, - согласился я.
- А теперь все сгорело, вы вправе думать, что так мне и надо, потому что девять тысяч улетели с дымом, и я из них не увижу даже одного пенни.
Она допила джин, и я заказал еще.
- Я понимаю, что дело не мое, но как у вас в Австралии под рукой оказалось девять тысяч? Есть же закон, по которому нельзя вывозить столько наличных.
Она самодовольно хихикнула:
- Не очень-то вы знаете жизнь. Не бойтесь, все было блеск! Я лишь заглянула с сестрой Арчи к ювелиру и продала ему брошку - такая гадкая лягушка, дорогой, с большим алмазом посредине лба, что-то из шекспировских сюжетов, хотя я и не уверена, во всяком случае, я ее никогда не носила, такая она была уродина, но я, конечно, прихватила ее с собой, потому что она того стоила, и я продала ее за девять с половиной тысяч австралийских долларов, одним словом, проблем не было…
Мейзи сочла, что я должен с ней поесть, и мы приступили к обеду. Аппетит у нее был отменный, но настроение грустное.
- Вы никому не скажете про картину?
- Конечно нет.
- Я могу попасть в передрягу, дорогой.
- Понимаю.
- Самое меньшее - штраф, - продолжала она. - На мне постараются отыграться, хотя речь пойдет лишь о маленькой контрабанде…
- Никто не догадается, если вы сами будете молчать. - И вдруг меня осенило: - Вы кому-нибудь уже говорили, что купили картину?
- Нет, дорогой, поскольку я думала, что лучше делать вид, будто картина у меня не первый год, и я даже не повесила ее на стену, потому что одно колечко болталось, и я боялась, что она может упасть, но я так и не смогла решить, кого бы попросить закрепить ее… - Она замолчала, смакуя креветки. - Вы, наверное, думаете, какая я глупая, но мне кажется, я просто боялась, хоть и не чувствовала себя виноватой. Я до сих пор не понимаю, почему мы должны платить этот чертов налог. Вот потому взяла и спрятала картину.
- Спрятали? Завернутой?
- Конечно, дорогой, я ее завернула. Разумеется, я открыла ее, когда вернулась домой, вот тогда-то и увидела, что колечко оторвалось вместе с веревкой. Поэтому я завернула ее снова и сказала себе: пусть пока так полежит.
- И где же вы ее спрятали?
- Не очень далеко, дорогой, - рассмеялась она. - Я засунула ее за радиатор в комнате, и не смотрите так испуганно, центральное отопление не работало.
Весь следующий день я рисовал дом. Никто так и не пришел. В паузах между сеансами я по собственной инициативе искал сокровища Мейзи. Я нашел много обгоревших предметов, в которых можно было распознать остатки металлических кроватей, кухонных машин и радиаторов отопления - все скрученное и погнутое не только от огня, но и от тяжести крыши, свалившейся во время пожара. Кроме случайно уцелевших обломков тяжелых стропил, черневших в толстом слое пепла, все, можно сказать поддающееся горению, сгорело.
Из описанных Мейзи вещей я нашел лишь кованую дверь из дома леди Тит, отделявшую холл от гостиной, ни медных котелков, которые могли бы выдержать огонь, ни металлического каминного экрана, ни мраморного стола, ни старинных копий. И не было Маннинга.
Когда я в пятом часу, даже не смыв краски с рук, прибыл в «Бич-отель», Мейзи уже ждала меня в холле. Но не та приветливая Мейзи, которую я знал, а настоящая мегера.
- Я жду вас, - накинулась она на меня со свирепым видом. Я не мог сообразить, чем обидел ее.
- Что случилось? - спросил я удивленно.
- Бар закрыт. Пойдемте в мой номер. Захватите с собой свои вещи. Меня всю прямо распирает от злости!
Вид у нее и впрямь был ужасный. На лице проступили красные пятна, а белокурые волосы, всегда старательно уложенные, были всклокочены. Впервые за время нашего знакомства она не накрасилась.
Мейзи распахнула дверь своего номера.
- Вы не поверите, - вскричала она, поворачиваясь ко мне во всем блеске своего гнева, - у меня здесь полдня сидела полиция, а потом страхагенты. И вы знаете, в чем они меня обвиняли?
«О Мейзи, - вздохнул я про себя, - всего этого следовало ожидать».
- «За кого вы меня принимаете?» - спросила я их.- Я себя не помнила от злости. Они отважились заявить мне в глаза, будто я продала свои ценности и застраховала дом на большую сумму, чем он стоил. А я стояла на своем: если страховка и была несколько выше, то я так поступила с учетом инфляции по совету самих страховых агентов. Но мистер Легланд заявил, что они не могут выплатить страховку, пока не закончится расследование, которое он, сдается, и не собирается заканчивать. У него нет ко мне ни капли сочувствия как к потерпевшей.
Мейзи помолчала, чтобы собраться с силами. Она буквально дрожала от чувств, которые переполняли ее.
- Мое достоинство было унижено, и я немного накричала на них. Никто не давал им права на грубости, а тем более на то, чтобы считать меня преступницей.
«Пожалуй, тут была настоящая схватка, - подумал я.- Хотелось бы знать, в каком состоянии полиция и Легланд ушли с поля боя?»
- Они твердят, что здесь поджог, а я спросила, почему же они только теперь так решили, а раньше у них была иная точка зрения? Оказывается, потому, что Легланд не сумел разыскать в пепле мои вещи или хотя бы их следы. И они сказали мне, что даже если я и не продала ценности, то, видимо, договорилась с грабителями, чтобы их украли, а дом сожгли в то время, пока я буду у Бетти, и дальше беседа продолжалась в том же духе. И еще спрашивали, кому я заплатила за такую работу, и еще больше меня разъярили, и, если бы мне попалось что-нибудь под руку, я бы запустила…
- Вам сейчас просто необходимо выпить джина. И без тоника.
- Я сказала им, что они должны узнать, кто это сделал, вместо того чтобы мучить беззащитную женщину… И чем больше я думала о негодяе, который обокрал меня, а потом так подло поджег дом, чтобы замести следы, тем злее я становилась! Но куда больше меня бесили эти болваны, не способные видеть дальше собственного носа!
Я слушал ее гневную исповедь и понимал, что ярость ее, конечно, неподдельная, но она явно старалась распалить себя, не давая возмущению угаснуть. Казалось, что у нее была потребность постоянно пребывать в таком состоянии.
Я спросил:
- Надеюсь, о Маннинге вы им не говорили? Пятна на ее щеках вспыхнули еще ярче.
- Я еще не свихнулась, - язвительно заметила она. - Если бы я сказала, они наверняка взяли бы под сомнение и все остальное.
- В полиции считают, - начал я осторожно, - что преступник больше всего неистовствует тогда, когда его обвиняют в том, чего он действительно не делал.
Какой-то миг мне казалось, что сейчас я сам стану мишенью ее ненависти, она уставилась на меня с гневным видом, но вдруг до нее дошло, и она уловила юмор. Складки возле рта разгладились, взгляд прояснился, и через секунду она улыбнулась.
