Гастон Леру - Призрак оперы
Но Мушармен лишь покачал головой.
– Все это еще не объясняет, как и при каких обстоятельствах призрак просил у вас скамеечку для ног, – настаивал он, глядя прямо в глаза мадам Жири.
– После этого вечера призрака оставили в покое и никто не пытался отобрать у него ложу. Месье Дебьенн и мсье Полиньи отдали приказ, чтобы ложу оставляли свободной для него на все представления. И каждый раз, приходя, он просил у меня скамеечку для ног. – Итак, призрак, который просит скамеечку для ног… Ваш призрак – женщина?
– Нет, призрак – мужчина.
– Откуда вы это знаете?
– У него голос мужчины, красивый мужской голос. Вот так это происходит. Обычно он появляется в Опере в середине первого акта, трижды стучится в дверь ложи номер пять. Можете представить, в каком недоумении я была, услышав эти стуки, а я знала очень хорошо, что в ложе никого нет. Я открыла дверь, я слушала, я смотрела – никого! И вот я услышала, как какой-то голос сказал мне:
«Мадам Жюль (это фамилия моего покойного мужа), вы не принесете мне скамеечку для ног?» Я стала, извините меня, директор, как помидор. Но голос продолжал: «Не бойтесь, мадам Жюль, это я, призрак Оперы!!!» Это был такой добрый, дружеский голос, что я почти перестала бояться. Я посмотрела в ту сторону, откуда он раздался. Голос, мсье, шел с первого места справа в первом ряду. За исключением того, что я никого не видела там, было точно так, как будто кто-то сидел на этом месте и говорил со мной, кто-то очень вежливый.
– А ложа справа от ложи номер пять была занята? – спросил Мушармен.
– Нет. Седьмая и третья ложи были еще пусты. Представление только что началось.
– И что же вы сделали?
– Я принесла скамеечку, что же еще? Она, разумеется, была нужна не для него. Она была нужна для его дамы. Но я никогда не слышала и не видела ее…
Что? У привидения к тому же была жена? Мушармен и Ришар перевели взгляд с мадам Жири на контролера, который стоял позади нее и размахивал руками, чтобы привлечь к себе внимание директоров. Он с отчаянием указал пальцем на лоб, показывая, что мадам Жири сумасшедшая, что заставило Ришара принять окончательное решение уволить контролера, который держал на работе помешанную. Но она продолжала рассказывать, полностью погруженная в мысли о призраке: теперь она восхваляла его щедрость.
– В конце спектакля он обычно давал мне монетку в сорок су, иногда в сто су, а иногда даже в десять франков, если несколько дней подряд не приходил. Но теперь вот, когда они начали опять раздражать его, он больше мне ничего не дает» – Извините, славная женщина! – Мадам Жири снова сердито встряхнула перьями своей шляпки от такой настойчивой фамильярности. – Извините, но как призрак передает вам эти деньги? – спросил Мушармен, который от рождения был любопытным.
– Он просто оставляет их на перилах ложи. Я их нахожу там вместе с программой, которую всегда приношу ему. Иногда я нахожу в ложе цветы, розу, например, которая, видимо, выпала из корсажа его дамы. Он, должен быть, приходит иногда с дамой, поскольку однажды они оставили веер.
– Ха, ха. Призрак оставил веер? И что же вы с ним сделали?
– Конечно, я принесла его в следующий раз. В этот момент раздался голос контролера:
– Вы не придерживаетесь правил, мадам Жири. Я вас оштрафую.
– Замолчите, болван! – прозвучал глубокий голос Ришара. – Итак, вы принесли обратно веер. Что случилось потом?
– Они его забрали, мсье. Я не нашла веер после представления, а на этом месте они оставили коробку с английскими конфетами, я их так люблю, мсье директор. Это одна из любезностей призрака.
– Хорошо, мадам Жири. Вы можете идти.
Когда матушка Жири оставила кабинет, почтительно, но с достоинством, которое никогда не покидало ее, поклонившись обоим директорам, Ришар сказал контролеру, что решил освободиться от услуг этой старой сумасшедшей. Затем добавил, что он тоже уволен.
И хотя тот заявил о своей привязанности к Опере, директора сказали секретарю, что контролер должен быть рассчитан и уволен. Когда секретарь ушел и они остались одни, каждый выразил мысль, пришедшую им обоим в одно и то же время: надо пойти и посмотреть ложу номер пять.
Мы вскоре также последуем за ними.
Глава 6. Зачарованная скрипка
Из-за интриг, о которых мы расскажем позже, Кристине Доэ не удалось повторить в Опере успех, который она имела на том знаменитом гала-концерте. Однако у Кристины была возможность появиться в доме герцогини Цюрихской, где она спела лучшие произведения из своего репертуара. Вот что писал о ней известный критик X., который был среди гостей:
«Когда вы слышите ее в „Гамлете“ Амбруаза Тома, невольно задаетесь вопросом: не пришел ли Шекспир на Елисейские поля, чтобы отрепетировать с ней роль Офелии? Это правда, что, когда она надевает звездную диадему Царицы ночи, Моцарт, казалось бы, должен покинуть свое вечное убежище, прийти и послушать ее. Но ему нет необходимости делать это, потому что сильный, вибрирующий голос неподражаемого интерпретатора „Волшебной флейты“ достигает гения, легко поднимаясь в небеса, так же как она сама без усилий дошла от крытой соломой хижины в деревне Скотелоф до золотого и мраморного дворца, построенного мсье Гарнье».
Однако после вечера в доме герцогини Цюрихской Кристина не пела на публике. Она отклоняла все приглашения и предложения платных выступлений. Без какого-либо благовидного объяснения она отказалась выступить на благотворительном концерте, в котором предварительно обещала принять участие. Она вела себя так, как будто больше не контролировала свою жизнь, как будто боялась нового триумфа.
Кристина узнала, что граф Филипп де Шаньи, желая угодить своему брату, предпринимал активные усилия в ее интересах, даже обращался к мсье Ришару. Она написала графу, поблагодарила его и попросила ничего не говорить о ней с директорами Оперы. Что за причины могли быть у певицы для такого странного поведения? Одни приписывали это беспредельной гордыне, другие – божественной скромности. В действительности же наиболее вероятным объяснением подобного поведения был страх. Да, Кристина Доз была напугана тем, что случилось с ней, и в такой же степени удивлена, как, впрочем, и все, кто ее окружал. Удивлена? У меня есть одно из ее писем (из коллекции перса), и, прочитав это письмо, я уже не могу писать, что она была удивлена или даже напугана своим триумфом – она была в ужасе. «Я не узнаю себя больше, когда пою», – писала она. Бедное, милое, чистое дитя!
Кристина нигде не показывалась, и виконт Рауль де Шаньи тщетно пытался встретиться с ней: писал, спрашивал разрешения прийти, умолял. Рауль уже начинал терять всякую надежду, когда однажды утром получил следующую записку:
