Буало-Нарсежак - Современный французский детектив
— Ладно, я не настаиваю. Коли это любовное дело, я молчу.
Уж во всяком случае, не я буду лишать приятеля удовольствия.
Но вы обязательно скажите ему, что я вас свел только потому, что вам невтерпеж, а то он еще сочтет меня трепачом.
Вот зануда! В конце концов он все же сообщил, что его друга зовут Жан Ле Гевен, что живет он в Марселе, в квартале Сент-Март, — точного адреса он не знает, но я могу позвонить нанимателю Рекламной Улыбки: фирма Гарбаджо, бульвар Дам, телефон Кольбер 09–10. У меня ушло бы слишком много времени, чтобы записать все это правой рукой, и я попросила его повторить, чтобы запомнить.
Прежде чем повесить трубку, он еще целую вечность бубнил:
— Да, заодно передайте ему, чтобы, когда поедет обратно, забрал четыре тонны на улице Лувра. Скажите, что это я ему передал. Сардина. Он поймет.
Четыре тонны груза. На улице Лувра. Ну, валяйте, желаю удачи.
Телефонистка на коммутаторе гостиницы ответила мне, что Париж еще не дали. Я попросила соединить меня с номером Кольбер 09–10, а также подать мне обед в номер. Контору Гарбаджо мне дали сразу.
— Ле Гевена? — спросил женский голос. — Вам не повезло, дорогая, он уже уехал! Подождите-ка, он должен был грузиться у причала. Позвоните Кольбер 22–18, может, еще застанете его. Но знаете, сегодня вечером он должен забрать свежие овощи в Пон-Сент-Эспри. Так что едва ли он там задержится.
— Вы хотите сказать, что он едет в Париж? На своем грузовике?
— А вы полагаете, что он отправится туда поездом?
— Разве он работает четырнадцатого июля?
— Да вы что, мадам, судя по вашему парижскому выговору, не мне вам, конечно, объяснять, но парижане едят каждый день. Даже четырнадцатого июля!
Я попросила дать мне Кольбер 22–18. В тот момент, когда меня соединили, я услышала стук в дверь. Прежде чем пойти открыть ее, я спросила в трубку, нельзя ли мне поговорить с Жаном Ле Гевеном.
Мне просто ответили: "Пожалуйста", — и он сразу же подошел к телефону.
Я ожидала, что его долго будут искать, и от неожиданности даже онемела.
— Да? Алло? Алло! — кричал он в трубку.
— Это Жан Ле Гевен?
— Да, это я.
— Здравствуйте, я… мы с вами встретились в субботу, помните, в Руаньи, после обеда? Белая машина, букетик фиалок?
— Да вы шутите…
— Нет, я серьезно. Помните?
Он рассмеялся. Я узнала его смех, перед моими глазами всплыло — очень четко — его лицо. В дверь снова постучали. Он сказал:
— Вы знаете, а фиалки-то завяли, придется мне купить вам другой букетик. Где вы сейчас?
— В Кассисе. Я вам звоню не из-за букетика — вернее, нет, именно из-за него. Я… подождите минуточку, прошу вас. Вы можете подождать? Только не вешайте трубку.
Он снова рассмеялся и сказал, что подождет. Я соскочила с кровати, подошла к двери и спросила, кто там. Мужской голос ответил, что это официант, принес обед. Поскольку я была в одних трусиках, я побежала в ванную, схватила полотенце, обернулась им и опять подошла к двери.
Приоткрыв ее, я взяла поднос, сказала "спасибо, большое спасибо" и тут же захлопнула дверь. Когда я снова взяла трубку, Рекламная Улыбка еще был у телефона. Я сказала:
— Извините меня. Я в гостинице, у себя в номере. Ко мне постучались, принесли обед.
— Что у вас вкусненького сегодня?
— Что принесли? Сейчас. — Я взглянула на поднос. — Жареную рыбу.
Кажется, барабульку.
— И все?
— Нет. Еще что-то вроде рататуя, салат, креветки. Я звонила в Жуаньи, чтобы разыскать вас.
— Мне повезло. А зачем? Из-за фиалок?
— Нет. Не совсем.
Я не знала, как объяснить. Молчание затягивалось. Я спросила:
— Скажите, после того как мы с вами расстались, вы ведь ничего плохого мне не сделали?
— Вам?
— Да. У меня были неприятности по дороге. Я решила, что это вы надо мной подшутили, одним словом, что это вы. Я думала, вы меня разыграли.
— Нет, это не я. — Он говорил спокойно, но его тон стал капельку менее дружелюбным, менее веселым. — А какие неприятности?
— Я не могу рассказать по телефону. Я бы хотела встретиться.
— Чтобы передать мне о своих неприятностях? Я не знала, что ответить.
Несколько секунд мы молчали, потом он вздохнул и сказал:
— Ваша барабулька остынет.
— Пусть.
— Слушайте, я уже погрузился — сейчас мне как раз оформят накладные — и должен буду ехать. А ваше дело нельзя отложить на два-три дня? Сегодня вечером мне надо быть в Пон-Сент-Эспри, обязательно.
— Я вас очень прошу.
— Через сколько времени вы можете приехать ко мне в Марсель?
— Ну, не знаю, через полчаса, минут через сорок пять.
— Ладно. Постараемся. Отсюда я еду на грузовую автостанцию в Сен-Лазар.
Спросите любого полицейского, каждый покажет. Я буду вас ждать до четверти второго. Дольше не смогу.
— Я выезжаю.
— Грузовая автостанция в Сен-Лазаре. Я вам говорил тогда, в субботу, что вы красивая?
— Нет. То есть да. Но не так прямолинейно.
— Надеюсь, ваши неприятности не слишком серьезны. Как вас зовут?
— Лонго. Дани Лонго.
— Имя у вас тоже красивое.
Дальше я все делала одновременно. Натягивала на себя костюм, жуя листики салата, впихивая ноги в туфли, глотая минеральную из стакана. В тот момент, когда я уже уходила, зазвонил телефон. Меня соединили с Парижем. Я совершенно забыла, что вызывала своего друга художника.
— Это ты, Бернар? Говорит Дани.
— Послушай-ка, ну и задала ты мне ребус. Боже, где ты?
— На Юге. Сейчас я тебе все объясню.
— А почему ты в ту ночь вдруг бросила трубку?
— В ту ночь?
— Конечно, в ту ночь. Сначала разбудила, а потом…
— Когда это было?
— Да в пятницу. Боже мой! Или, можешь считать, в субботу.
Ведь было уже часа три ночи.
Он кричал на меня. Я уверяла его, что не звонила. Я села на кровать, положив сумочку себе на колени. Кошмар начинался снова. Только что, пока я разыскивала шофера грузовика, разговаривала с ним, даже когда упоминала о своих неприятностях, у меня появилось такое чувство, будто всего, что произошло за эти два дня, в действительности не было. Я забыла о трупе в машине, о ружье, о телефонограмме в Орли — словом, обо всем. Я слышала спокойный, доброжелательный голос, меня с интересом спрашивали, что мне принесли на обед, я была в мире, где не было места ни убийству, ни страху.
А оказывается, все это есть. Даже Бернар Тор, мой давнишний, самый верный мой друг, которого я посвящала во все свои дела, и тот вдруг оказался втянутым в этот кошмар. Я перестала его понимать. Он тоже не понимал меня. Мы несколько минут кричали друг на друга, прежде чем каждый из нас сумел объяснить, что он хочет сказать. Бернар — что я ему звонила в ночь с пятницы на субботу и то ли говорила издалека, то ли плохо работал телефон, но уже тогда он ничего не мог понять из моих слов и у него создалось впечатление, что я не в себе, тем более что я неожиданно бросила трубку. Я в свою очередь с каким-то остервенением повторяла, что не звонила ему ни днем, ни ночью, вообще не звонила. Потом я спросила:
