Уилки Коллинз - Лунный камень
«Пора кончить. Я готова заплакать. Какъ же я отыщу куда спрятать шлафрокъ, если позволю слезамъ ослѣпить меня?
«Кромѣ того, зачѣмъ видѣть во всемъ одну мрачную сторону? Отчего не вѣрить, пока еще возможно, что все можетъ кончаться къ лучшему? Я могу застать васъ нынче въ добромъ расположеніи духа, а если нѣтъ, можетъ-быть, кто удастся завтра утромъ. Вѣдь я не скрашу печалью бѣдное простенькое лицо, — не правда ли? Кто знаетъ, можетъ быть, я напрасно исписала длинныя страницы этого письма? Оно будетъ спрятано вмѣстѣ съ шлафрокомъ, ради безопасности (есть и другая причина, но не въ томъ дѣло теперь). Трудно мнѣ было писать это письмо. Ахъ, еслибы мы наконецъ поняли другъ друга, съ какомъ наслажденіемъ я разорвала бы его! Остаюсь, сэръ, истинно любящая и покорная служанка ваша.
«Розанна Сперманъ.»
Бетереджъ молча дочиталъ письмо, старательно вложилъ его обратно въ кувертъ и задумчиво опустилъ голову, потупивъ глаза въ землю.
— Бетереджъ, сказалъ я, — нѣтъ ли въ концѣ письма какого-нибудь намёка, указанія?
Онъ медленно поднялъ голову съ тяжелымъ вздохомъ.
— Тутъ нѣтъ никакихъ указаній, мистеръ Франклинъ, отвѣтилъ онъ:- послушайтесь моего совѣта, не трогайте этого письма пока не кончатся теперешнія ваши заботы. Оно прискорбно опечалитъ васъ, когда бы вы ни прочли его. Не читайте его теперь.
Я положилъ письмо въ свой бумажникъ.
Пересмотръ шестнадцатой и семнадцатой главы Бетереджева разказа покажетъ, что я имѣлъ основаніе поберечь себя такимъ образомъ въ то время, когда силы мои подвергались жестокимъ испытаніямъ. Несчастная женщина послѣ того дважды рѣшалась на послѣднюю попытку заговоритъ со мной. И оба раза я имѣлъ несчастіе (видитъ Богъ, какъ неумышленно!) оттолкнуть ея начинанія. Въ пятницу вечеромъ, какъ это весьма вѣрно описываетъ Бетереджъ, она застала меня одного у билліарда. Обхожденіе, и слова ея внушали мнѣ мысль, — а кому же она не внушила бы ея при такихъ обстоятельствахъ, — что она хотѣла сознаться въ преступномъ участіи относительно пропажи алмаза. Ради ея самой, я нарочно не выказалъ особеннаго любопытства. Я нарочно смотрѣлъ на билліардные шары, вмѣсто того чтобы смотрѣть на нее, — и что же было слѣдствіемъ этого? Она ушла отъ меня, оскорбленная до глубины сердца! Въ субботу, — когда она, послѣ сказаннаго ей Пенелопой, должна была предвидѣть что отъѣздъ мой близокъ, — насъ преслѣдовала та же роковая судьба. Она еще разъ попыталась встрѣтить меня на тропинкѣ у кустарниковъ и застала меня съ Бетереджемъ и приставомъ Коффомъ. Приставъ, имѣя въ виду тайную цѣль, сослался при ней на мое участіе въ Розаннѣ Сперманъ. А я снова, ради ея самой, бѣдняжки, отвѣтилъ полицейскому чиновнику наотрѣзъ и громкимъ голосомъ, чтобъ она тоже могла меня слышать, а объявилъ, что «не принимаю никакого участія въ Розаннѣ Сперманъ». При этихъ словахъ, которыя должны были предостеречь отъ попытки къ разговору со мной наединѣ, они повернулась и ушла, сознавъ опасность, какъ мнѣ показалось тогда: на самомъ же дѣлѣ, какъ мнѣ извѣстно теперь, осудивъ себя на самоубійство. Далѣе я уже изложилъ цѣпь событій, которыя привели меня къ поразительному открытію въ зыбучихъ пескахъ. Взглядъ на прошлое теперь дополненъ. Отъ самоубійства на зыбучихъ пескахъ, съ его страннымъ и страшнымъ вліяніемъ на теперешнее мое положеніе, и планы будущаго, я перехожу къ интересамъ живыхъ людей въ этомъ разказѣ и къ тѣмъ событіямъ, которыя начинали уже мостить дорогу къ медленному и трудному пути изъ мрака на свѣтъ.
VI
Само собой разумѣется, что я пошелъ на станцію желѣзной дороги въ сопровожденіи Бетереджа. Письмо я взялъ въ карманъ, а шлафрокъ бережно упаковалъ въ небольшой чемоданчикъ, съ цѣлью повергнуть то и другое на изслѣдованіе мистера Броффа въ тотъ же вечеръ.
Мы молча вышли изъ дома. Въ первый разъ еще старикъ Бетереджъ, будучи со мной, не находилъ словъ. Имѣя кое-что оказать ему съ своей стороны, я вступилъ въ разговоръ тотчасъ, какъ только мы вышли за ворота.
— Прежде чѣмъ я уѣду въ Лондонъ, началъ я, — надо предложить вамъ два вопроса. Они касаются меня и, вѣроятно, нѣсколько удивятъ васъ.
— Если только она могутъ выбить у меня изъ головы письмо этой бѣдняжка, мистеръ Франклинъ, то за остальнымъ я ужь не гонюсь. Пожалуста, сэръ, начинайте удивлять меня какъ можно скорѣе.
— Вотъ мой первый вопросъ, Бетереджъ. Не былъ ли я пьянъ вечеромъ въ день рожденія Рахили?
— Вы-то пьяны? воскликнулъ старикъ: — да, величайшій недостатокъ вашего характера, мистеръ Франклинъ, именно въ томъ, что вы пьете лишь за обѣдомъ, а потомъ капли въ ротъ не берете!
— Но вѣдь это былъ особенный случай, день рожденія. Въ этотъ вечеръ, не въ примѣръ прочимъ, я могъ бросить свои привычки.
Бетереджъ съ минуту подумалъ.
— Вы дѣйствительно вышла изъ нормы, сэръ, сказалъ онъ, — и вотъ какимъ образомъ. Вамъ, повидимому, сильно нездоровилось, и мы убѣдили васъ выпить капельку водки съ водой, чтобы развеселить васъ хоть немного.
— Я не привыкъ пить водку съ водой. Очень можетъ быть….
— Погодите крошечку, мистеръ Франклинъ. Я вѣдь тоже зналъ, что вы не привыкли. Я налилъ вамъ полрюмки нашего стараго, пятидесятилѣтняго коньяку и (къ стыду своему) утопилъ этотъ благородный напитокъ почти въ цѣломъ стаканѣ холодной воды. Ребенку не съ чего опьянѣть, — что же толковать о взросломъ!
Я зналъ, что въ такомъ дѣлѣ можно положиться на его память. Ясно, что пьянымъ я не могъ быть. Я перешелъ ко второму вопросу.
— Когда меня еще не отправляли за границу, Бетереджъ, вы часто видали меня ребенкомъ. Скажите откровенно, не замѣчали ль вы во мнѣ какихъ-нибудь странностей послѣ того какъ я ложился спать? Не видали ли вы меня когда-нибудь ходящимъ во снѣ?
Бетереджъ остановился, посмотрѣлъ на меня съ минуту, кивнулъ годовой я снова вошелъ.
— Вижу теперь, куда вы мѣтите, мистеръ Франклинъ! сказалъ онъ: — вы стараетесь объяснить, какимъ образомъ запачкали шлафрокъ, сами того не зная. Не подходящее дѣло, сэръ. Вы за тридевять земель отъ истины. Какъ — ходить во снѣ? Этого съ вами отъ роду не бывало!
Тутъ я снова почувствовалъ, что Бетереджъ долженъ быть правъ. Ни дома, ни за границей я никогда не велъ уединенной жизни. Будь я лунатикомъ, сотни людей замѣтили бы это и, въ интересахъ моей безопасности, предупредили бы меня объ этой наклонности и принялъ бы мѣры къ ея пресѣченію.
Но допуская это, я все-таки, съ весьма естественнымъ и при такихъ обстоятельствахъ весьма извинительнымъ упорствомъ, придерживался той или другой изъ двухъ теорій, которыя сколько-нибудь разъяснили мое невыносимое положеніе. Замѣтивъ, что я еще неудовлетворенъ, Бетереджъ лукаво навелъ меня на нѣкоторыя воздѣйствія событія въ исторіи Луннаго камня и разомъ навсегда пустилъ по вѣтру обѣ мои теоріи.
