Жорж Сименон - Черный шар
Вот как! Сам Фостер беседует с ним чуть ли не на равных, посвящает в секретные планы фирмы, а собственная дочь…
Но он им еще покажет. Придется кое-что им напомнить. Все они нуждаются в нем — даже Флоренс, как ни строй она из себя независимую особу.
— Не зайдете ли ко мне, мисс Кэролл?
— Да, мистер Хиггинс.
— Сегодняшние чеки у вас?
— Да, мистер Хиггинс.
Он просмотрел их, по привычке почти автоматически суммируя цифры.
— Как обстоят дела с выставкой-продажей?
— Я думаю, эта белокурая барышня очень способствовала успеху — особенно что касается мужчин.
Уходя, кассирша покраснела, открыла рот, но заговорить не решилась.
— Вы хотите мне что-то сказать?
— Не знаю, могу ли я…
— Можете.
— Так вот, я узнала, как с вами обошлись. Я хочу сказать — мне стыдно за этих людей. Вы бы им слишком много чести сделали; может быть, оно и к лучшему, что…
— Благодарю вас, мисс Кэролл.
— Вы не сердитесь?
— Нет.
— Если б вы только знали, как все у нас здесь любят вас и уважают…
Хиггинс кивнул, что должно было выразить признательность и в то же время означало, что мисс Кэролл может идти. И эта туда же! Ну что бы ей промолчать! Едва десяток слов выговорила, и то одно среди них лишнее:
— Если б вы только знали, как все у нас здесь…
А не здесь? Хотя бы даже в доме на Мейпл-стрит?
Неужели только здесь его считают мужчиной?
Глава 4
Собрание было назначено на восемь. Вокруг длинного здания с белыми колоннами, в котором помещался муниципалитет, впритирку друг к другу выстраивались подъезжающие машины. К вечеру небо затянуло тучами, предвещавшими грозу. В неподвижном воздухе звенели птичьи голоса.
Стулья в зале были расставлены в тридцать рядов, на эстраде красовалось звездное знамя. Ни одного свободного места не осталось, многие мужчины стояли прислонившись к стене. Между тем вереница опоздавших еще тянулась к муниципалитету — Хиггинс обгонял их по пути.
Держа в руках портфель, набитый бумагами, ни на кого не глядя, прошел он к своему месту на эстраде, за столом комитета. Уселся, кивнул коллегам. Со стороны никто не подумал бы, что он волнуется больше обычного. Ожидая, когда стукнет председательский молоток и начнется заседание, Хиггинс с видом человека, давным-давно привыкшего к подобным вещам, обвел взглядом ряды.
Комитет покончил с подготовительной работой, и сегодня всех, кто был заинтересован в строительстве новой школы, пригласили выслушать доклады и принять решение.
Заседание вел мировой судья Триффит, компаньон Олсена. На вывеске адвокатской фирмы Олсена — три фамилии: «Олсен, Гриффит и Уэйн». Уэйн живет на Мейпл-стрит через два дома от Хиггинсов, у него недавно родился первенец. Уэйн вошел в фирму Олсена несколько месяцев назад вместо другого молодого адвоката — Ирвина Уэбба, который уехал попытать счастья в Калифорнии.
Злые языки утверждают, что Олсену вот уже два десятка лет не по плечу мало-мальски серьезная работа и, хотя большая часть прибылей по-прежнему идет ему, фирма держится только благодаря его компаньонам. Сейчас Олсен с багровым, как всегда, лицом восседает в первом ряду в окружении нескольких видных людей: там и конгрессмен Герберт Джексон, и начальник губернаторской канцелярии, специально прибывший из Хартфорда.
Оскар Блейр нечасто показывается на собраниях — разве что на заседаниях благотворительных обществ, но в зале, разумеется, присутствует Норман Келлог, директор его фабрики, вездесущее око и рупор своего хозяина.
Это белобрысый, элегантный, самоуверенный мужчина.
Хиггинс не жалует Келлога и не ждет ничего хорошего от его иронической ухмылки.
Хиггинс явился сюда без каких-либо затаенных намерений. Провожая мужа, Нора смотрела на него с тревогой, и он ответил ей улыбкой, означавшей: «Не беспокойся, я не наделаю глупостей».
За эти три дня он уже притерпелся к той пустоте, в которой протекала отныне его жизнь. Странное это было ощущение, но Хиггинс находил в нем даже известное удовольствие. Он не принадлежит больше к обществу — он одинок. Так вышло не по его вине: он просто вынужден подчиниться приговору. Даже к домашним он теперь равнодушен, и ему кажется, что они стали другими — словно он смотрит на них со стороны.
Хиггинс обнаружил, например, что старший его сын Дейв — отнюдь не тот простоватый добряк, которым раньше представлялся отцу. Дейв тоже наблюдает за ним и, кстати, за Флоренс. Причем отпускает старшей сестре колкости, на первый взгляд довольно-таки безобидные, но не лишенные проницательности.
Как будто до сих пор Хиггинс жил в тумане, искажавшем очертания предметов и менявшем их цвета. Теперь туман рассеялся, и на смену ему пришло не солнце, а резкий предвечерний свет, с особенной четкостью обрисовывающий каждую деталь.
Хиггинсу приходилось принимать участие в доброй сотне сборищ вроде нынешнего — политических, благотворительных и так далее. Но ему впервые пришло в голову, что в зале существует своя география, довольно точно воспроизводящая географию городка.
Никогда раньше он не задавался вопросом, почему одни рассаживаются в первых рядах, в то время как другие жмутся по углам. Но ведь это так же полно значения, как и размещение жителей Уильямсона по определенным кварталам. Во всем, вплоть до отсутствия Блейра, кроется особый смысл. Обувной фабрикант держит в руках судьбу половины города; ему, такой важной персоне, не к лицу появляться на какой-то там говорильне. Кроме того, он просто не имеет права восстанавливать против себя людей, высказываясь по вопросам, не имеющим к нему прямого отношения.
В том же положении находится и другой крупный собственник, владелец десятка ферм, — с той разницей, что этот большую часть года проводит во Флориде и в Нью-Йорке, где у него квартира на Парк-авеню, а в Уильямсон наезжает на неделю-другую. Зовут его Стюарт Хоткомб, уже дед его обладал значительным состоянием. На собрании Стюарта Хоткомба также представляет управляющий, литовец по имени Кробьюзек.
В зале Келлог — представитель Блейра и Кробьюзек — человек Хоткомба тоже держатся вместе, как держались бы их хозяева. Оба сидят неподалеку от адвоката Олсена, образуя нечто вроде ядра, вокруг которого группируются люди с положением и состоятельные дамы не первой молодости.
Все они не слишком интересуются речами и докладами, поворачиваются друг к другу, обмениваются любезностями.
Сразу за ними расселись коммерсанты, предприниматели, врач, заместитель директора банка, секретарша мэра, учителя, учительницы и кое-кто из служащих, большей частью занимающих высокие должности. Многие из них делают заметки, готовясь участвовать в прениях.
