Семён Клебанов - Спроси себя
Рабочий люд его ценил, стучался в дверь запросто. «Федор Степанович, пусти в город, — бывало, канючил молодой сплавщик в самую жаркую пору, когда река стонала от обилия леса и каждый человек был на счету. Сил нет, усохну от работы». «Устал или погулять хочешь? — Хмуро спрашивал Каныгин. — Только не ври мне, едрена палка». Парень испуганно признавался: «Погулять хочу». «Катись! — разрешал Каныгин. — Полтора дня даю». Но кто после таких слов поедет в город? Хитрый мужик Каныгин.
Больше всего Каныгин сердился на следователя Снегирева, который предъявил ему обвинение в халатности. Это обидное слово раздражало Каныгина неожиданной разгадкой истинного, сокровенного смысла, к которому старый сплавщик в поисках ответа пришел своим умом. По его понятию выходило, что он всю жизнь проработал в халате, а не в бахилах и ватнике, с мокрой спиной и багром в кряжистых руках.
Каныгина подмывало кивком головы пригласить судью Градову в сторонку и высказать ей все начистоту, чтобы судебные власти в лице этой дамы с маникюренными ногтями сообразили на всякий случай, с кем имеют дело.
ПамятьВ тот день он стоял у ворот запани и, выдергивая багром бревна, пускал их в открытые ворота. Вокруг него на сплаве трудились одни женщины и юнцы — у мужиков была иная работа, фронтовая. Возможно, кто-то из них сейчас бежал в атаку или дремал после тяжелого боя, а Федор Степанович, оставив дома больную жену Антонину, четвертые сутки не уходил с запани. Зима в тот год была капризная. Снега выпало мало. Значит, и паводок будет маловодным. Да и ночные заморозки задержали снеготаяние. Река вскрылась поздно. Так что времени на сплав природа отпустила в обрез, поэтому каждый час был дорог и невосполним.
Федор Степанович знал, что должен выиграть эту атаку. И дивился одному: откуда только брались силы у молчаливых женщин, что стояли рядом с ним, еще мало обученные, не привыкшие к зыбкой тверди скользких бревен, влекомых потоком норовистой реки?
Он то и дело посматривал на свою женскую роту, и взгляд его останавливался то на одной, то на другой солдатке, чьи сердца уже были обожжены болью и холодом, — не каждой из них суждено дождаться любимых.
— Папаня! — услышал он голос своей дочери, двенадцатилетней Катюши. Она помахала ему рукой, в которой держала пестрый узелок с обедом.
И вдруг раздался пронзительный вой. Все вокруг засвистело, застонало. Каныгин понял: бомбежка. В небе шли самолеты врага.
— В укрытье! — скомандовал он и, перескакивая с бревна на бревно, бросился к берегу.
Федор Степанович подбежал к дочери, подхватил ее на руки. Желтые цветочки ее ситцевой блузки померкли в расплывшемся ярком кровавом пятне. Катюша посмотрела на отца страшным невидящим взором и, силясь что-то сказать, разомкнула враз посиневшие губы, но тут же откинула взлохмаченную каштановую головку.
— Люди! — обезумев, крикнул Каныгин. — Что же делать? Люди! Она умерла…
С кладбища Федор Степанович вернулся один. Когда на могильный холмик была брошена последняя горсть земли, Антонина не выдержала горя, сердце ее остановилось.
В доме Каныгина стало пусто и одиноко. И с тех пор всю жизнь он маялся на свете бобылем: однолюб был Федор Степанович.
* * *В суд Каныгин явился рано.
В длинном коридоре было пустынно, только уборщица подметала пол.
— Чего дома не сидится? — спросила она.
— Нынче мой дом здесь, — ответил Каныгин и вздохнул.
— А почему без милиции гуляешь?
Федор Степанович не ответил.
— За пьянку небось взяли? — допытывалась уборщица.
— Хуже.
— Хуже не бывает. Иди в сторонку… — Она умолкла, сочла, что высказала главное.
Каныгин ушел к окну и смотрел на город, шумно и говорливо начавший еще один трудовой день.
Бывали у него минуты, когда, забыв про свои печали, он сам с пристрастием допрашивал себя: «Может быть, не по праву занимаю я место технорука?» Люди рядом подобрались грамотные, ладные. Видно, время пришло потесниться ему, раз годами состарился. Но ведь, почитай, сорок лет, как он побратался со сплавом, до сих пор глаз его зорок, рука верна, все седые тайны и законы сплава ему ведомы. А все равно ничего не попишешь — уходи в общем порядке на пенсию.
От таких раздумий становилось жутко.
В зале суда публики было мало. Верно, погожий день уходящей теплой поры потянул людей на реку.
Судья Градова постучала карандашом по столу и обратилась к Каныгину:
— Расскажите суду, что вам известно об обстоятельствах дела.
Каныгин встал, но ничего не мог сказать — со стороны выглядело нелепо и смешно. Все нужные слова, приготовленные адвокатом и выученные старым сплавщиком, пропали, скрылись, будто их и не было вовсе.
— Оробел вот, — с сожалением сказал Каныгин. — А робеть-то не надо.
Чуть позже, когда первое волнение улеглось, он неторопливо заговорил о трудных днях, вызвавших аварию в Сосновке. Рассказывал технорук скупо, но из картины, рисуемой им, было видно, что все его распоряжения и поступки были продиктованы многолетним опытом и желанием победить стихию.
— Перетяга стала одной из главных причин аварии, — так он закончил свой рассказ и опустился на стул. И торопливо добавил, не поднимаясь с места: — Не могу признать себя виновным.
Градова начала допрос.
— Раньше ваша запань работала при высоких горизонтах воды?
— Было такое. Помню — в сорок восьмом году. Еще в пятьдесят втором. Да что там! Совсем недавно было — в шестьдесят четвертом.
— Какой был уровень?
— Четыреста двадцать.
Градова задумалась. Разные типы людей прошли перед ней за долгие годы работы в суде, и она никогда не доверяла эмоциям и сердечным привязанностям во время процессов, потому что была уверена — все это из области психологии и лирики, а не права. Показания Каныгина ее озадачили.
— Инструкция запрещает работать при таких горизонтах, — вспомнила Градова прочитанные материалы. — Чем вы объясняете вашу практику?
— У нас такой закон: сплав ведут на устоявшихся горизонтах, — убежденный в своей правоте, сказал технорук. — Стало быть, если, к примеру, четыре метра — стабильный уровень, можно действовать.
— Во все годы, о которых вы говорили, сплав проходил успешно?
— Ясное дело.
Градова замолчала, собираясь с мыслями, а технорук, поняв ее молчание как предложение высказаться, заговорил:
— Вы сами посудите. Водомерный пост дает отметину четыре метра. Что делать? По домам расходиться? Зиму, весну трудились, вели заготовку леса, ждали сплавной поры, а глянули в бумажку — и домой. Так нельзя. — И, помолчав, добавил: — Так никак нельзя. Вот мы и работали. — И громко повторил: — Работали.
