Анна Литвинова - Плюс-минус вечность
Может, я слишком требовательна и несправедлива, но мы расстались просто друзьями (и даже обменялись телефончиками), но ни отвечать на звонки моего нового знакомого, ни встречаться с ним мне больше не хотелось…
…А потом начались будни. Я по-прежнему проживала у милой старушки на Лиговке. И оказалось, что в Питере – как, наверно, в любой точке на земле – жизнь далеко не столь безоблачна, как кажется в первый день, когда утреннее солнце ломится в окна.
Я наведалась в порт. Меня манили синие просторы. У пирса стоял белоснежный паром. В криках чаек мне чудилось: «Плыви! Плыви!..» Но когда я, с третьего захода, добилась аудиенции в кадрах, мне предложили место буфетчицы на сухогрузе, уходящем в Арктику. И преподнесли сие как величайшее одолжение, за которое я должна расплатиться – желательно, натурой, не выходя из начальственного кабинета.
Я уже планировала совершить инкогнито налет на столицу – за дипломом и трудовой книжкой – и снизить уровень своих притязаний до дилера в плавучем казино – как однажды на выходе из порта все-таки столкнулась нос к носу с ним…
– Ты… – только и произнес Георгий.
Я подтвердила:
– Да, это я.
– Как ты здесь?
– Вот хочу попроситься юнгой на твою яхту.
– Яхту?! – поразился он.
– Ты что, не строишь больше яхт?
– Нет.
– Что же ты делаешь в порту?
– Собираюсь в Барселону. Представителем «Роскомфлота».
Он нетерпеливо глянул на часы.
– Что, летишь на всех парусах? – спросила я.
– Признаться, да. На послезавтра куплен билет, а жене до сих пор еще визу не дали.
– Ты давно женат?
– Года четыре. А ты?
– А я только собираюсь, – соврала я.
– За кого?
– За одного яхтсмена.
Врать так по-крупному!
– Я его знаю? – нервно спросил он.
– Нет, – сказала я.
Он сразу успокоился. И, кажется, даже, сволочь, искренне порадовался.
– Поздравляю. На свадьбу пригласишь?
– Мы лучше вместе с ним придем к тебе в Барселону на своей яхте.
– О, давай! Жена будет очень рада. И старший сын – тоже. Они скучают без яхт.
– А ты – скучаешь?
В вопросе был двойной смысл. Я имела в виду: скучаешь – по мне. А он услышал: скучаешь – без яхт.
– Я?.. Я, признаться, нет. Наверно, в молодости парусами объелся. Ну, ты извини, мне пора бежать. Еще куча дел осталась.
И Георгий, не оглядываясь, умчался куда-то мимо пакгаузов.
«Вот и все, – сказала я себе. – А я-то, идиотка, думала, что прошлое можно вернуть…»
Выходит, то, ради чего (если положить руку на сердце) я приехала в Питер, не случилось. И что мне здесь теперь делать, на продуваемых всеми ветрами – морскими ветрами! – проспектах?
Ветер с моря выбивал из глаз слезы.
…Но я уже не могла просто вернуться в Белокаменную, и явиться к Денису и на работу, и заявить всем: «Здравствуйте, это я. Я не умирала, я воскресла!» Я не хотела старой жизни!
И кто сказал, что в новой жизни будет легко? Я не должна оставлять попыток. Я буду сражаться, биться и строить ее, мою новую жизнь – с солнцем, небом и морем.
А пока… Пока… Что ж, я могу расслабиться… Деньги есть – я сняла со своих кредиток все наличные – бог его знает, что там, в банках, делают со счетами безвременно ушедших… Белые ночи не кончились, и у меня есть время подумать: каким путем я все-таки могу добраться до той синевы – неба ли, моря, – которая с детства манит меня… Ведь океан прекрасен, даже если рядом нет Георгия.
Назавтра, решила я, объявляется День Забвения и Избытия Горечи. А это значит – поход в салон красоты, и шопинг, и новые визиты в «Идеальные чашки» и «Сладкоежки». Я буду делать все, чтобы развеяться, забыть Георгия, теперь уже навсегда, и поднять себе настроение…
Однако у бабулиного подъезда на Лиговке я увидела нечто, от чего у меня в пятки ухнуло сердце.
Первой моей мыслью было бежать, но ноги приросли к асфальту.
А тут и он повернулся. И увидел меня.
И бросился ко мне. И заключил в объятия. И заплакал. А потом стал медленно сползать по мне, становясь на колени, но по-прежнему не отпуская меня из кольца своих рук.
– Боже мой… – простонал он.
Да, это был он. Денис.
– Боже мой, это ты. Это правда. Ты жива.
Мне оставалось только глупо улыбаться и плакать – от его слез и его верности.
– Я нашел тебя, – только и шептал он. – Боже! Ты жива.
– Да, это я, и я жива, – по-идиотски ответила я.
– Как хорошо! – продолжал бормотать он. – Я не верил, не верил, не верил!.. Господи, как же я тебя искал!.. Я бы умер, если б не нашел тебя… Тебя не опознали… Слава Богу… А потом та самая барменша… В зале отлета в аэропорту… Она слышала краем уха ваш разговор с тем парнем и рассказала мне о вашем обмене… Ксюшечка моя, милая! Ты жива!..
Денис то смеялся, то плакал, стоя на коленях и уткнувшись лицом мне в лоно.
– Надо мной все смеялись, а я бросился в Питер… Все гостиницы обошел, все кафе… А потом мне подсказали про бабу Зину… Господи, зачем ты со мной это сделала? Почему ты хотя бы не позвонила? Ты совсем не любишь меня, да?..
– Встань, – сказала я сквозь слезы, но он ничего не слышал, и только бормотал:
– Я тебя нашел, и теперь неважно, любишь ли ты, я буду любить тебя так, что хватит на двоих, и я никуда не отпущу тебя, и даже рук никогда не разниму… Ты моя, моя, моя!.. Слышишь: теперь ты навсегда моя!..
А я не могла ничего ответить Денису, потому что тоже плакала – и молча пыталась поднять его с колен, потому что было ужасно неудобно: мы стояли ровно посреди питерского двора-колодца, и кое-где в окнах уже стали появляться первые любопытствующие лица.
– Динька, а ты стал совсем другой… – пробормотала я.
Он обнял меня еще крепче, а я выдавила:
– И, наверно, проголодался ужасно… – И сквозь слезы улыбнулась и запустила руки в его шевелюру: – Пойдем, я тебе что-нибудь приготовлю… Баба Зина разрешит… Для начала хотя бы яичницу…
«ГРАН-ПРИ»
Пролезай концертный рояль «Bekker» в окно – давно бы оказался внизу, на асфальте. Сладостная картинка: как разлетаются по консерваторскому двору белые зубы клавиш и золотые волосы струн. А поверх рояльных обломков – уж кровожадничать так кровожадничать! – можно представить бездыханное тело очередного ученичка, ох, как же, тупоголовые, надоели!
Лена Сальникова жила об руку с музыкой не первый десяток лет – и давно была сыта ею по горло. А тот день, когда папа впервые привел ее в музыкалку, и вовсе вспоминался, как первый в жизни фильм ужасов: страшные черные рояли, а подле них – строгие училки, все, как одна, с пучками… Будь ее воля – сбежала бы мигом, да отец удержал. Схватил за руку. И сказал: «Глупышка, доченька, чего ты боишься?! Наоборот – цени! Вот пройдет пятнадцать лет, ты окончишь музыкальную школу, потом училище, консерваторию – и какая замечательная у тебя пойдет жизнь! Только представь: все кругом работают, а ты – играешь!»
