Джон Гришэм - Дело о пеликанах
Она выпила три стакана ледяной воды и перелила кофе в высокую кружку. Поднявшись по ступенькам, включила свет и прилегла обратно в постель. Щелкнув пультом дистанционного управления, Дарби вдруг увидела на экране президента, сидящего за рабочим столом в несколько непривычной для него коричневой кофте, без галстука. Это был специальный выпуск новостей Эн-би-си.
— Томас! — Она шлепнула его по плечу.
Никакой реакции.
— Томас, проснись!
Она надавила на кнопку, и звук увеличился до предела. Президент пожелал доброго утра.
— Томас! — Она прильнула к экрану телевизора.
Каллаган выпутался из простыней и сел, протирая глаза и пытаясь сосредоточиться. Дарби протянула ему кофе.
У президента были плохие новости. Его глаза казались уставшими, а вид печальным, но в голосе сквозила уверенность. Перед ним лежали записи, но он ими не пользовался. Он смотрел прямо в камеру и сообщал американскому народу о трагических событиях прошлой ночи.
— Какого черта, — пробурчал Каллаган.
После сообщения о кончинах, президент стал произносить цветистую траурную речь по поводу смерти Абрахама Розенберга. Он называл его «вечно живой легендой». Это было большой натяжкой, но строгое выражение лица президента не менялось, когда он восхвалял жизненный путь одного из самых ненавистных людей в Америке.
Каллаган изумленно уставился на экран. Дарби не отводила от телевизора взгляда.
— Это очень любопытно, — сказала она, застыв на краю кровати. — Он объяснил, что у него состоялось совещание с директорами ФБР и ЦРУ и что они считают эти два убийства взаимосвязанными. Он приказал провести немедленное и тщательное расследование, виновные предстанут перед судом.
Каллаган накрылся простыней. Он щурил глаза и приглаживал пятерней свои взъерошенные волосы.
— Розенберг? Убит? — бормотал он, уставившись на экран.
Его затуманенная голова мгновенно прояснилась, а сидевшая в ней боль отступила.
— Обрати внимание на кофту, — сказала Дарби, отхлебнув кофе и разглядывая розовое лицо с толстым слоем грима и тщательно уложенную прическу. Он был редкий симпатяга с проникновенным голосом. За счет этого он здорово преуспел в политике. Морщин на его лбу прибавилось, как прибавилось горечи во всем его облике, когда он заговорил о своем близком друге — судье Глене Джейнсене.
— В кинотеатре «Монтроуз», в полночь, — повторил Каллаган.
— Где это? — спросила она, поскольку Каллаган заканчивал школу в Джорджтауне.
— Я не уверен, но мне кажется, что это в квартале гомиков.
— Он был гомиком?
— До меня доходили слухи. Очевидно.
Они сидели на краю кровати, прикрыв ноги простынями. Президент объявил в стране неделю национального траура. Флаги приспустить. В федеральных учреждениях приостановить работу. Он проговорил несвязно еще несколько минут с таким же скорбным и даже убитым видом, но все же оставаясь тем не менее президентом, вполне контролирующим обстановку. Закончив, он изобразил на лице отеческую улыбку, свидетельствовавшую о полном доверии, мудрости и уверенности.
Паузы заполнял репортер Эн-би-си из Белого дома. Полиция молчит. Похоже, что подозреваемых пока нет, как нет и улик. Да, оба судьи находились под охраной ФБР, которое никак не комментирует это. Да, «Монтроуз» — это место, которое часто посещают гомосексуалисты. Да, в адрес обоих поступало много угроз, особенно это касалось Розенберга. И по этому делу может быть очень много подозреваемых, пока оно не будет окончательно раскрыто.
Каллаган выключил телевизор и прошел к балконной двери, где воздуха было больше.
— Нет подозреваемых, — бормотал он.
— Я могу назвать не меньше двадцати, — сказала Дарби.
— Да, но почему такое сочетание? С Розенбергом все понятно, но почему Джейнсен? Почему не Макдауэлл или Йонт, оба гораздо более последовательные либералы, чем Джейнсен? Это не имеет смысла.
Каллаган сел на плетеный стул возле двери и взъерошил свои волосы.
— Я принесу тебе еще кофе, — сказала Дарби.
— Нет, нет. Я уже проснулся.
— Как твоя голова?
— Отлично, если бы я поспал еще часа три. Думаю, я отменю занятия. У меня нет настроения.
— Здорово.
— Черт, я не могу поверить в это. Этот кретин имеет право выдвинуть двух кандидатов. Это значит, что восемь из девяти будут ставленниками республиканцев.
— Они должны будут сначала пройти утверждение.
— Мы не узнаем конституцию через десять лет. Это отвратительно.
— Вот почему они были убиты, Томас. Кто-то или какая-то группа хотят иметь другой суд, такой, в котором было бы абсолютное большинство консерваторов. Выборы в следующем году. Розенбергу был девяносто один год. Маннингу сейчас восемьдесят четыре, Йонту — за семьдесят. Они вскоре могут умереть или протянут еще с десяток лет. Президентом может быть избран демократ. Зачем испытывать судьбу? Убить их сейчас. За год до выборов. В этом есть смысл, кто-то имеет такие намерения.
— Но почему Джейнсен?
— Он кого-то смущал и был, очевидно, легкой целью.
— Да, но он в основном придерживался умеренных позиций и только иногда склонялся влево. К тому же он был назначен на должность республиканцами.
— Ты хочешь «Кровавой Мэри»?
— Хорошая идея. Минутку, я пытаюсь сообразить.
Дарби откинулась на кровати, потягивала кофе и наблюдала, как солнечный свет пробивается через балкон.
— Подумай над этим, Томас. Время вполне подходящее. Перевыборы, выдвижение кандидатов, политика и все такое. Когда вспоминаешь о насилии, радикалах, фанатиках, борцах за чистоту нравов и нации, когда задумываешься о всех тех группировках, которые способны убивать, и о всех тех угрозах в адрес судей, невольно приходишь к мысли, что воспользоваться этим благоприятным моментом и убрать их могла какая-нибудь неизвестная группа заговорщиков.
— И что это за группа?
— Бог ее знает.
— «Подпольная армия»?
— Не такая уж она неизвестная. Они убили судью Фернандеса в Техасе.
— Не пользуются ли они бомбами?
— Да, они специалисты по пластиковым взрывным устройствам.
— Вычеркни их.
— Я не вычеркиваю пока никого. — Дарби встала и поправила на себе халат. — Пойдем, я приготовлю тебе «Кровавую Мэри».
— Только если ты выпьешь со мной.
— Томас, ты профессор. Ты можешь отменить свои занятия, если захочешь. Я же студентка и…
— Я понимаю положение.
— Я больше не могу прогуливать занятия.
— Я провалю тебя на конституционном праве, если ты не будешь прогуливать занятия и напиваться со мной. У меня есть том мнений Розенберга. Давай почитаем их, выпьем «Кровавой Мэри», потом вина, а потом еще что-нибудь. Я уже скучаю по Розенбергу.
