Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось
Леопольд возвратился сердитый: Вовки на работе все еще не было, а сам метрдотель идти с подносом не хотел. Не положено. Конечно, если пожалует какой–нибудь важный гость из Москвы или из местных начальников и усядется за столик напротив оркестра, вот тогда да, — Леопольд продемонстрирует все, на что способен: перед сервировкой он выносит в таких случаях из кухни на обзор жареных уток или карпов, горлышко бутылки с вином обвяжет салфеткой — метрдотель знает многие, если не все премудрости сервиса.
— Послушай, Ималда, — Леопольд быстро нашелся. — Скинь фартук и отнеси директору кофе. Да поживее — одна нога здесь, другая — там!
И убежал, звеня связкой ключей.
Кабинет директора располагался в бельэтаже — это было небольшое светлое помещение с письменным столом и круглым столиком, вокруг которого расставлены глубокие кресла.
Ималда постучала и получила разрешение войти.
Посередине кабинета во всей своей красе — в мундире с позументами и в белых перчатках, но держа фуражку в руках, стоял бдительный страж входных дверей Константин Курдаш и потупясь смотрел в пол. Как всегда на лице его блуждала улыбка отрешенности, которая сперва казалась странной, но когда присмотришься, становилось ясно — Курдашу плохо вставили зубной протез. Из–за неправильного прикуса верхняя губа немного приподнималась, и обнажала ряд ровных пластмассовых зубов серо–белого цвета — своих он давно не имел.
— Поставьте там, — директор взглядом указал Ималде на письменный стол. — Спасибо! — И строго спросил Курдаша:
— Тебе совсем нечего сказать?
— Я перед ним очень, очень извиняюсь… — с трудом выдавил Константин.
— Иди, свое решение я тебе сообщу!
— Спасибо, — Курдаш повернулся к двери и надел фуражку с золотым ободком.
То ли лицо его оказалось в таком ракурсе, то ли потому что свет падал на Курдаша именно из того окна, возле которого стояла Ималда, а может, вообще причину и не объяснишь, но Ималде вдруг показалось, что она уже видела его раньше, только давно. Сначала, правда, немного засомневалась. Нет, она не только видела его раньше, но их даже связывало что–то общее.
— Ималда, налейте нам, пожалуйста, кофе…
Она поставила на круглый столик чашки, сахарницу, тарелку с булочками, разложила салфетки и, наливая кофе, придерживала крышку горячего кофейника. Но делала все автоматически.
Где она видела Курдаша? Точно — видела раньше и теперь было очень важно, где именно. Чрезвычайно важно.
— Посмотрите, вон какие пятна остались на шее! — сердился сидящий в глубоком кресле мужчина с круглой и лысой, как у тюленя, головой. На Ималду он даже не взглянул, а тыкал указательным пальцем в свою вытянутую шею. — За такое в тюрьму сажают! Такого человека нельзя держать при входе!
— Прошу вас… Будьте на сей раз великодушны… Я вам объясню…
— За такие дела срок дают!
Рауса подмигнул Ималде — мол, ступай.
Она взяла пустой поднос и вышла на лестницу.
Прошла мимо входа в зал для посетителей и спустилась по лестнице на полпролета.
Константин стоял на своем посту, скрестив руки на груди, словно у него озябли плечи и он их согревал.
Теперь Ималде знакомой казалась лишь его поза, а лицо — нет.
Нет, все это фантазии… Ну и что в том особенного, если она и видела его раньше! И все же не покидало чувство: есть значение в том, где они раньше виделись.
Ималда стояла и смотрела на Курдаша, а Рауса тем временем всячески старался спасти его шкуру.
— У этого человека очень сложная судьба… — начал Рауса, наливая лысому вторую чашку кофе и потчуя его булочками.
— Если каждый, у кого сложная судьба, начнет хватать за горло и душить, то… Тогда… У меня награды, я член двух редколлегий!
— Да, да, вы говорили… И потому мне особенно неприятно.
— Еще бы!
— Вы мне рассказали о самом происшествии, но я не совсем понял…
— Это же не человек, это зверь! Гестаповец!
— Может, он вас с кем–то спутал?
— Как же — спутал! У дверей я был один. Постучал. Он подошел, осмотрел меня с головы до ног, ни слова не сказал и исчез. Я подождал и постучал еще раз. Он снова подошел к двери и забарабанил по стеклу дощечкой «Свободных мест нет»…
Курдаш уже повернулся было, чтобы уйти: в гардеробе у него остывал чай с лимоном, но лысый вдруг застучал в дверь кулаками. Обычно так себя ведут лишь юнцы да заезжие спекулянты мандаринами. Для таких у Константина имелся особый прием — он приоткрывал дверь ровно настолько, чтобы стучащий захотел протиснуться вовнутрь, и когда голова его находилась уже по другую сторону порога, Курдаш своими сильными костлявыми пальцами, как плоскогубцами хватал его за нос: слезы брызгали во все стороны, глаза выкатывались так, словно вот–вот выскочат из орбит. Немного поелозит так человека по тамбуру и навзничь вытолкнет на тротуар к общей потехе дружков–приятелей или находящейся рядом публики. За такие дела Курдашу не раз грозили выбить зубы; он ждал, что рано или поздно на него нападут. Поэтому в левом кармане пальто всегда носил ручку–вентиль от радиатора центрального отопления, которая пригодилась бы вместо кастета. Он живо представлял себе такое нападение — все равно всех уложит наповал; и они будут лежать и стонать: удары его левой еще сохранили свою молниеносность. В хорошем расположении духа Курдаш иногда занимался по утрам боем с тенью, да и ноги еще были крепкие. Обороняясь прямыми точными ударами, он, правда, уже не мог так легко маневрировать, как раньше на ринге, по пусть только сунутся! Курдаш был неукротимым и беспощадным драчуном, за жестокость боксеры окрестили его Мясником, ибо многие не раз замечали, что противника он не укладывает на пол нарочно, а колошматит словно отбивную просто ради собственного удовольствия. Справедливости ради следует признать; когда, бывало, лупили самого Курдаша, этот мускулистый и жилистый чурбан не издавал ни звука.
Судя по одежде, лысый за дверями — солидный дядя, такого за нос хватать не годится. Константин приоткрыл дверь и, брызжа слюной, крикнул ему прямо в лицо:
«Вали домой, синюха!»
В тот же момент произошло нечто невиданное и неслыханное. Нарочно или нечаянно, но лысый пнул его ногой.
Схватив лысого за горло, Курдаш втащил его в тамбур и начал молотить, не обращая внимания на его «я такой, я сякой».
«Я не знаю, кто ты есть, но я знаю, что ты будешь котлетой», — орал Константин, и лишь вмешательство гардеробщика, Леопольда и Майгониса заставило его отпустить жертву…
— Я, правда, очень удивлен, — вздохнул Роман Романович Рауса. — Обычно он очень вежливый и выдержанный. Придется отправить в санаторий, пусть подлечит нервы.
