Жорж Сименон - Семейство Питар
— Идти мне в управление порта? — спросил Муанар, спускаясь по сходням в парадном кителе, с желтой папкой под мышкой.
— Разумеется.
— Я задержу на вечер лоцмана?
— Хоть черта, если нужно!
Ланнеку было бы легче, будь у его жены десять, двадцать, пятьдесят любовников! Он предпочел бы прослыть самым рогатым из всех капитанов торгового флота! Его выводило из себя только одно, с чем он не мог примириться, что лишало его воли к борьбе: он не понимал, что происходит.
Какого черта она упрямится?
Без причины женщина ничего не сделает. A целыми неделями сидеть взаперти в каюте грузового парохода — нет, это не жизнь для такой, как Матильда.
Ланнек несколько раз принимался расспрашивать феканца, и тот наконец сознался, что ее тошнило.
На что она надеется? В Кане она по крайней мере могла бы опять спутаться с этим чахоточным ублюдком Марселем…
Ланнек расхаживал по палубе, наклоняясь то над носовым трюмом, то над кормовым. Встретил и остановил старшего механика Матиаса:
— Вы-то хоть что-нибудь понимаете?
— В чем?
— Моя жена остается. Ее никак не заставить съехать на берег.
— Может быть, ревнует? — отважился механик.
— Как же! Ревнует, а сама наставляет мне рога?
С течением времени Ланнек научился произносить это слово не без тайного удовлетворения.
Тут как раз вернулся от знахаря боцман, и капитан жестом подозвал его:
— Что тебе сказали?
— Дали мазь и научили заговору.
— Заговору?
— Да. Чтобы я повторял его, когда буду натираться.
И это человек, нарядившийся призраком, чтобы утащить окорок с камбуза! Почем знать, не боится ли он сам привидений и дьявола?
— Чего она от меня хочет?.. Эй, вы, там, в трюме, полегче! Пайол не покалечьте?
Он не чувствовал холода, который к ночи асе сильнее пощипывал кожу. И вдруг рукой, засунутой в карман грубого бушлата, нащупал клочок бумаги.
Зачем перечитывать? Это же та самая сволочная анонимка, которую он нашел на штурманском столике, отплывая из Руана.
«Не воображай, что ты всех умнее…»
Тем не менее «Гром небесный» дошел-таки до места назначения! Ланнек саркастически ухмыльнулся, но ухмылка тут же исчезла. Быть может, мерзавец имел в виду порт приписки, то есть Руан?
Он сжал кулаки. Неужели он стал таким же суеверным, как фекаиец или боцман?
— Шутник!
Конечно, шутник. Кто еще подсунет такое? Недоброжелатель? Но у него нет врагов. Завистник? Но ему завидуют, черт возьми, каждый капитан, всякий, с кем он служил и кто не сумел обзавестись собственным судном.
А компании ввиду кризиса увольняют одного за другим…
Это не основание для того, чтобы…
— Чего она добивается?
И глазки Ланнека окончательно превратились в узкие щелочки. Что если упорство Матильды связано с запиской?
Мысленно он перебирал имена и лица. Представил себе мамашу Питар, старую скрягу, которая сидит себе на своем насесте над обувным магазином и управляет оттуда двумя доходными домами; Марселя, прижавшего скрипку к щеке и бросающего искоса томные взгляды на сентиментальных канских барышень; Матильду, с которой за два года брака не прожил вместе и трех недель. Не потому ли она всегда смотрела на него не без опаски, как на чужого человека?
Но от этого до…
Бригадир докеров подошел к капитану, притронулся к фуражке и на языке, приблизительно напоминавшем французский, осведомился:
— Француски коняк нет?
Он улыбнулся всей почерневшей от пыли физиономией, и Ланнек хлопнул его по плечу:
— Пошли, фриц! Пропустим по стопочке старого кальвадоса…
«Гром небесный» отвалил в начале десятого. Оба клипера все еще стояли у причала в ожидании фрахта, и не успел французский пароход отойти на полкабельтова, как палубу его застучали камни, болты и разные железки, никого, впрочем, не задевшие.
Спать Ланнек лег только в четвертом часу утра, на траверзе Куксхафенского маяка, когда лоцман покинул судно.
6
За три дня после отхода из Гамбурга жизнь на «Громе небесном» сильно изменилась. Идя из Руана на Эльбу, он следовал от маяка к маяку, как трамвай от остановки к остановке, поэтому никто всерьез не почувствовал, что находится в плавании.
Теперь каждый поневоле выбирал себе определенное место на разное время суток, вырабатывал определенные привычки и повадки, и все это было тем более ощутимо, что торчать на палубе стало немыслимо и приходилось искать уголок, куда можно забиться.
За три столетия до Рождества Христова фокейский мореплаватель, первым достигший этих широт, рассказывал: «Нет там ни моря, ни воздуха — одна только слизь, студенистая, как медуза, смесь моря и воздуха, в которой все слипается».
Хотя дождя не было, струйки воды зигзагами бороздили пароходную трубу, которая черным пятном вырисовывалась на обесцвеченном небе. На вечно мокрую палубу с самого утра ложились сумерки; переборки потели как изнутри, так и снаружи; капли влаги скатывались по ступенькам трапа и проникали в кают-компанию.
Вокруг корабля раскинулась холодная беловатая пустыня, в глубине которой изредка угадывались черные контуры траулера, словно парившего в этом бескрайнем просторе без горизонта. По ночам невидимые суда оглашали океан долгим воем сирен. И нигде ни одного цветного пятна, кроме красного венчика над трубой и желтых дождевиков на матросах, время от времени появлявшихся на палубе. Люди надели зимние сапоги с деревянными подошвами, прорезиненные рукавицы, свитера и шарфы.
У Ланнека саднило горло: то ли перекурил, то ли сказывалась гамбургская оргия. Всюду ему было не по себе; и он десять раз на дню с ворчанием обходил свой пароход, словно упрямо искал места поудобней.
Вот в это утро, часов около десяти, он не мог придумать, как убить время. В открытом море им с Муанаром становилось куда легче: вахту помимо них и г-на Жиля стояли боцман и даже радист.
Вытряхнув пепел из трубки за борт, Ланнек спустился в кают-компанию, заранее злясь на то, что там увидит.
Повесил дождевик, подошел, волоча ноги, к диванчику около двери, уселся и откашлялся.
За столом сидела Матильда. У нее появилась привычка устраиваться в кают-компании и приносить с собой работу — шитье или вышивание, поэтому в зеленом сукне, усеянном теперь обрывками ниток и шелковыми обрезками, постоянно торчали забытые иголки.
Горело электричество, потому что читать без него было невозможно даже днем, и на другом конце стола Муанар, склонившись с карандашом над своими книгами по математике, покрывал бумагу уравнениями и формулами.
Картина была самая обычная: надо же Муанару куда-нибудь приткнуться, когда он не на вахте. И все-таки Ланнек внутренне весь ощетинился, словно его глазам представилось нечто неприличное!
Встречаясь вот так, как сегодня, они с женой делали вид, будто не замечают друг друга, и не обменивались ни словом.
В этот раз Матильда не шила; разложив перед собой игральные карты, она задумчиво смотрела на них, а ее муж, знавший назубок судовое хозяйство, спрашивал себя, откуда взялась колода.
Что ему делать? Сидеть, поглядывая то на жену за одним концом стола, то на Муанара — за другим, он просто не в силах.
Чем он, кстати, занимался в прежних рейсах, когда с ними не было Матильды? Пожалуй, и не ответишь.
Во всяком случае, он ни разу за двадцать лет не скучал на море.
Теперь ему не хватает привычной атмосферы. Он не чувствует себя как дома. Его судно перестало быть настоящим судном. В этом все дело!
Ланнек вздохнул, поднялся, натянул дождевик и заглянул на камбуз, где феканец ваксил обувь.
— Это ты дал карты моей жене?
Кампуа сделал отрицательный жест.
— Она у тебя их не просила?
— Я сказал, что у боцмана, наверное, есть.
Ланнек опять шагнул в медузоподобную слизь, пересек палубу и взобрался на мостик, где боцман расхаживал взад и вперед, чтобы согреться. Подсветка нактоуза, перед которым стоял рулевой с покрасневшим носом, тоже была включена.
«Теперь она еще и гадать начала!» — сердито подумал Ланнек.
Он никогда не видел, чтобы его жена гадала на картах, и новая ее выдумка бесила его.
Боцман разбинтовал голову и являл собой занятное зрелище — кожа натянута и лоснится так, что ее приходится присыпать тальком. Ланнек молча разглядывал его минут десять, не меньше, — в последние дни капитан часто впадал в такое состояние. Казалось, он вторично открывает для себя мир, ищет в людях и предметах новое содержание.
— Послушай, боцман, это ты дал моей жене колоду карт?
— Она сама попросила.
Почему Ланнеку внезапно пришло в голову, что боцман про себя посмеивается над ним? Лицо у нормандца неподвижное, на губах ни намека на улыбку.
— Ты тоже умеешь гадать на картах?
— Не очень. А вот мою жену знает весь квартал Сен-Пьер.
— Квартал Сен-Пьер в Кане? — нахмурился Ланнек. — Я думал, у тебя бакалейная лавка в Гавре.
— Что вы! Мы всегда жили в Кане, и мадам Питар вот уже много лет — клиентка моей жены, а мадмуазель Матильду, виноват, вашу супругу, я знавал еще девочкой с косичками.
