Гилберт Честертон - Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)
Джэнет Дрюс, дочь покойного, подтверждает показания Флойда. По ее словам, она все время сидела на террасе виллы и смотрела, как работает Флойд. То же самое показывает и брат ее, Дональд Дрюс, стоявший у окна своей спальни в халате (он в тот день поднялся поздно) и глядевший в сад. Все эти три показания, в свою очередь, совпадают с показаниями соседа Дрюсов, доктора Уолентайна, беседовавшего на террасе с мисс Дрюс, и с показаниями адвоката покойного, мистера Обри Трейла, который, по-видимому, был последним из видевших полковника живым – за исключением, разумеется, убийцы.
Все эти показания воссоздают нижеследующую картину: приблизительно в половине четвертого пополудни мисс Дрюс, пройдя по аллее, приблизилась к беседке и спросила своего отца, когда он будет пить чай. На это мистер Дрюс ответил, что он вовсе не хочет чая и что он ждет своего адвоката, мистера Трейла, за которым он уже послал. Мисс Дрюс отошла и, встретив мистера Трейла в аллее, проводила его к беседке. Через полчаса мистер Трейл вышел из беседки; одновременно с ним на пороге появился и полковник, находившийся, по всей видимости, в добром здравии; он был даже в несколько приподнятом настроении, ибо в тот день его посетили еще гости – два племянника… Однако, ввиду того, что последние были на прогулке в течение всего этого времени, они не могли дать никаких более или менее существенных показаний.
По слухам, полковник был в довольно натянутых отношениях с доктором Уолентайном, но последний в тот день имел лишь непродолжительное свидание с дочерью покойного, к которой он, как говорят, весьма неравнодушен. Адвокат Трейл, по его словам, оставил полковника в беседке одного, что подтверждается также показаниями Флойда, засвидетельствовавшего, что никто не входил в беседку после Трейла. Десять минут спустя мисс Дрюс вновь пошла по направлению к беседке и, не дойдя до конца аллеи, увидела, что ее отец в белом полотняном костюме лежит на полу беседки. Она издала вопль, который привлек всех прочих на место происшествия. Войдя в беседку, они нашли полковника лежащим без признаков жизни подле опрокинутого соломенного кресла. Доктор Уолентайн, еще находившийся в поместье, установил, что смертельная рана была нанесена стилетом[8]. Лезвие прошло под лопаткой и пронзило сердце. Вызванная полиция тщательнейшим образом обыскала всю усадьбу и ее окрестности: стилет, однако, не был найден».
– Так, стало быть, на полковнике Дрюсе был белый костюм? – спросил патер Браун, откладывая газетную вырезку.
– Да, он привык носить белый костюм в тропиках, – несколько удивленно ответил Фьенн. – По его собственным словам, он пережил там множество разных приключений. И, как мне кажется, причиной его нелюбви к Уолентайну было именно экзотическое происхождение доктора. Так или иначе, вся эта история – загадка. Газетный отчет достаточно точен. Лично я не присутствовал при самой трагедии. Я как раз гулял с племянниками Дрюса и собакой – той самой, о которой я хотел с вами поговорить. Зато я видел сцену театра перед самым поднятием занавеса: прямую, как стрела, аллею, обсаженную голубыми цветами и упирающуюся в беседку, адвоката, идущего по ней в черном сюртуке и цилиндре, рыжую голову секретаря, орудующего своими ножницами где-то наверху, над живой изгородью. Эта голова была видна издалека, и если свидетели говорят, что они видели ее все время, то, значит, так оно и было. Этот рыжий секретарь Флойд – занятный тип. Расторопный, подвижный парень, ежеминутно готовый взяться за чужую работу – вот хотя бы, как тогда, за работу садовника. Я думаю, он американец. Во всяком случае у него американские взгляды на жизнь.
– Ну а адвокат? – спросил патер Браун.
Несколько секунд царило молчание. Потом Фьенн заговорил тихо, как бы про себя:
– Трейл показался мне не совсем обычным человеком. В своем длинном черном сюртуке он выглядел почти франтом, хотя элегантным его никак нельзя было назвать – очень уж бросались в глаза его длинные, пышные черные бакенбарды, каких уже не носят со времен королевы Виктории. У него было торжественное выражение лица и манеры тоже торжественные и утонченные. Время от времени он как бы вспоминал, что нужно улыбнуться. И, когда он улыбался, обнажая свои белые зубы, он, казалось, терял некоторую долю своей импозантности, и в лице его чудилось что-то фальшивое, что-то неискреннее. Впрочем, это, может быть, было вызвано тем, что он чувствовал себя смущенным; он все время трогал то свой галстук, то булавку в галстуке. Если бы я мог подозревать кого-либо… Но к чему говорить, когда раскрыть преступление все равно невозможно? Никто не знает, кем оно совершено. Никто не знает, как оно совершено. За одним, впрочем, исключением, ради которого я и завел этот разговор. Собака знает все!
Патер Браун вздохнул и рассеянно промолвил:
– Вы были там в качестве друга юного Дональда? Он не пошел гулять вместе с вами?
– Нет, – ответил Фьенн, улыбаясь. – Молодой повеса лег спать на заре и встал около полудня. Я гулял с его двоюродными братьями – молодыми офицерами, приехавшими из Индии. Мы болтали о пустяках. Насколько мне помнится, старший из них, Герберт Дрюс, специалист по коннозаводству, говорил о недавно приобретенной им кобыле и о нравственных качествах человека, продавшего ее. А брат его, Гарри, жаловался на неудачу, постигшую его в Монте-Карло. Я упоминаю обо всем этом только для того, чтобы подчеркнуть, что наша прогулка носила самый тривиальный характер. Единственное, что было в ней мистического, это собака.
– Какой породы была собака? – спросил священник.
– Такой же, как эта, – сказал Фьенн. – Я заговорил об этой истории из-за вашего замечания – вы сказали, что не стоит верить в собак. Та собака – сеттер, довольно крупный, по кличке Нокс. По-моему, его поведение было еще таинственнее, чем само убийство. Как вам известно, поместье Дрюса расположено на берегу моря. Мы прошли вниз по берегу около мили и потом вернулись другой дорогой. По пути мы миновали очень любопытную скалу, известную во всей округе под названием Скалы судьбы. Она представляет собой один огромный камень, лежащий в состоянии неустойчивого равновесия на другом, – малейший толчок может опрокинуть его. Скала не очень высока, но очертания ее довольно мрачные и необычные – по крайней мере они показались мне таковыми. На моих спутников скала, по-видимому, не произвела никакого впечатления. Возможно, что я уже начал ощущать некоторое напряжение в атмосфере, ибо я стал торопить моих спутников домой, чтобы не опоздать к чаю. Ни у меня, ни у Герберта Дрюса не было часов, и мы окликнули его брата, который отстал от нас, чтобы закурить трубку под прикрытием живой изгороди. Он громко крикнул нам: «Двадцать минут пятого!» И голос его прозвучал как-то странно в сгущающихся сумерках: казалось, что он возвещал о чем-то ужасном. Его беспечность только усиливала это впечатление. Впрочем, так всегда бывает с предзнаменованиями. И действительно, часы сыграли в тот день поистине зловещую роль. Ибо, согласно показанию доктора Уолентайна, бедняга Дрюс был убит как раз около половины пятого.
Ну, дальше… Мы решили, что в нашем распоряжении есть еще десять минут, и пошли побродить по берегу. Ничем особенным мы там не занимались – бросали камни и палки в воду и заставляли собаку плыть за ними. Но мне лично сумерки казались зловещими, а тень от Скалы судьбы давила мне на сердце, точно свинцовый груз. И вот тут-то случилось нечто удивительное. Нокс только что достал из воды тросточку Герберта, и Гарри бросил свою туда же. Собака опять кинулась в воду, но через несколько минут, как раз в половине пятого, устремилась обратно к берегу, вылезла из воды, остановилась перед нами, внезапно подняла морду и издала самый горестный вой, какой мне когда-либо приходилось слышать.
«Что случилось с собакой?» – спросил Герберт, но никто из нас не мог ответить.
Наступило молчание, длившееся еще долго после того, как жалобный вой собаки замер на пустынном берегу. А потом это молчание было нарушено. Клянусь жизнью, оно было нарушено приглушенным женским воплем, донесшимся к нам из-за изгороди! Мы тогда не знали, что означает этот вопль; но мы узнали впоследствии. Этот вопль издала мисс Дрюс, когда увидела труп своего отца.
– Вы забегаете вперед, – спокойно сказал патер Браун. – Что случилось потом?
– Сейчас я вам скажу, что случилось потом, – ответил Фьенн с мрачным воодушевлением. – Когда мы вернулись в сад, мы первым делом натолкнулись на адвоката Трейла. Я его вижу как сейчас, с его черными бакенбардами, в черном цилиндре, на фоне голубых цветов, подступающих к беседке; и, как сейчас, я вижу вдали зловещие очертания Скалы судьбы на фоне заката. Лицо Трейла было в тени, но, клянусь богом, я видел, что он улыбается, скаля свои белые зубы.
Как только Нокс увидел Трейла, он кинулся вперед, остановился посередине аллеи и начал лаять на него бешено, надрывисто, злобно, как бы изрыгая проклятия, почти членораздельные в своей лютой ненависти. И Трейл съежился и побежал по аллее, обсаженной цветами.