Эдуард Хруцкий - Искатель. 1983. Выпуск №3
— Как мне дойти до деревни?
— По этой тропинке на большак, а там прямо.
Токмаков пошел по тропинке, спиной ощущая злой глазок «шмайсера».
Волощук, Гончак и Давыдочев обедали. Они сидели в избе Волощука, которая была одновременно и сельсоветом и жильем. На столе стоял закопченный чугун с картошкой, лежал на газете шмат сала, в котелке виднелись огурцы.
— Может, консервы открыть? — спросил Давыдочев.
Он сидел прислонившись спиной к лавке, положив рядом автомат.
— Да зачем, пока жратва есть, — ответил из угла Гончак.
Он снял гимнастерку, и рубашка его белоснежно белела в углу избы.
Волощук нарезал сало трофейным штыком-кинжалом. Резал крупно, от души.
— Устал, — сказал он. — Ноги горят. Всю деревню обскакал. Госпоставку распределял по дворам.
— Когда свозить будут? — спросил Гончак.
— С утра.
— Куда складывать?
— В амбаре у Тройского. Амбар же теперь пустой.
— Опасное это дело, — Гончак взял сало. — А вдруг банда?
— Будем спать в амбаре, — сказал Давыдочев.
— Оно, конечно, лейтенант, только потом все это хозяйство через лес везти надо.
За окном залаяла, забилась на цепи собака.
Давыдочев схватил автомат, передернул затвор. Гончак выглянул в окно.
От калитки к дому шел человек в польской полевой форме. Скрипнуло крыльцо, загремело в сенях.
— Можно?
— Заходи.
— Я Тройский, сын Казимира Тройского, Станислав.
Волощук улыбнулся, встал.
— Здравствуй, товарищ Тройский, здравствуй. Как, насовсем или в отпуск?
— Отпуск по ранению, две недели. Где мои, староста, то есть простите, председатель?
— В город к брату подались, да ты не сомневайся, живы они, здоровы.
Тройский достал документы, положил на стол. Давыдочев взял их, посмотрел внимательно, протянул Тройскому.
— Ну, что ж, — Тройский встал, — мне пора. В город пойду.
— Послушай, капрал. — Волощук подхватил костыли, заковылял к Тройскому. — Поживи у нас. Дня три всего. Банда в лесу, а ты парень боевой. — Волощук щелкнул по колодке на гимнастерке Тройского. — Всего три дня. Помоги нам в город госпоставки свезти.
— Не могу, председатель. Своих не видел с сорок первого.
— Жаль. Дам тебе завтра подводу, автомат дам. Езжай.
— Спасибо, а я пока дом осмотрю. Как стемнеет, ко мне прошу, закусить. Часиков так, — Тройский откинул рукав, чтобы все видели часы, — в девять.
— Добро.
Волощук вышел на порог и увидел человека, сидящего на крыльце.
— Ты кто?
Человек поднялся, достал кучу справок и квитанционную книжку. Волощук прочел справку, улыбнулся.
— Вот это дело. Сапожник нам нужен. А то я в районе просил, обещали еще месяц назад.
— План-то будет? Я ж от артели работаю.
— Будет, а ты чего не в армии? — подозрительно спросил председатель.
— Там справка, контуженый я. Эпилепсия.
Волощук с сожалением посмотрел на здорового симпатичного парня.
— Где тебя?
— Под Минском.
— Ты к нам надолго?
— На неделю. Ты мне вон ту хибару, — сапожник ткнул пальцем в разваленную баньку, — под мастерскую отдашь?
— Пошли.
Известие о том, что в селе появился сапожник из города, быстро облетело дворы. К концу дня угол баньки был завален сапогами, ботинками.
Токмаков работал, насвистывая лихой, прыгающий мотивчик.
— Сапожник!
Токмаков поднял голову. Перед ним стоял Яруга.
— Сапоги к завтрему сделай.
— А, это ты?
— Я.
— Что для меня есть?
— Нет.
— Завтра к утру заходи.
На улице Яруга столкнулся с Тройским. Капрал шел по селу в новой, вынутой из вещмешка и поэтому мятой форме, в фасонистых сапогах. На его френче блестел орден Отечественной войны, две медали и крест.
— День добрый, дядька Яруга.
— Ты стал прямо маршал Пилсудский.
— Ты скажешь!
— Надолго?
— Завтра к своим уеду. А я до тебя.
— Так пошли в хату.
— Часу нет, продай, дядько, бимберу.
— Сколько?
— Бутылки три.
— Один выпьешь?
— Да нет, встречу обмоем, староста придет да милицианты.
Как только стемнело и деревня затихла, Токмаков вынул кирпич из обвалившейся печки, достал ТТ. Завесил окно брезентом, зажег коптилку. Пистолет лежал в руке привычно и удобно. Токмаков выщелкнул обойму, проверил патроны, несколько раз передернул затвор, затем с треском вогнал обойму в рукоятку, загнал патрон в патронник и поставил пистолет на предохранитель. Задул коптилку, снял брезент с окна, сунул пистолет за пояс. Пора.
Он вышел из баньки, огляделся, долго всматриваясь в темноту, и мягко, почти не слышно, словно большой живущий в темноте зверь, побежал вдоль затихших домов.
На опушке, возле дома Яруги, Токмаков лег, спрятавшись в кустарнике. Он ждал.
Станислав Тройский зажег две лампы-трехлинейки, и в покинутом доме стало даже уютно. Свет ламп, мягкий и добрый, осветил декоративные венки из цветов, развешанные на стенах, и они словно ожили. Станислав открыл комод, на дне пустого ящика валялась игрушечная аляповатая лошадка со сломанными ногами. Он повертел ее в руках, усмехнулся и, прислонив к стене, боком пристроил на комоде. Наконец, в старом, рассохшемся шкафу нашел кусок материи в блекловатых цветах, взял его и постелил на стол вместо скатерти. Потом снял со стены один из венков, положил в центр стола. Открыл консервы, вынул из печи чугунок с картошкой, нарезал сало. Отошел, оглядел стол и водрузил на нем три бутылки с самогоном. Сел, закурил и начал ждать гостей.
Они пришли сразу все трое — Гончак, Волощук и Давыдочев. Гончак оглядел стол, крякнул довольно и поставил на него котелок с малосольными огурцами.
— Хорош стол, — засмеялся Волощук и вытянул из кармана завернутый в тряпицу шмат домашней ветчины.
Давыдочев достал банку американской колбасы с яркой наклейкой.
— Прошу дорогих гостей, — Станислав повел рукой, — за скромное угощение простите. Но нет дорогой мамуси.
— Да чего там, — Гончак открыл бутылку.
Гости сели так, чтобы контролировать окна и дверь.
Тройский посмотрел на них и улыбнулся снисходительно.
— Ну, с приездом, Станислав Казимирович, — Волощук поднял кружку…
Они уже выпили понемногу, уже вспомнили фронт, за друзей подняли чарку.
— Чего вы напуганные такие в тылу-то?
— Банда, брат, — Гончак грохнул кулаком по столу. — Сволочь всякая крестьянина обирает. Ты по деревне шел, сам видел: как вымерла. Запугали людей.
— Остались бы, Станислав, — вмешался в разговор Давыдочев.
