Жорж Сименон - Мегрэ в тревоге
А какой-то парень, судя по внешнему виду служащий, доставлявший товары покупателям, шел в том же темпе, что и он, по противоположной стороне улицы, стараясь получше разглядеть комиссара.
Стоявшие у порогов своих домов женщины судачили о последнем преступлении и прервали оживленный разговор, чтобы проводить его глазами. Группа завсегдатаев вышла из кафе «У почты», и в том, как они глядели на него, также чувствовалось проявление симпатии.
Все они, пожалуй, хотели ободрить его.
Мегрэ прошел мимо жилища Шабо; в окне второго этажа Роза вытряхивала пыль из каких-то тряпок, и он не стал останавливаться, пересек площадь Вьет, поднялся по улице Рабле, на которой слева по ходу возвышался громадный особняк с гербом на фронтоне; в нем, по всей видимости, и проживали семья и родственники Верну. За опущенными ставнями не угадывалось ни малейшего проявления жизни. Напротив стояло небольшое здание, тоже старинное и с закрытыми окнами, вероятно, в нем-то и закончилась одинокая жизнь Курсона.
Иной раз порывами налетал влажный ветер. Низко над землей стелились сумрачные на матовом фоне неба облака, их бахрома сочилась каплями воды. Решетки тюрьмы казались еще чернее от покрывавшей их влаги.
С десяток горожан толпились у Дворца правосудия, который смотрелся ничуть не престижно и, в сущности, по размерам уступал палатам Верну, но все же был украшен колоннадой и крыльцом в несколько ступенек.
Первым навстречу Мегрэ устремился Ломель с неизменными двумя фотоаппаратами, болтавшимися на ремешке, и без следов каких-либо угрызений совести на свежем и румяном лице и в глазах светло-голубого цвета.
— Обещайте, что вашими впечатлениями об этом деле вы поделитесь со мной раньше, чем с моими коллегами из Парижа.
А когда насупившийся Мегрэ показал ему на высовывавшуюся из его кармана газету, он улыбнулся:
— Рассердились?
— Кажется, я вам ясно сказал…
— Послушайте, комиссар, я обязан выполнять свои обязанности репортера. Это мое ремесло. Я знал, что в конечном счете вы все же займетесь этим преступлением. И всего лишь предвосхитил на несколько часов…
— В следующий раз не забегайте вперед.
— Вы идете на встречу со следователем Шабо?
Среди стоявших перед Дворцом правосудия людей находились и два-три журналиста, прибывших из Парижа, и Мегрэ с трудом удалось освободиться от них. Толпились там и просто зеваки, готовые, как видно, продежурить там целый день.
В коридорах было темновато. Ломель, вызвавшийся быть проводником, шел впереди, показывая дорогу:
— Сюда, пожалуйста. Для нас все, что связано с этим делом, важнее, чем для моих столичных коллег! Вы должны это понимать! А «он» сидит у себя в кабинете с восьми утра. Прокурор тоже на месте. Вчера его где только не искали, а он, оказывается, был в Ла-Рошель, куда ненадолго заскочил на машине. Вы знакомы с ним?
Мегрэ постучал и после того, как его пригласили зайти, открыл дверь, захлопнув ее перед носом рыжего репортера, оставшегося в проходе.
Жюльен Шабо был не один. Напротив него в кресле сидел Ален Верну, тут же вставший, чтобы поприветствовать комиссара.
— Как спалось? — осведомился следователь.
— Совсем даже неплохо.
— А я так зол на самого себя за вчерашнее жалкое гостеприимство. Алена Верну ты уже знаешь. Он по пути забежал сюда на минутку.
Шабо сказал очевидную неправду. Мегрэ готов был дать руку на отсечение, что психиатр жаждал встретиться именно с ним, и, чего доброго, они оба заранее сговорились устроить это свидание.
Ален снял пальто. Остался в костюме из грубоватой шерсти, мятом и явно нуждавшемся в глажке. Галстук был завязан кое-как. Из-под пиджака высовывались края желтого свитера. Обувь не начищена. Но и в таком неопрятном виде он сохранял тот же социальный статус, что и его отец, одевавшийся столь изысканно.
Почему при этом Мегрэ сморщился от неудовольствия? Один кичился чрезмерной ухоженностью и был одет с иголочки. Второй, напротив, выделялся подчеркнутой небрежностью в одежде, которую не мог бы позволить себе, скажем, банковский служащий, преподаватель лицея или коммивояжер, но в то же время костюм из такой ткани можно было приобрести, наверное, только у очень классного портного в Париже, хотя не исключено, что и в Бордо.
Повисла довольно тягостная тишина. Мегрэ не собирался в чем-то помогать этим двоим выпутываться из ими же самими созданной ситуации и подошел поближе к едва тлевшим поленьям в камине, на верхней полке которого стояли часы из черного мрамора, точно такие же, как в его кабинете на набережной Орфевр. Видно, когда-то давно администрация заказала их сотнями, если не тысячами. А не так же ли они все опаздывали на двенадцать минут, как у него?
— Ален как раз рассказывал мне кое-что интересное, — прервал наконец затянувшуюся паузу Шабо, подперев рукой подбородок в позе, очень характерной для расхожего представления о вдумчивом следователе. — Мы говорили о криминальном безумии…
Верну-сын прервал его:
— Я не утверждал, что все три преступления были совершены психически неуравновешенным человеком.
Я только сказал, что «если бы они были делом рук какого-нибудь сумасшедшего»…
— Ну это одно и то же.
— Не совсем.
— Ладно, допустим, это я сказал, что все, похоже, указывает на то, что речь идет о душевно больном. — И, повернувшись к Мегрэ, добавил: — Мы об этом беседовали с тобой вчера. Отсутствие мотива во всех трех случаях… Сходство орудий убийства… — Потом, обращаясь уже к Верну, закончил: — Будьте добры, повторите комиссару то, что вы мне излагали только что.
— Я не эксперт и в этой области не более чем любитель. Развивал общую идею. Большинство считает, что психически ненормальные люди обязательно и ведут себя как таковые, то есть без всякой логики и последовательности в мыслях. На деле же зачастую бывает наоборот.
Умалишенные имеют свою, присущую только им логику. Трудность в том и заключается, что нужно обнаружить ее в их поступках.
Мегрэ, не произнося ни слова, смотрел на него большими и с утра мрачноватыми глазами. Он сожалел, что по дороге сюда не остановился, чтобы осушить рюмашку и взбодрить тем самым желудок.
Реальность этого небольшого кабинета, где в воздухе начал клубиться дымок от его трубки, а в камине поплясывали короткие язычки пламени, представлялась ему сомнительной, а эти два человека, рассуждавшие о безумии, то и дело косясь на него в ожидании реакции, казались в некотором смысле вылепленными из воска фигурами. Они тоже не принадлежали к этой жизни.
Делали заученные жесты, обменивались затверженными фразами.
Что такой человек, как Шабо, мог знать о происходящем на улице? И уж тем более в голове убийцы?
