Гилберт Адэр - Ход Роджера Мургатройда
Даже Селина, на чьей ответственности он в каком-то смысле был, оказалась незащищенной от его шпилек. Зная, до чего он не терпит музыки, которую играла ее мать, она рискнула предложить, что сама сыграет что-нибудь из Дебюсси, ведь он, как ни современен, на удивление мелодичен.
«Право же, я предпочел бы, Селина, чтобы ты не играла, – протянул он самым своим скрежещущим голосом, – Дебюсси не так легок, каким кажется, знаешь ли, а твоя игра… ну, пожалуй, наиболее подходящее слово тут «сокрушительна». Уж лучше попорти какой-нибудь миленький (он так и сказал «миленький») опусик под Дебюсси. Скажем, Сирила Скотта».
Разумеется, меня возмутило поношение моего любимого композитора, и я увидела, что у Дона кулаки чешутся дать Реймонду в челюсть. Однако сама Селина, веселая, как всегда, решила принять это в шутку. «Что ты, Рей, – сказала она, – я же сыграла «Лунный свет» на празднование годовщины Роя и Дейрдре Деймлер, и кошка Деймлеров, миссис Доллоуэй, которая не терпит музыки настолько, что с отвращением удаляется при первой же ноте, вспрыгнула ко мне на колени и перестала мурлыкать, только когда я закончила».
«А тебе не пришло в голову, мой нежный фавн, – последовал ответ Реймонда, – что она скорее всего не поняла, что это была музыка?»
К вечеру стало еще хуже, гораздо хуже. Весь день он пил, а так как сам смешивал себе коктейли, называя их не то «Гаечными ключами», не то «Отвертками», не то еще глупее, и никогда не предлагал их попробовать кому-нибудь, было трудно уследить, сколько он их выпил. Однако новый нюанс человеконенавистничества начал превращать его лицо в маску злокозненности и пакостничества. Было видно, он только и ждет случая оскорбленно придраться к тому, что считал нашим филистерством.
В результате мы не рисковали разговаривать о последних книгах и пьесах. Мы боялись, что он поставит нас на место, боялись услышать, что те, кто нам нравится, безнадежно vieux jeu,[5] как он выразился бы. Боялись быть высмеянными за веру в то, что «Фонтан» Чарльза Моргана и «Вдаль» Саттона Вейна – непреходящие шедевры. Пруст, НАТУРАЛЬНО, был самое оно. Пиранделло, НАТУРАЛЬНО, был проникающим. Чтобы Реймонд Джентри вами восхищался, вам требовалось быть иностранцем. Ну конечно, если вы не носите фамилию Ситуэлл!
А потому, как я сказала, мы просто были до того запуганы, что воздерживались от непринужденной болтовни о том о сем, которой могли бы развлечься за обедом, и это оказалось нашей большой ошибкой. Так как, понимаете, распахнуло шлюзы для самого Реймонда. И вот тогда-то мы и обнаружили, насколько злопорочным – я взвешиваю это слово, Трабшо, я взвешиваю это слово, – насколько злопорочным он мог быть.
Началось это, насколько помню, с Коры, а она способна, как я знаю по опыту, дать полновесную сдачу. Она рассказывала нам всем с той живостью, которой славится, про то, как играла героиню в «Зеленой шляпе» Майкла Арлена. Одна из лучших ее ролей в двадцатых годах. Мы от души смеялись над всякими забавными анекдотами, а их у нее неистощимый запас, и тут Джентри, который, казалось, даже не слушал, внезапно заявляет, что «Зеленую шляпу» помнят только потому, что она прочно забыта, как он выразился, и что Майкл Арлен «невозвратимо ушел в прошлое – шляпа не столько зеленая, сколько старая-престарая, подлинная косточка, сброшенная со счетов».
Ну и отделала же его Кора! Отпечатала что-то чрезвычайно смешное, такое, что у него против обыкновения язык отнялся. Она сказала – ты извинишь меня, Кора, если я не сумею передать твою неподражаемую интонацию, – она сказала: «СБРОШЕН СО СЧЕТОВ?!» Старший инспектор, вы должны поверить, что у нее это прозвучало как реплика леди Бракнелл о баульчике – и я увидела, как она настраивается для эпической кошачьей схватки, какими знамениты люди театра. «Ах ты гнойный прыщ, – прошипела она ему. – По крайней мере сброшенный со счетов побывал на счетах! А ты… ты никогда не был на них, и теперь тебя на них нет, и никогда не будет!»
Ну-у! Реймонд явно не привык получать отпор, и на его физиономию стоило посмотреть. Думаю, я не ошибусь, сказав, что все в комнате – возможно, даже Селина, – возликовали при таком фиаско.
Наше ликование, к несчастью, оказалось чуточку преждевременным. Глаза у него злобно прищурились, он тут же накинулся на Кору и сказал… он сказал… поймите, Трабшо, я… в конце-то концов, Кора моя давняя подруга, и… и… учитывая все, вы не можете требовать, чтобы я повторила то, что он сказал. Вам достаточно знать, что он сослался на некие… некие клеветнические слухи, которые омрачали ее частную жизнь. Слухи, которые всегда оставались только слухами, вы понимаете, но Джентри – ведь он же зарабатывал на жизнь скандалами – неожиданно оказался осведомленным о том, как она получила… нет-нет, я не могу больше продолжать об этом.
Однако я решила, что не могу предоставить мою подругу ее судьбе, и сказала Джентри без обиняков, что он обязан извиниться, бросив такое ничем не обоснованное пятно на ее репутацию. И к моему величайшему изумлению, он извинился. Да, так-таки извинился немедленно, без сомнения, заметив, как глубоко была расстроена Селина его поведением. Следующий час или около того, то есть большую часть обеда, он сидел насупленный, как всегда, но хотя бы вел себя более или менее прилично.
А вот когда мы все уминали рождественский пудинг, он начал снова, с мстительнейшей лихвой, и учитывая, каким дураком его выставила Кора, «мстительнейшая» тут наиболее верное слово. Он не мог простить никому из нас, что мы были свидетелями этого спектакля.
Первой его жертвой стал Клем Уоттис, наш приходской священник, который рассказывал нам про некоторые ужасы, которые ему довелось пережить, когда он был армейским капелланом во Фландрии в дни Великой войны. Он только что начал особенно завораживающую историю о юном солдатике, которому предстояла ампутация обеих ног без наркоза, когда Реймонд, прикрыв рот в притворном зевке, протянул со своего места через стол: «Ах, викарий, боюсь, ваша Великая война вот-вот обернется Великим занудством!»
Клем – как подобает его сану – просто не способен потерять контроль над собой. Более того: он, по словам Синтии, настолько рассеян, что только контроля над собой и не теряет. Так что подозреваю, ответил он Джентри больше с печалью, чем с гневом. «Полагаю, молодой человек, вы думаете, что чрезвычайно умны».
«Вовсе нет, – с полной невозмутимостью последовал уничтожительный ответ. – Умным я кажусь только потому, что разговариваю с вами. Как почти любой ваш собеседник».
Теперь даже викарий не сдержался:
«Или вы позабыли, наглый щенок, что мы сражались на той войне, чтобы сделать мир безопасным для таких, как вы? И вот благодарность, которую мы получаем!»
