Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене
Кэй по-прежнему спала, выпятив нижнюю губу, что вызвало у него почти умиленную улыбку. Конечно, она заняла определенное место в жизни Комба. К чему теперь пытаться его соизмерять и как-то оценивать?
Если бы он не боялся ее разбудить, то непременно поцеловал бы в лоб снисходительно и нежно.
«Я скоро вернусь», – начертал он на листке, вырванном из записной книжки, и положил его на ее портсигар.
И от этого он опять улыбнулся, ибо теперь-то уж она никуда не денется: непременно наткнется на записку.
Оказавшись в холле, он набил трубку, но прежде чем закурить, вызвал лифт.
Вот как! Внизу не было ночного портье. Его уже заменила одна из девушек в униформе. Не останавливаясь, он прошел мимо нее, остановился как вкопанный на тротуаре и вздохнул полной грудью.
Чуть было не вздохнул с облегчением: "Ну, наконец! " И только одному Богу известно, не задался ли Комб где-то в глубине души вопросом: вернется ли он назад?
Он сделал несколько шагов, остановился, потом еще прошел немного.
И вдруг ощутил острую тревогу, как человек, который чувствует, что забыл что-то, а что именно, не может вспомнить.
Он еще раз остановился на самом углу Бродвея и застыл при виде его погасших огней и безлюдных широких тротуаров.
А что будет, если, вернувшись, он обнаружит, что комната пуста?
Едва эта мысль коснулась его сознания, то причинила такую боль, привела в такое отчаянье и вызвала такое паническое состояние, что он резко обернулся, чтобы удостовериться, что никто из отеля не выходил.
Несколько мгновений спустя он уже у входа в «Лотос» выбивал свою еще не погасшую трубку, стуча ею по подошве.
– Седьмой, пожалуйста, – бросил он молодой лифтерше, только что спустившей вниз кабину лифта.
Он пришел в себя лишь тогда, когда убедился, что Кэй спокойно спит, а в их комнате ничего не изменилось.
Он не знал, видела ли она, как он уходил и вернулся. Он в эту минуту испытывал столь глубокое и трудно передаваемое словами волнение, что не имел сил запросто спросить ее об этом. Она, казалось, продолжала спать, пока он раздевался и влезал под одеяло.
И, по-прежнему не просыпаясь, она потянулась к нему и прижалась к его телу.
Глаз она так и не разомкнула. Только ее веки слегка дрогнули, не приоткрывая зрачков, напоминая трепет крыльев тяжелой птицы, которая не может взлететь.
Голос был тоже тяжелым, казался далеким, но в нем не чувствовалось никакого упрека, ни обиды и ни тени печали.
– Ты пытался уйти, ведь так?
Он чуть было не заговорил и этим бы все испортил. К счастью, она сама продолжала тем же, но еще более тихим голосом:
– Но ты не смог!
И снова заснула. Может быть, она и не просыпалась вовсе, а просто в глубине своих снов почувствовала эту драму, которая здесь разыгрывалась?
Позже они ни единым словом не обмолвились о происшедшем, даже когда проснулись окончательно.
Это был их лучший час. Об этом они оба подумали так, как если бы прожили вместе уже много подобных утренних часов. Нельзя было поверить, что всего второй раз они просыпаются вот так, бок о бок в одной постели, ощущая такую близость друг к другу, как если бы были любовниками с давних пор.
И даже эта комната в «Лотосе» кажется им совсем родной. Именно в ней они оба с изумлением обнаружили, что могут любить.
– Я первая пройду в ванную. Разрешишь?
А потом добавила с удивительным пониманием его желаний:
– А почему ты не куришь свою трубку? Тебе никто не запрещает, ты же знаешь! У нас в Венгрии можно даже встретить немало женщин, курящих трубку.
Утром казалось, что они вовсе и не спали друг с другом. Почти детская чистота проступала в их веселости и в их сияющих от радости глазах. Складывалось впечатление, что они просто играют в жизнь.
– Подумать только, что из-за этого Роналда я теперь никогда не получу своих вещей! У меня там остались два огромных чемодана, набитых одеждой и бельем, и я сейчас не в состоянии даже сменить чулки.
Ее это только веселило. Это было чудесно – при пробуждении ощутить полную легкость, зная, что перед тобой целый день, в котором не предвидится никаких обязательных дел, и можно его заполнить всем, чем захочется.
В этот день ярко светило солнце, весело поблескивая лучами. Обедали они у одной из тех стоек, которые уже улетали частью их привычек.
– Ты ничего не имеешь против, если мы пойдем погуляем в Центральном парке?
Ему совсем не хотелось ревновать с утра пораньше, но всякий раз, когда она предлагала что-либо или говорила о каком-нибудь месте, он начинал мучиться вопросом: "С кем? "
С кем ходила она гулять в Центральный парк и какие воспоминания пытается воскресить?
В это утро она выглядела очень молодо. И, может быть, именно потому, что чувствовала себя молодой, она рискнула сказать с серьезным видом, когда они шли рядом:
– Знаешь, я ведь уже очень старая. Мне тридцать два года, скоро будет тридцать три.
Он подсчитал, что ее дочери должно было быть примерно двенадцать лет. И он стал приглядываться внимательнее к девочкам, которые играли в парке.
– Ну а мне сорок восемь, – признался он. – Правда, не совсем. Стукнет через месяц.
– Для мужчины возраст не имеет никакого значения.
Не настал ли подходящий момент, когда он сможет рассказать о себе? Он этого ждал и одновременно боялся.
Что же произойдет и что станется с ними, когда они наконец решатся посмотреть в лицо реальной действительности?
До сего времени они были вне жизни, но в какой-то момент им волей-неволей придется в нее вернуться.
Угадала ли она, о чем он думает? Ее рука, освобожденная от перчатки, искала его руку, и, как это уже было в тот раз в такси, она пожала ее с мягкой настойчивостью, как бы желая сказать:
– Погоди, еще не время.
Он решил было отвезти ее к себе, но не осмелился. Покидая «Лотос», он полностью расплатился. Она это заметила, но ничего не сказала.
Это могло означать многое! В том числе, например, и то, что эта их прогулка – последняя, во всяком случае, за пределами реального.
И, может быть, только для того, чтобы в их памяти осталось яркое воспоминание, настояла она на том, чтобы под ручку прогуляться по Центральному парку, где было солнечно и чувствовалось последнее теплое дыхание осени?
Она принялась напевать с серьезным видом песню из того маленького бара. По-видимому, от этого им обоим пришла в голову одна и та же мысль, поскольку, когда начало смеркаться, свежеть, а тени за поворотами аллей стали густеть, они посмотрели друг на друга и как бы по безмолвному соглашению направились в сторону 6-й авеню.
Такси они не брали, а шли пешком. Можно сказать, что таков уж был их удел. Они не могли или не решались останавливаться. Большую часть тех часов, которые они провели вместе с тех пор, как познакомились – а им кажется, что это было очень давно, – они в основном шагали вот так по тротуарам сквозь толпу, не замечая ее.
