Ларри Миллетт - Шерлок Холмс в Америке
– Как хотите, – сказал Кенсингтон и привел в движение упряжку чалых лошадей, тряхнув поводьями.
Всего за пару минут за спиной остались довольно немногочисленные красоты Александрии, и мы добрались до открытой сельской местности к югу от города. Среди многочисленных небольших болот повсюду торчали невысокие крутые холмы. Фермеры разбили поля везде, где только возможно, но их усилия выглядели тяжелыми и бесперспективными, поскольку каменистая почва не походила на сельскохозяйственный рай. Я поделился своим наблюдением с Кенсингтоном, который тут же согласился:
– Вы правы, сэр. Б́ольшая часть земель по соседству годится скорее для выпаса коров, а не для выращивания кукурузы или пшеницы, но это не мешает шведам, немцам и им подобным продолжать попытки собрать урожай. Однако все они умрут в нищете, если вам интересно мое мнение.
– А как насчет мистера Вальгрена? – спросил Холмс. – Он тоже из тех бедных фермеров, которых вы упомянули?
– Ну, сэр, мне не хочется говорить плохо о покойниках… – начал было Кенсингтон.
Холмс перебил его:
– Мертвые, как и живые, заслуживают нашей честности, мистер Кенсингтон. Так что говорите все, что думаете, без утайки, поскольку мистер Вальгрен, без сомнения, сейчас в лучшем мире, где людское мнение, будь оно доброжелательным или суровым, ничего уже не значит.
– Можно и так сказать, сэр, и, боюсь, вы угадали, – кивнул Кенсингтон. – Скажу вам так: Олаф был умнее большинства, насколько я могу судить, но все-таки недостаточно умен, чтобы отхватить нормальный кусок земли. Эта его ферма – худший участок во всем округе. Сплошь каменистые холмы да болота. Впрочем, не его вина, что он опоздал к обеденному столу и получил остатки.
– Очень интересно, – пробормотал Холмс, хотя я не понимал, отчего его так заинтересовало оставлявшее желать лучшего состояние фермы Вальгрена. – А когда именно мистер Вальгрен появился в окрестностях Холандберга?
Кенсингтон почесал затылок, потом энергично потер подбородок, словно размышлял над запутанной задачей в высших сферах дифференциальных исчислений, и наконец сказал:
– Лет восемь-девять назад, насколько я помню. Секретарь отдела по землепользованию сможет назвать точную дату, уверен, но где-то в районе тысяча восемьсот девяностого года. Б́ольшую часть самых лучших земель в округе раздали к восьмидесятому году, ну к восемьдесят пятому уж точно, так что Олафу пришлось довольствоваться тем, что он смог получить.
– Понятно. Если я все верно понял, то ферма не была особо успешным предприятием.
Услышав этот комментарий, Кенсингтон фыркнул:
– Куда уж вернее. Сказать по правде, это место всегда скорее служило свинарником. А если учесть, что свиней надо еще и выращивать по четыре месяца, сложно прокормить семью.
– То есть Вальгрен был женатым человеком? Остались жена и дети?
– Дети, – отозвался Кенсингтон. – А жена – боже, такая чудесная женщина! – умерла лет шесть назад от воспаления легких. А потом прошлой осенью, вскоре после того как Олаф выкопал этот камень, его сын Олаф-младший в один прекрасный день собрал вещички и был таков. Думаю, он просто не выдержал жизни на ферме, и я не могу его винить. Последнее, что я слышал о нем, будто бы он направился куда-то на запад. Так что с Вальгреном осталась только его дочка Муни.
– Какое странное имя, – заметил я.
– Это скорее прозвище, – объяснил Кенсингтон извиняющимся тоном. – При рождении ей дали имя Мойра, но все кличут ее Муни.
– А почему? – спросил Холмс.
– Думаю, если вы когда-нибудь познакомитесь с ней, то поймете. Она милая девочка, и мы с женой ее очень любим. Просто она немножко отличается от нас, вот и все. Те, кто ее не знает, считают Муни пришибленной, но они заблуждаются. Как я уже говорил, она просто другая.
– Ясно, – кивнул Холмс. – Скажите, а сколько ей лет?
– Шестнадцать. Знаете, мы организовали чудесный праздник по случаю ее дня рождения у нас дома всего лишь на прошлой неделе.
Последнее замечание явно заинтриговало Холмса, поскольку он на минуту задумался, а потом спросил:
– А сейчас юная Муни на ферме, как вы думаете?
Вопрос, по-видимому, удивил Кенсингтона:
– Нет! Разве я не сказал? Она живет с Элси – это моя жена – и со мной. Уже несколько месяцев. Думаю, мы теперь ее семья. Бедное дитя.
– А как она оказалась у вас, могу я поинтересоваться?
Впервые Кенсингтон проявил скрытность. Он уставился прямо перед собой поверх голов лошадей, словно изучал горизонт в поисках ответа, а потом наконец сказал:
– Мне не хотелось бы говорить об этом. Просто у нее были проблемы с отцом. По моим представлениям, он с ней дурно обращался, и, когда она пришла к нам, мы ее забрали. Теперь она счастлива, и это главное.
– Но она, как я понял, в курсе, что отец мертв?
– Я ей сообщил, – коротко ответил Кенсингтон, и по голосу стало ясно, что он не желает больше обсуждать дочь Олафа Вальгрена.
Холмс тут же уловил его настроение и сменил тему. Накинув нам на колени толстые шерстяные одеяла, которые хоть как-то защищали от холода, он спросил:
– Скажите, мистер Кенсингтон, а что местные жители думают о руническом камне? Они верят, что он настоящий, или считают подделкой, которую состряпал мистер Вальгрен ради наживы?
– Хороший вопрос, сэр, очень хороший. Я бы сказал, что мнения разделились. Кое-кто полагает, что Олаф пытался всех облапошить, тут не поспоришь; но многие рады поверить, что он совершил великое открытие. Особенно шведы настроены считать камень настоящим. С другой стороны, местные норвежцы, считай, против всего, за что выступают шведы. Немцам, насколько я вижу, нет дела до обоих. Но споры идут оживленные, и конца им не будет, как я полагаю.
– А вы, мистер Кенсингтон? На чьей вы стороне в этом великом противостоянии?
Кенсингтон обернулся и хитро подмигнул Холмсу:
– Это, сэр, зависит от того, где я нахожусь. Если я со шведами, то я за камень, ну а если я в городе среди скептиков, то я такой же сомневающийся, как и они. Понимаете, нет никакой пользы от всех этих споров о подлинности камня, совсем никакой, поскольку все равно никого не переубедишь. Это как религия для местных: с таким же успехом можно примыкать к католикам или к лютеранам. По крайней мере, я так это вижу.
– Мистер Кенсингтон, очевидно, что вы умный человек, – признал Холмс. – Аплодирую вашей мудрости, но мне интересно вот что. Вы ранее упомянули, что череп незадачливого мистера Вальгрена, как вы ярко выразились, «был расколот, словно зрелый арбуз». Значит ли это, что вы видели труп бедняги?
