Эжен-Франсуа Видок - Записки Видока
Дней пять спустя, одевшись в простое крестьянское платье, я оставил свое убежище в предместье. Оказавшись в городе, я направился к портнихе, закадычной подруге Франсины, надеясь через ее посредничество примириться с последней. Портниха встретила меня с некоторым замешательством, которое я принял за боязнь скомпрометировать себя связью с беглым. Не желая ее ничем обременять, я попросил ее только позвать Франсину. «Да, конечно», — сказала она каким-то особенным тоном и, не поднимая на меня глаз, вышла. Оставшись один, я размышлял об этом странном приеме… Вдруг раздался стук в дверь. Думая, что это Франсина, я отворил. Но тут на меня бросилась целая толпа жандармов и полицейских. Они связали меня и отвели к судье, который начал с вопроса, где я находился последние пять дней. Ответ мой был кратким: я никогда бы не стал впутывать людей, давших мне убежище. Судья заметил, что упрямство не принесет мне ничего хорошего и что я рискую своей головой. Я только посмеивался над этим, потому как думал, что меня запугивают, чтобы выудить признание. Так я остался при своем, и меня отвели в «Пти-Шатле».
Едва я вошел во двор, как все взоры обратились на меня; все стали перешептываться. Приписав такой прием своему необычному внешнему виду, я не обратил на это особого внимания. Меня заперли в конуру и оставили одного, на соломе, в оковах. Через два часа пришел тюремщик и, притворяясь, что принимает во мне участие, сказал, что мое нежелание говорить о том, где я провел последние пять дней, может сильно навредить мне. Я остался непоколебим. Новый допрос ничего не изменил. Тогда меня раздели догола и ударили в правое плечо, чтобы проявилось клеймо, если оно у меня уже было. Затем у меня отобрали платье и занесли его в протокол. После всего этого я вернулся в свою конуру в серой холстинной рубашке, превратившейся уже в лохмотья и, по всей вероятности, выдержавшей не одно поколение арестантов.
Все это заставило меня серьезно призадуматься. Было очевидно, что портниха донесла на меня, но с какой целью? Она не имела ничего против меня.
Франсина, несмотря на всю свою вспыльчивость, все хорошенько не обдумав, тоже не решилась бы на такое. Если я и ушел от нее на время, то не столько из страха, сколько для того, чтобы не раздражать ее своим присутствием. И к чему были все эти допросы, эти таинственные намеки тюремщика? Зачем они спрятали мое платье?.. Я терялся в догадках. Под строжайшим надзором в «секретной» я провел там двадцать пять мучительных дней, после чего состоялся очередной допрос, который мне все прояснил.
«Как ваше имя?» — спросили меня. «Эжен Франц Видок». — «Звание?» — «Военный». — «Вы знакомы с Франсиной Лонге?» — «Да, это моя любовница». — «Вы знаете, где она сейчас находится?» — «Она должна быть у одной из своих подруг, ведь она продала всю свою мебель». — «Назовите имя этой подруги». — «Госпожа Буржуа». — «Где она живет?» — «На улице Святого Андрея, в доме булочника». — «Когда вы видели госпожу Лонге последний раз?» — «За пять дней перед арестом». — «Почему вы с ней расстались?» — «Чтобы лишний раз не злить ее. Она узнала, что я провел ночь с другой женщиной, и в припадке ревности грозила на меня донести». — «Кто эта женщина, с которой вы провели ночь?» — «Бывшая любовница». — «Как ее имя?» — «Элиза… Я никогда не знал ее другого имени». — «Откуда она?» — «Из Брюсселя, куда, я думаю, она и вернулась». — «Где ваши вещи, которые вы забрали от госпожи Лонге?..» — «В месте, которое я укажу, если в этом будет надобность». — «Как же вы забрали вещи, если вы поссорились с госпожой и не хотели ее видеть?» — «После нашей перебранки в кофейне, где Франсина угрожала сдать меня, я, зная ее дурной характер, отправился домой короткой дорогой и пришел раньше нее. Я разбил окно и взял все, что мне было нужно. Вы Спрашиваете, где эти вещи теперь? Они на улице Спасителя, у Дюбока». — «Вы говорите неправду. Прежде чем расстаться с Франсиной, вы сильно поссорились у нее дома. Уверяют, что вы даже прибегли к насилию…» — «Это не так! Я не видел ее после нашей ссоры, стало быть, не мог ее обидеть… Да она и сама может это подтвердить!..» — «Вы узнаете этот нож?» — «Да, обычно я пользовался им за столом». — «Вы видите, что его лезвие и рукоятка в крови?.. Это не производит на вас никакого впечатления?.. Кажется, вы смутились…» — «Да, — взволнованно произнес я, — что случилось с Франсиной?.. Скажите мне, и я все вам объясню». — «Не случилось ли с вами чего особенного, когда вы пришли за своими вещами?» — «Решительно ничего, насколько я помню». — «Вы настаиваете на справедливости своих показаний?» — «Да». — «Вы обманываете правосудие. Прекращаю допрос, чтобы дать вам время поразмыслить о вашем положении и о последствиях вашего упрямства. Жандармы, смотрите хорошенько за этим человеком. Ступайте!»
Было поздно, когда я вернулся в свою конуру. Мне принесли еду, но из-за волнения есть мне не хотелось; уснуть я тоже не мог и всю ночь не смыкал глаз. Было совершено преступление, но кем и над кем? Почему его возводили на меня? Я тысячу раз задавал себе эти вопросы и не находил ответа; на другой день меня снова вызвали на допрос. После обычных вопросов дверь в комнату растворилась, и в комнату вошли двое жандармов, поддерживая женщину… Это была Франсина… Бледная, обезображенная, почти неузнаваемая. Увидев меня, она лишилась чувств. Я хотел подойти к ней, но жандармы удержали меня. Ее вынесли на руках, а я остался с судебным следователем наедине. Он спросил, неужели вид несчастной женщины не побуждает меня во всем сознаться. Я снова стал уверять его в своей невиновности, прибавив, что даже не знал о случившемся с Франсиной. Меня опять посадили, но уже не в «секретную», и я мог надеяться, что скоро выясню все подробности происшествия, жертвой которого я стал. Я спрашивал тюремщика, но он не отвечал; я написал Франсине, но меня предупредили, что письма, адресованные ей, будут представляться в регистратуру и что ее ко мне не пустят. Я чувствовал себя как уж на сковородке и, наконец, решился обратиться к адвокату, который, познакомившись с ходом дела, сообщил, что меня обвиняют в покушении на жизнь Франсины. В тот самый день, когда я ушел от нее, ее нашли умирающей от пяти ран, утопающей в крови. Мое внезапное исчезновение, тот факт, что я вынес из дома свои вещи, как бы для того, чтобы скрыть их от глаз правосудия, разбитое окно — все указывало на меня. Вдобавок я был не в своей одежде, что выступало еще одной уликой против меня: думали, что я пришел переодетым только с целью удостовериться, что женщина умерла, не успев ни о чем рассказать. Даже то, что в другом случае послужило бы оправданием, шло мне во вред: как заявила Франсина, в отчаянии оттого, что ее покидал человек, ради которого она всем пожертвовала, она решилась на самоубийство и сама себя ранила ножом. Но ее привязанность ко мне делала это свидетельство подозрительным; все были убеждены, что она это говорила только затем, чтобы спасти меня.
