Жорж Сименон - Грязь на снегу
Оба стоят. Она не осмеливается предложить ему сесть.
Для приличия он протягивает свой портсигар.
— Спасибо, не курю.
— Совсем?
На столе лежат трубка и железная коробка с окурками.
Неужели Мицци думает, что он не понимает?..
— Попробуйте. Очень мягкие.
— Знаю.
Она разглядывает иностранную марку. Такие сигареты означают нечто большее, чем пачка кредиток, — каждому известно, сколько стоит одна штука.
Вдруг Мицци вздрагивает — в дверь стучат. Франка озаряет та же догадка. Неужели по какой-нибудь причине, хотя бы потому, что он приметил молодого человека на трамвайной остановке, Хольст вернулся домой?
— Извините, барышня…
Этого старика Франк встречает иногда в коридоре: как раз в его квартиру выходит заколоченная форточка. Почти не скрывая своих чувств, он смотрит на Франка, как на кошачье дерьмо, не убранное с полу; с Мицци, напротив, тон берет по-отечески ласковый.
— Я хотел спросить, не найдется ли у вас спички.
— Конечно, найдется, господин Виммер.
Но сосед не уходит. Греет руки над печкой и бесцветным голосом сообщает:
— Скоро снег пойдет снова.
— Вполне вероятно.
— А вот кое-кому холода не страшны.
Это в адрес Франка, но Мицци спешит на выручку — он ловит ее сочувственный взгляд.
Г-ну Виммеру лет шестьдесят пять, лицо у него заросло густой седой щетиной.
— Снегопад наверняка начнется еще до конца недели, — повторяет он, ожидая, когда Франк уберется.
И тут молодой человек идет напролом:
— Извините, господин Виммер…
Еще совсем недавно он не знал фамилии соседа. Скандализованный старик изумленно таращится на него.
— Мы собирались уйти.
Г-н Виммер переводит взгляд на девушку в уверенности, что она сейчас опровергнет мальчишку.
— Это правда, — подтверждает она, снимая с вешалки пальто. — Нам тут надо по одному делу.
Это была одна из их лучших минут. Оба чуть не прыснули со смеху. Оба разом почувствовали себя детьми, сотворившими веселую шалость; к тому же г-н Виммер, несмотря на отсутствие воротничка и медную запонку, упершуюся ему в кадык, сильно смахивал на отставного учителя.
Мицци прикрыла печную заслонку. Вернулась обратно, захватив перчатки. Старик не шелохнулся. Казалось, он в знак протеста даст запереть себя в чужой квартире.
Потом он долго смотрел, как они спускались по лестнице, чувствуя, вероятно, какой молодостью брызжет каждый их шаг.
— Я все думаю, скажет он отцу или нет.
— Промолчит.
— Я знаю, папа его не любит, но…
— Все предпочитают молчать.
Он заявляет это с полной убежденностью, потому что это правда, потому что так его учит опыт. Разве Хольст пошел на него доносить? Ему хочется поговорить об этом с Мицци, показать ей пистолет, который он до сих пор таскает с собой. Она ведь не подозревает, что он носит при себе оружие, а значит, рискует жизнью.
— Что будем делать? — спрашивает девушка, очутившись на улице.
Они пережили действительно замечательный, неожиданный для обоих момент, когда он осадил старикана, она сняла с вешалки пальто и они, оставив позади зануду-соседа, побежали вниз по лестнице так же стремительно, как ринулись бы в вихрь танца.
Еще немного, и Мицци непринужденно взяла бы спутника под руку. Но они вышли на улицу, и все кончилось.
Понимает ли это Мицци? Они не представляют себе, что будет дальше. К счастью, в разговоре Франк упомянул о кино. С чрезмерной серьезностью он предлагает:
— В «Лидо» крутят интересную картину. Сходим?
Это за мостами. Ехать с Мицци в трамвае Франку не улыбается. Не из-за отца, а потому, что он не знает, как себя с ней вести. Им приходится обогнуть пешком пруд.
На мостах ветер мешает им говорить. Но Франк не решается взять девушку под руку, хотя она инстинктивно прижимается к нему.
— Мы никогда не бываем в кино.
— Почему?
Он тут же раскаивается в том, что задал вопрос. Потому что билеты слишком дороги — это же очевидно.
И ему внезапно становится неловко касаться всего, что так или иначе связано с деньгами. Например, он с удовольствием повел бы ее в кондитерскую. Некоторые еще сохранились, и если вас знают, вы можете получить там все, что пожелаете. Франк вхож даже в два дома, где танцуют, а Мицци — он в этом уверен — была бы счастлива потанцевать.
На танцах она не бывала — слишком молода. События застали ее еще совсем ребенком. Она никогда не пробовала ни ликера, ни аперитива.
Теперь смущается Франк. Добравшись до Верхнего города, он чуть ли не вталкивает спутницу в вестибюль «Лидо», где уже горит обманчиво яркое электричество.
— Два в ложу.
Франка слегка коробит. Он частенько заглядывает сюда. Его приятели тоже. Дело известное: когда они с девчонками, подавай им ложу в «Лидо». Ложи здесь темные и обнесены достаточно высокими перегородками, чтобы под прикрытием их можно было позволить себе почти все. Франку не раз случалось вербовать тут девиц для Лотты.
— Работаешь где-нибудь?
— Нет. На прошлой неделе мастерская закрылась.
— Подзаработать хочешь?
Мицци следует за ним, как следовали другие. Она взволнована тем, что попала в хорошо натопленный кинотеатр, что в ложу ее провожает билетерша в форме и красной шапочке с надписью золотыми буквами: «Лидо».
Это опять приводит Франка в обычное для него мрачное настроение. Она — как все! Ведет себя точь-в-точь как другие! Едва гаснет свет, поворачивается к Франку и улыбается, потому что рада очутиться здесь и признательна молодому человеку, однако не говорит ни слова и лишь слегка вздрагивает, когда тот кладет руку на спинку ее кресла.
Сейчас эта рука обнимет ее за плечи. Они у Мицци худенькие. Она ждет, когда он ее поцелует. Франк знает это и действует как бы нехотя. Целоваться девочка не умеет.
Рот не закрывает, и губы у нее мокрые, вкус у них — кисловатый. Целуясь, она берет его за руку, стискивает ее в своих и держит как трофей.
Все они одинаковые! Она всему верит. Отмахивается, когда он шепчет ей на ухо: ей хочется разобраться в фильме, начала которого они не видели. По временам пальцы ее сжимаются — настолько она захвачена тем, что происходит на экране.
— Мицци…
— Да?
— Видишь?
— Что?
— Что у меня в руке.
Это пистолет, еле поблескивающий в полутьме. Мицци, вздрогнув, оглядывается по сторонам.
— Осторожней!
Оружие производит на нее впечатление, но удивлена она не так уж сильно.
— Он заряжен?
— Надо полагать.
— Вы уже стреляли из него?
Франк колеблется. Врать он не любит.
— Еще нет.
Затем тут же пользуется моментом, кладет ей руку на колено и незаметно задирает платье.
Она по-прежнему не сопротивляется — как остальные, и тогда в нем закипает глухая злоба на нее, на себя, на Хольста. Да, и на Хольста, хотя Франк затруднился бы сказать — за что.
