Полина Дашкова - Пакт
«Сегодня вторник, и сейчас уже половина четвертого», – спохватилась взрослая.
В почтовом ящике ее ждали письма от Макса. Она сложила их на телефонный столик в прихожей и позвонила на работу. Трубку снял Клаус Рон, один из помощников директора, молодой карьерный дипломат. Он коллекционировал галстуки, Габи подарила ему пару оригинальных экземпляров, и он сразу проникся к ней теплыми дружескими чувствами.
– Габриэль, рад тебя слышать, как съездила?
– Отлично, только ужасно устала, в поезде совсем не спала. Как думаешь, если не появлюсь сегодня в конторе, меня простят, не уволят?
– Конечно, отдыхай. Главное, завтра не опоздай на инструктаж.
– Спасибо, Клаус, – она уже хотела положить трубку, но услышала:
– Габриэль, подожди, чуть не забыл, тебе звонила… сейчас, минутку, я записал. Вот, Жозефина Гензи. Знаешь такую?
– Знаю.
– Хорошо. А то я, честно говоря, подумал, какая-то сумасшедшая. Голос странный.
– Она датчанка, довольно пожилая, и всегда простужена, – объяснила Габи. – Давно она звонила?
– Последний раз сегодня утром. А перед этим в четверг, в пятницу, в понедельник. Спрашивала, когда ты вернешься из Парижа, умоляла дать твой новый домашний номер, ей что-то срочно от тебя нужно. Я не стал говорить, когда ты вернешься, и терпеливо объяснял, что домашние номера сотрудников мы давать не имеем права.
– Клаус, прости, дорогой, тебе досталось от этой назойливой старухи. Я когда-то брала у нее интервью для «Серебряного зеркала», она специалист по древней рунической вышивке. Если вдруг еще позвонит, ты скажи, что я уже в Берлине, и дай мой номер, иначе она не отстанет. Мне ужасно неудобно, я так и не отправила ей журнал с интервью. Да, я привезла тебе галстук-бабочку из того смешного магазинчика на Монмартре.
– О, Габи, как мило с твоей стороны.
Положив трубку, она несколько секунд перебирала конверты на телефонном столике. Их было много, Макс писал почти ежедневно. Его письма поддерживали ее в самый тяжелый период, а дорогая Жозефина соизволила появиться только сейчас, когда жизнь потихоньку налаживается.
«Если я его увижу, все опять пойдет кувырком, – пискнула маленькая Габи. – Нельзя отходить от телефона, Жози-Ося позвонит очень скоро, добрый Клаус даст номер…»
Взрослая Габриэль ничего не ответила. Было уже начало пятого. Она быстро переоделась, привела себя в порядок. Кафе «Флориан» находилось совсем недалеко, минут пятнадцать пешком. Габи положила в сумку каталог универмага «Вертель», который получала по почте каждый месяц, и нераспечатанную пачку французских сигарет голубые «Голуаз». Когда спускалась вниз по лестнице, услышала телефонный звонок, на мгновение остановилась, но решила не возвращаться.
Был чудесный теплый вечер, она заставляла себя идти медленно, не бежать. Издали увидела полосатый бело-зеленый тент кафе «Флориан». Столики на улице – одна из любимых примет берлинской весны.
«Можно ходить сюда завтракать, – мечтательно промурлыкала маленькая Габи, – тут хороший венский кофе и большой выбор свежих пирожных».
Под тентом сидели несколько человек, она скользнула взглядом, но не по лицам, а по столикам, не увидела ни «Голуаз», ни каталога. Подняла глаза, заглянула сквозь стеклянную витрину внутрь. Зал отлично просматривался, там горели лампы. За вторым от витрины столиком сидел одинокий мужчина. Нижнюю часть лица закрывал каталог универмага «Вертель», который он держал в руках. Посреди стола, прислоненная к сахарнице, стояла голубая пачка. Оставалось пройти пару шагов, переступить порог. Дверь была открыта. Вышел официант с подносом, Габи замешкалась, чтобы пропустить его, и вдруг кто-то сзади схватил ее за плечо.
– В чем дело? – возмущенно вскрикнула Габи и обернулась так резко, что стукнулась лбом о колючую челюсть. – Ты… ты… что ты здесь делаешь?
Ося был небрит, похудел, под глазами залегли темные тени.
– Быстро уходим, не смотри туда, – зашептал он ей на ухо, задел локтем официанта, извинился, схватил Габи под руку и силой потащил на другую сторону улицы.
– Фрейлейн, все в порядке? Вам нужна помощь? – крикнул вслед официант.
– Благодарю, все хорошо! – громко ответила Габи.
– Не смей оборачиваться! – прошептал Ося.
– Куда мы идем? – спросила она, когда они перешли проезжую часть и свернули в переулок.
– Куда угодно, подальше от «Флориана», от голубых «Голуаз» и каталога «Вертель».
– Пусти меня! Это не твое дело!
Она попыталась вырваться, но он сжал ее руку еще крепче и произнес сквозь зубы:
– Фрейлейн, вы удивительно похожи на Марику Рёкк.
– Мы с Марикой близнецы, – автоматически отозвалась Габи и прошептала: – Ты с ума сошел.
– Да, я сошел с ума, я не должен был подпускать тебя близко к «Флориану». Но я не сумел выяснить, когда ты вернешься из Парижа, а ловить тебя там было слишком рискованно, мы могли разминуться. Твой московский товарищ провалился, за столиком тебя ждет гестапо.
Габи едва сдерживала слезы, ее трясло.
– Зачем ты влез в это?
Ося обнял ее, поцеловал в краешек глаза.
– Прекрати трястись! На нас смотрят. Ты же знала, что я давно по уши в этом.
– Знала. Конечно, я всегда знала, что ты негодяй и мерзавец. Как ты мог? Ты обещал, что не будешь рисковать, одно дело англичане, другое…
– Да, англичане это очень удобно, англичане своих не убивают, риска меньше. Но и пользы меньше. Практически никакой пользы.
Габи резко остановилась.
– Что значит «не убивают своих»? Что ты хочешь этим сказать? – у нее закружилась голова, она оступилась, подвернула ногу, упала бы, если бы Ося не удержал ее.
До нее дошло, наконец, что случилось, что могло случиться. Сквозь звон в ушах она услышала шепот Оси:
– Я бог-крокодил Сухос, который обитает посреди ужаса.
– Я змея Сата, мои годы нескончаемы, я рождаюсь ежедневно, – пробормотала Габи и зажмурилась.
Этот длинный пароль знали всего два человека, она и Бруно. Он мог быть использован кем-то третьим только в экстренном случае.
– Я не успел раздобыть каталог магазина египетских древностей «Скарабей» в Цюрихе, магазина больше не существует, – спокойно объяснил Ося.
– Ты знаком с Бруно?
– Он завербовал меня еще раньше, чем тебя.
– Почему ты ничего не рассказывал? Я думала, ты работаешь только на англичан, я была уверена…
– Я уже объяснил тебе: работать на англичан безопасно и солидно. Но смысла никакого. Противостоять монстру может только другой монстр, еще более ужасный.
– Наш ужаснее! – шепотом выкрикнула Габи. – В России нет нацизма.
– Кроме нацизма существует много разной мерзости. В России повальные расстрелы, пытки, концлагеря.
– Куда делся Бруно?
– Ушел к англичанам. Его отозвали домой, у него не было выбора. Если бы он вернулся, его бы расстреляли, Ганне грозил концлагерь, Барбаре детский дом. Она бы долго там не протянула. Ты же знаешь, она тяжелобольной ребенок.
– За что?!
– Совершенно бессмысленный вопрос. Убивают не за что, а почему.
– Хорошо. Почему? Почему Бруно и его семью убили бы, если бы они вернулись в Россию?
– Потому что Россией правит маньяк-убийца. Все, мы пришли.
Габи зажмурилась, покрутила головой. Открыв глаза, увидела, что они стоят у ее подъезда.
– Как ты узнал мой новый адрес? – спросила она севшим голосом.
– Мне дали его в Москве. Двум людям в Москве ты обязана своим спасением. Ладно, потом все расскажу, сейчас говорить с тобой бесполезно, тебя трясет. Давай ты достанешь ключи, откроешь, наконец, дверь.
Она бестолково рылась в сумке, выронила ее, Ося поднял, сам нашел ключи.
– Смотри-ка, ты хорошо устроилась, тут нет консьержей.
Почти на руках он поднял ее по лестнице. Она согрелась и перестала трястись только в горячей ванной. Ося сидел рядом на бортике, вздыхал и молча гладил ее по мокрым волосам.
* * *Со второго по четвертое июня 1937-го в Кремле проходило расширенное заседание Военного совета при наркоме обороны, с участием всех членов Политбюро. Сталин произнес необыкновенно длинную речь. Говорил без бумажки, как всегда, тихо, не спеша, с долгими томительными паузами.
– Товарищи, в том, что военно-политический заговор существовал против Советской власти, теперь, я надеюсь, никто не сомневается. Факт, такая уйма показаний самих преступников и наблюдения со стороны товарищей, которые работают на местах, такая масса их, что несомненно здесь имеет место военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами. Ругают людей: одних мерзавцами, других чудаками, третьих помещиками, но сама по себе ругань ничего не дает.
Тишина стояла мертвая, и лица слушателей казались мертвыми. Когда вождь наливал себе нарзан, тихое бульканье воды, звон стекла разносились по всему залу. Он выпил до дна, накрыл бутылку перевернутым стаканом, обвел зал прищуренным взглядом, покрутил кончик уса, продолжил еще тише:
