Сергей Степанов - Догмат крови
Повествование строится вокруг основных версий: уголовной и ритуальной. В романе соблюдается некая симметрия: четверо основных героев, разбитых на условные пары. Одна пара (судебный следователь В.И.Фененко и журналист С.И.Бразуль-Брушковский) поддерживают уголовную версию; другая пара (прокурор киевской судебной палаты Г.Г.Чаплинский и студент В.С.Голубев) пытаются доказать ритуальный характер убийства. Попробуем вкратце рассмотреть обе версии, нашедшие отражение в романе.
Уголовная версия
Мнение о том, что убийство Андрея Ющинского было совершено на уголовной почве, имело много сторонников еще до революции, а в советское время стало общепринятым. Например, в дважды переизданном в 30-х годах исследовании А. А. Тагера «Царская Россия и дело Бейлиса», утверждалось, что царские власти пошли на прямой сговор «с воровской шайкой, заведомо для прокуратуры убившей Ющинского». Это мнение утвердилось в советских учебниках, энциклопедиях, в популярной литературе.
Читатель, внимательно ознакомившийся с романом, несомненно обратит внимание на то, что версия об уголовной подоплеке преступления имела два варианта. Сначала возникло предположение о причастности к убийству родной матери и отчима мальчика. На эту мысль полицию навели несколько журналистов, евреев по национальности. Отметим, что еврейская община Киева пристально следила за делом, грозившим вылиться в погром. Правда, вмешательство евреев в ход расследования принесло больше вреда, чем пользы.
Сошлюсь на мнение самого авторитетного криминалиста России, начальника московской сыскной полиции А. Ф. Кошко, которому министерство юстиции поручило тщательно изучить материалы киевского следствия. А. Ф. Кошко ни в коей мере не являлся сторонником ритуальной версии, однако отзывался о поведении киевских евреев в следующих словах: «Быть может, вследствие паники, ими овладевшей и заставившей их высказать в этом деле усердие не в меру, они не только не рассеяли дела, но затемнили его множеством подробностей, десятками ненужных свидетелей, попытками подкупов и т. п. Эти напуганные насмерть люди судорожно хватались за все, что могло доказать их невиновность и отвести от них надвигающуюся бурю, причем ради своего спасения они не брезговали никакими средствами»[13].
Судебный следователь В. И. Фененко (по крайней мере на первом этапе расследования) придавал слишком большое значение сведениям, якобы указывавшим на виновность родственников Ющинского. Думается, это произошло по разным причинам, в частности потому, что он был скорее юристом кабинетного типа, избегавшим рутиной розыскной работы, которая оказалась в руках сыщиков киевского сыскного отделения. Они подделывали улики и устраивали фальшивые опознания с целью возложить вину на мать и отчима убитого. К чести киевской магистратуры следует сказать, что в итоге родственники Андрея Ющинского все же были освобождены.
В романе я попытался показать полицейский произвол, допущенный по отношению к этим, может быть, не самым симпатичным, но совершенно невиновным людям. Эпиграфом к этим страницам могла бы послужить реплика дяди убитого мальчика. Когда его спросили на суде, почему он не жаловался, он недоуменно ответил: «Кому жаловаться? Городовому в участке скажешь, он в ухо даст». Примечательно, что в советский период эпизоды, связанные с преследованием родных убитого, просто выпали из истории дела Бейлиса, поскольку не укладывались в общепринятую концепцию сговора властей с уголовниками. В уже упомянутой обширной монографии А. С. Тагера о родных мальчика упоминается лишь мельком и в примечаниях.
Появление нового, видоизмененного варианта уголовной версии было связано с именем А. Д. Марголина, адвоката и наследника одного из богатейших киевских воротил. По его инициативе для противодействия ритуальному обвинению был образован комитет, в состав которого вошли адвокат Марк Виленский, казенный раввин Ш. Я. Аронсон, владелец кирпичного завода М. И. Зайцев и несколько еврейских общественных деятелей. В романе приводятся подлинные слова А. Д. Марголина, изложившего план действий комитета: «На обвинение надо было ответить не обороной, а наступлением — надо было найти действительных виновников»[14].
В этих целях комитет привлек к сотрудничеству журналиста «Киевской мысли» С. И. Бразуля-Брушковского. Согласно полицейским документам, он принадлежал к партии эсеров, прославившейся громкими террористическими актами. Правда, в описываемый период партия эсеров была дезорганизована, поскольку выяснилось, что главный руководитель террора Е. Ф. Азеф являлся платным агентом департамента полиции. С. И. Бразуля-Брушковского можно назвать одним из пионеров журналистского расследования — нового жанра для России той эпохи. Вместе с тем он не брезговал недобросовестными методами. В романе рассказывается, что он начал свое расследование с публичного обвинения слепого гармониста Павла Мифле, его брата, а также нескольких родственников Андрея Ющинского, только-только вышедших из тюрьмы. Позже журналист цинично признавался, что придал гласности заведомо ложные сведения «… с тактической целью вызвать ссоры и недоразумения среди преступного мира и создать этим путем более благоприятную почву для собирания сведений по делу»[15].
Поскольку первые разоблачения Бразуля-Брушковского были опровергнуты официальным судебным следствием, комитет из еврейских общественных деятелей решил привлечь профессионального криминалиста в лице бывшего пристава Н. А. Красовского. Читатель знаком с подвигами этого сыщика, несколько раз менявшего свою позицию. Прокурор киевской судебной палаты Г. Г. Чаплинский потребовал уволить пристава с полицейской службы, мотивируя свое требование тем, что, по негласным сведениям, «считает несомненным, что Красовский изменил свой образ действия единственно под влиянием получения им денежной взятки от еврейской колонии»[16].
Журналист и сыщик действовали совместно. Н. А. Красовский добывал материалы при содействии своей обширной агентуры, а С. И. Бразуль-Брушковский придавал их гласности. Весной 1912 года журналист опубликовал в печати результаты частного расследования, поименно назвав убийц — Веру Чеберяк, её брата Петра Сингаевского, Бориса Рудзинского, Ивана Латышева и других. Накануне киевского процесса состоялось совещание адвокатов, решивших использовать «все важнейшие свидетельства против Веры Чеберяк и ее дружков, открытые в результате частного расследования». Приказчика кирпичного завода защищал цвет российской адвокатуры: Д. Н. Григорович-Барский, О. О. Грузенберг, А. С. Зарудный, Н. П. Карабчевский, В. А. Маклаков. На суде они доказывали, что на скамье подсудимых должны сидеть уголовники. Речи защитников звучали весьма убедительно и подействовали на публику.
Тем не менее рискну выразить свое мнение, что уголовная версия не выдерживает серьезной критики. Прежде всего отсутствовал внятный мотив преступления. В предположениях не было недостатка, но все они на поверку оказывались пустыми слухами. Воссозданная частным расследованием картина преступления вызывает ряд недоуменных вопросов. В доме № 40 располагались несколько квартир, разделенных тонкими перегородками, а на первом этаже находилась винная лавка, самое бойкое место на всей Верхне-Юрковской улице. Трудно представить, как можно было утром, когда весь дом уже проснулся, затащить мальчика в квартиру Веры Чеберяк и нанести ему почти полсотни ран, не переполошив всех соседей и не забрызгав кровью пол, стены и даже низкие потолки. Еще удивительнее, что по версии частного расследования тело убитого мальчика якобы в течение нескольких дней оставалось в квартире, куда заходили посторонние люди, играли дети, ночевали гости.
Не вызывают доверие свидетели преступления, которых обнаружили подручные Красовского. Одна из ключевых свидетельниц — белошвейка Екатерина Дьяконова выведена в романе. Если читатель решит, что автор прибегнул к гротеску, то прошу поверить, что это не так. Показания Дьяконовой сами по себе настолько анекдотичны, что прибавить к ним просто нечего. Жаль, что ограниченный объем романа не позволил описать других «свидетельниц» — типа сиделицы винной лавки Зинаиды Малицкой, известной всей Лукьяновке, как «дама со бзиком». Стенограмма ее показаний в суде пестрит ремарками: «Смех в зале».
Столь же сомнительной выглядела «царица доказательств» — признание вора Петра Сингаевского по кличке Плис. О том, что вор якобы признался в преступлении стало известно только со слов свидетелей Сергея Махалина и Амзора Караева. В романе цитируются справки департамента полиции о том, что оба «свидетеля» являлись бывшими платными агентами киевского охранного отделения, от чьих услуг отказались ввиду «провокационной деятельности и склонности к шантажу». Крайне сомнительно, что матерый уголовник признался в убийстве двум молодым людям, которых видел первый раз в жизни. Легче предположить, что вся история с признанием была от начала до конца выдумана друзьями-провокаторами, когда охранное отделение оставило их без средств к существованию. Судя по перехваченным полицией письмам, им не удалось поправить свое финансовое положение. Амзор Караев за свои труды получил весьма скромное вознаграждение и остался очень недоволен: «Участникам розысков по этому делу выданы были и выдаются теперь большие деньги для того, чтобы можно было посвятить все время делу розысков, а не заботится приисканием занятий для пропитания… Деньги буржуев сыпется во все стороны — нужно это или не нужно, а для того, кто все сделал для дела, на ком зиждется все обвинение новых преступников, для того — нет 150 рублей…»[17].
