Дэвид Лисс - Заговор бумаг
Похоже, сэр Оуэн что-то припомнил. Он наморщил лоб и поднял глаза к потолку.
— И все это как-то связано с делом Бальфура и вашего отца?
— Да.
— Могу я спросить, — нагнулся он ко мне, — при чем тут Рочестер?
— Точно не знаю, — осторожно сказал я. — Могу только сказать, что это имя часто называют в связи с этими двумя смертями, и, пока я не найду его и не поговорю с ним, мне не удастся узнать больше.
— Поскольку, похоже, это законченный злодей, я лишь могу пожелать вам удачи. А возможно, это ему следует пожелать удачи. Я поражен вашими способностями в подобных делах.
— Вы слишком добры, — сказая я и отвесил чинный поклон.
Неожиданно сэр Оуэн щелкнул пальцами, в глазах его зажегся радостный блеск.
— Бог мой, вспомнил! Как вам известно, все в городе говорят о вашем расследовании. Естественно, всякий раз, когда речь заходила на эту тему, я с интересом слушал, поскольку наши судьбы тесно переплелись в последнее время. И сейчас, когда я стал об этом думать, я вспомнил, что имя Рочестер было названо в одном из таких разговоров. Я помню, в каком контексте, ибо имя для меня было совершенно новое. Один человек, с которым я не знаком, говорил о нем — черт! если бы я помнил, что он сказал, — но он назвал это имя в связи с другим именем. Еврейское имя. Как же это… Сардино? Нет, скорее, Салмоно? Что-то, мне кажется, похожее на название рыбы.
— Сарменто? — сказал я тихо.
— Точно! — щелкнул он пальцами. — Был бы рад сказать что-нибудь еще, но, бог мой, больше я ничего не запомнил. Надеюсь, это вам хоть как-то поможет.
— Я тоже на это надеюсь, — сказал я и вежливо удалился.
Задание предстояло не из приятных, но я должен был его выполнить. Поэтому я отправился на квартиру к Сарменто неподалеку от Темз-стрит, почти у самого собора Святого Павла. Он снимал комнаты в довольно приятном, хоть и простоватом доме, который находился неудобно далеко от дядиного пакгауза.
Когда домовладелица провела меня в гостиную, я обнаружил, что там уже есть один посетитель, который, видимо, поджидал другого квартиранта, поскольку это был священнослужитель Англиканской Церкви. Он был молод и, видимо, только что окончил учебу, так как производил впечатление человека, недавно рукоположенного в сан и полного энтузиазма. Мне приходилось иметь дело со служителями Церкви. Как правило, это были тихие, вежливые люди или же необузданные натуры, вспоминавшие о религии, лишь когда им было абсолютно необходимо выполнять свои обязанности. В обоих случаях мне казалось, что Англиканская Церковь породила систему, позволявшую ее служителям воспринимать свое положение на манер конторских клерков, то есть как средство заработать деньги, и всё.
— Доброе утро, сударь, — сказал он, широко и радостно улыбаясь.
Я пожелал ему доброго утра и сел. Он достал из кармана часы и посмотрел на них.
— Я ожидаю мистера Сарменто уже довольно долго, — сказал он. — Не знаю, когда он придет.
— Вы ожидаете мистера Сарменто? — спросил я, не скрывая удивления.
Я понимал, что это было невежливо, но сказал так вполне сознательно — непотому, что мне не нравились священники, но потому, что хотел вынудить его сказать больше, чем он намеревался. Священник воспринял мою невежливость по-своему.
— Он мой добрый знакомый и прилежный ученик, — улыбнулся он. — Я советовал ему написать мемуары. Мне кажется, что истории вновь обращенных чрезвычайно вдохновляющие.
Моему удивлению не было предела.
— Боюсь, я вас не понимаю. Вы хотите сказать, что мистер Сарменто — выкрест?
Священник покраснел:
— Бог мой, надеюсь, я не выдал никакого секрета. Я понятия не имел, что его знакомые не знали, что он был иудеем. Пожалуйста, не ставьте это ему в упрек. — Он нагнулся и понизил голос, будто собирался поведать какой-то секрет. — Уверяю: его обращениесовершенно искреннее, и по опыту знаю, что вновь обращенные всегда самые благочестивые христиане, им ведь приходится думать о религии не так, как нам.
Признаюсь, я был поражен, возможно даже напуган. Одно дело — соблюдать ритуалы с пятого на десятое, как это делал я, но даже нарочито игнорирующему традицию Адельману не хватало мужества серьезно думать о переходе в другую религию. Мои читатели-христиане, возможно, не понимают, что если приверженцы различных христианских конфессий (скажем, англикане, паписты, пресвитериане или диссентеры) могут с равным успехом считать себя британцами, то иудей — это одновременно и национальная, и религиозная принадлежность. Для еврея переход в другую религию — это отказ от самого себя, причем до ужаса всеобъемлющий. Это означало не «я больше не буду таким», по скорее «я никогда таким не был». В этот момент я понял, что Сарменто способен на все.
— Когда совершилось обращение? — спросил я, с трудом изобразив вежливую улыбку.
— Не более полугода назад, я уверен, — радостно сказал он. — Но задолго до этого мистер Сарменто приходил ко мне за наставлениями. Как многие его соплеменники, он не сразу отбросил старые предрассудки. Подобные вещи часто требуют длительной работы.
Я не понял, что он имел в виду, и не успел подумать, так как в этот момент в гостиную вошел Сарменто. Он остановился у двери и в удивлении посмотрел на нас. Он ничего не сказал, видимо оценивая понесенный урон. Наконец обратился ко мне:
— Уивер, что вы здесь делаете?
— Я пришел поговорить с вами по делу, сударь. — Признаюсь, я наслаждался его растерянностью. — Но если вы предпочитаете сначала поговорить с вашим исповедником…
Сарменто открыл рот, потом снова закрыл. Он знал, что преимущество на моей стороне, и ненавидел меня за это. Возможно, он ненавидел священника тоже.
— Мистер Норбет, — наконец вымолвил ои, — не хочу показаться невежливым, по мне необходимо поговорить с мистером Уивером наедине.
Казалось, оскорбление ничуть не задело священника, но, возможно, ему было неловко оттого, что он сказал лишнее. Он улыбнулся ивстал, взяв свою шляпу.
— Я приду, в более удобное время, сударь, — Он поклонился нам обоим и исчез.
Я даже не пошевелился, чтобы встать со своего стула. Сарменто стоял. Я наслаждался властью, которую давала мне его растерянность.
— Я не знал, что вы принадлежите Англиканской Церкви, — сказал я спокойным и непринужденным тоном. — Что об этом думает мой дядя?
Сарменто сжимал и разжимал кулаки.
— Вы застали меня врасплох, Уивер. Вы правильно думаете, что ваш дядя ничего не знает. Не думаю, что он смог бы это понять, но я обрел дом в Церкви и не позволю судить меня вам, человеку, которому вовсе неведомо религиозное чувство.
— Я отлично помню, — сказал я насмешливо, — как вы упрекали меня в том, что я слишком похожу на англичанина в своих речах. «Мы так не говорим», — говорили вы мне. Вы хотели запутать меня своим обманом?
— Именно так, — резко сказал он.
— Хотелось бы знать: вы с такой же легкостью и других обманываете? Поймите, сударь, я пришел сюда не затем, чтобы обсуждать с вами религиозные вопросы. Мне все равно, во что вы верите и кого почитаете, хотя мне не все равно, что вы играете в игры с совестью моего дяди. — Он хотел меня перебить, уверен, чтобы сказать что-то оскорбительное, но я не позволил ему этого сделать. — Я пришел спросить вас, сударь, почему вы были в толпе зевак давеча, после маскарада.
— С какой стати, — резко сказал он, — я должен отвечать на ваши оскорбительные вопросы?
— С такой, — сказал я, вставая и поворачиваясь к нему, — что я хочу знать, были вы замешаны в убийстве моего отца или нет.
Его лицо посерело. Он отпрянул, словно я ударил его по лицу. Он был похож на марионетку в кукольном театре в Смитфилде. Его рот беззвучно то открывался, то закрывался, а глаза вылезли из орбит. Наконец он обрел дар речи и начал лопотать:
— Вы же не думаете… вы не можете допустить, что… — Потом что-то в нем щелкнуло, как в шестеренке механизма. — Для чего мне было бы убивать Самуэля Лиенцо?
— Так что вы делали в толпе зевак на Хеймаркет? — потребовал я.
— Если вы подозреваете всех, кто был в толпе, — сказал он запинаясь, — вам придется потратить немало времени, чтобы переговорить с каждым. И какое отношение эта толпа имеет к убийству вашего отца?
— Толпа меня не интересует, — сказал я грубо. — Я подозреваю вас.
— Полагаю, многие в королевстве сильно удивятся, узнав, что, по еврейскому поверью, каждый, кто обращается в христианство, совершает убийство.
— Не изображайте передо мной ненавистника евреев, сударь. — Я почувствовал, как кровь прилила к моему лицу. — Мне эта риторика слишком хорошо знакома, чтобы считать ее оскорбительной, особенно когда она исходит из ваших уст. Что вы там делали, Сарменто?
— Как вы думаете, что я мог там делать? Искал Мириам. Я знал, что она подвергает себя риску с этим подлецом. Я хотел удостовериться, что он не посмеет сделать ничего порочащего ее репутацию. Случайно нас разъединили, и я оказался в толпе, окружившей человека, которого вы убили. Я видел, как вас схватили констебли, но я мало что мог для вас сделать. Трудно быть вашим защитником, когда столь нелестно о вас думаешь.
