Стивен Сейлор - Загадка Катилины
Посреди ночи я проснулся. Светила лампа, и тихо переговаривались два голоса.
— Но орел, спустившийся тогда, на Авгуракуле, и орел Катилины… — говорил Метон сквозь сомкнутые от повязки губы.
— Да, я согласен, — сказал Руф. — Таковы были знаки, и ты их прочитал. Боги повелели, чтобы ты был с Катилиной.
— Но мне следовало оставаться с папой! Из-за меня он покинул Вифанию с Дианой в то время, когда они более всего нуждались в его защите. Если в поместье произошло нечто ужасное…
— Не порицай себя, Метон. Нами правят высшие силы. Они как ветер — их ничем не удержишь, они скорее нас приведут в движение. Подчиниться высшим силам — это не ошибка.
— Но если такова моя судьба, то я должен был погибнуть вместе с Катилиной! Я не боялся, я был готов к этому. Но когда я увидел, что папа упал, я бросился к нему на помощь. А когда увидел, что он еще жив, то не смог оставить его там. Я покинул поле битвы и отнес его в безопасное место, надеясь вернуться, но силы покинули меня, и я потерял сознание. Мне бы следовало от стыда броситься на собственный меч.
— Нет, Метон. Ты ведь мне сказал, что перед тем, как помочь отцу, ты увидел, как штандарт с орлом шатается и падает.
— Да, стрела поразила Тонгилия прямо в глаз. Штандарт упал, и некому было поднять его.
— Понимаешь? Когда орел появился на Авгуракуле, то это послужило сигналом к началу твоей взрослой жизни. Когда ты увидел орла Катилины, то понял, что это судьба. Но когда орел упал, чтобы никогда не подняться, ты освободился от обещания. Ты совершил то, что от тебя хотели боги. Они больше уже не могли помочь Катилине, а уж ты тем более. Ты поступил правильно, поспешив на помощь своему отцу.
— Ты и вправду так считаешь, Руф?
— Да.
— И я не трус и не глупец?
— Следовать мечте — это не трусость; забыть о ней, когда это нужно, — вовсе не глупость. Трус не смог бы пронести раненого человека на плечах через поле битвы, а спасти своего отца — это не глупость. Ах, твой отец шевелится. Гордиан? Нет, он спит еще. Смотри, улыбается; должно быть, боль отпустила его. У него приятные сны.
На следующее утро я почувствовал, что мне стало гораздо лучше. Долгий сон и снадобья, вероятно, упорядочили спутанные жизненные соки, а орех на голове превратился в горошину. Руф беспокоился, что я еще не готов к путешествию, но я настоял на своем, и он пообещал раздобыть нам лошадей.
— Мы ведь не пленники? Мы свободны в своем передвижении? — спросил я.
Руф улыбнулся.
— У авгура, представляющего здесь самого верховного понтифика, есть кое-какие привилегии. Допустим, я могу с помощью некоторых снадобий насылать забывчивость. И вы никогда не существовали. Никаких пленников не было. Все сторонники Катилины погибли в бою. Так я скажу Сенату, гонцу, и так запишут историки в своих книгах. Вам повезло, не потому, что вы остались в живых, а потому, что вы оказались вместе. Фортуна улыбнулась тебе, Гордиан.
— Я молю, чтобы она и дальше находилась в приятном расположении духа, — сказал я, беспокоясь о том, что сейчас происходит в поместье.
Никто не обратил на нас особого внимания, когда мы проскакали по переулкам лагеря, между палаток и костров. Среди воинов преобладало дурное настроение духа, но были заметны и признаки анархии, как это и бывает всегда после битвы, когда опасность уже позади. Люди пили вино, обсуждали сражение, играли в кости, делили добычу, снятую с мертвых.
Мы проехали мимо палатки полководца. Интересно, Антоний до сих пор страдает от подагры? Улыбка замерла у меня на устах, когда я увидел, какие трофеи развешаны на шестах возле палатки. Метон их тоже увидел — и яростно заскрежетал зубами.
Теперь я понял, что имел в виду Руф, когда сказал, что у меня есть еще возможность увидеть лицо Катилины.
Победители сохранили его голову, чтобы принести в Сенат и доказать его поражение. Чтобы больше не боялись те, кому не давал покоя страх от его присутствия на земле. Чтобы его сторонники впали в отчаяние. Чтобы устрашить тех, кто намеревался пойти по его стопам. «Я вижу два тела, одно худое и изможденное, но с большой головой, другое без головы, но сильное и крепкое, — сказал он однажды Сенату. — Что страшного, если я вдруг стану головой для этого тела?» Теперь его голова висела на колу и никому была не нужна, тела не было. Высокомерная улыбка не отпугивала кружащихся вокруг нее мух.
Я едва проглотил комок в горле. Метон еле подавил рыдание, прорвавшееся сквозь его повязку. Мы задержались и в последний раз посмотрели на Катилину. Метон первым вздернул поводья и пустил лошадь галопом. Мы бешено проскакали мимо солдат, которые прокричали ругательства, и мимо рабов, которым пришлось поднять оброненный груз. И только далеко за пределами лагеря, среди голых холмов и под серым небом, Метон сбавил ход, словно пустынная местность немного утешила его.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Оказалось, что мрачный дух в провинциальных городках и селах нисколько не изменился с тех пор, как я ехал на север, ведь мы обгоняли новости о разгроме Катилины. У меня не было ни малейшего желания служить вестником, и поэтому во время стоянок я хранил молчание. А молчать было трудно, особенно тогда, когда какой-нибудь человек принимался хвалить Катилину, говоря, что «он еще покажет», или, напротив, отпускать шуточки по поводу девственной весталки. Я боялся, что Метон не выдержит и пустится в спор, повредив при этом свою рану, но он сохранял стоическое спокойствие истинного римлянина.
Утром того дня, когда мы уже проезжали хорошо знакомые места, настроение мое неожиданно приподнялось. Землю осветил яркий свет, сглаживая зимнюю остроту предметов. Я полными легкими вдыхал морозный, бодрящий воздух. Мы уже почти доехали до дома. Что было, то было, нужно продолжать жить. Конечно, оставался еще Минотавр, но я не думал, что за время моего отсутствия в поместье произошло что-то серьезное. По крайней мере, я ожидал, что хоронить безголовые трупы мне больше не придется.
Метон тоже радовался возвращению домой. Когда мы свернули с Кассиановой дороги, он пустился галопом, и я последовал его примеру. На крыше конюшни стоял раб. «Хорошо, — подумал я, — они продолжали стоять на страже, как я и приказывал». Узнав нас, он закричал во все горло: «Хозяин! И молодой Метон!»
Когда мы вели лошадей в конюшню, из дома вышел Экон. Я улыбнулся ему, но он мне не ответил тем же. Он, возможно, увидел повязку на Метоне, решил я, она-то и тревожит его. Но вот вслед за ним выбежала Вифания. Она еще не заметила Метона, но лицо ее покраснело от слез. Она пробежала мимо Экона, который ступал так, словно каждый шаг доставлял ему боль. Вифания так сильно вцепилась в мои руки, что я испугался, как бы не оторвались рукава моей туники.
— Диана! — крикнула она хриплым голосом. — Диана пропала!
На меня словно навалилась темная, плотная ночь.
— Пропала? — переспросил я. — Ты хочешь сказать, что…
— Ее нет нигде, — сказал Экон.
— И как давно?
Вифания поспешно ответила:
— Еще со вчерашнего дня. Утром она была со мной, потом пообедала, а после полудня я заметила, что ее нигде нет. Я немного вздремнула — ах, если бы только я этого не делала! Проснулась и не смогла ее найти. Я звала ее, кричала, пока не охрипла, пока не наступил вечер, но она не отзывалась. И как только она могла потеряться? Ведь она знала все укромные уголки в поместье. Я не понимаю…
Я посмотрел на Экона.
— Колодец?..
Он покачал головой.
— Я уже осматривал его, как и те места, куда можно упасть. Рабы прочесали все поместье из угла в угол и даже не один раз. Никаких следов нет.
— Метон! — вскрикнула Вифания, заметив наконец повязку. Она отступила от меня и обняла его.
— А соседи? — спросил я.
— Я побывал у всех. Все они доказывают свою невиновность, но кто знает? Если бы были доказательства…
— Кто видел ее в последний раз?
— Она не наелась за обедом и захотела еще каши. Вифания заснула, и она сама пошла на кухню просить добавки. Конгрион сказал, что подразнил ее по поводу обжорства, но добавки дал. После чего она пошла гулять. Но снаружи ее никто не видел…
— Метон! — крикнула Вифания, когда он вырвался из ее объятий и устремился к кухне.
— Пойдем, Экон, пока он не убил его! — крикнул я, бросаясь вдогонку за Метоном.
Когда мы прибежали на кухню, Конгрион лежал на полу. Руками он защищал лицо. Метон вынул из очага огромную железную кочергу и размахивал ею.
— Где она? Где? — кричал он, а Конгрион только выл и стонал.
— Метон, я уже допросил его! — сказал Экон.
Он сделал шаг, чтобы прекратить избиение, но Метон взмахнул кочергой, и ему пришлось отступить. Он продолжал колотить пухлое тело повара. Даже не видя его лица, я понимал, какое наслаждение ему это доставляет, ведь я и сам его испытывал. Вся злоба и отчаяние перенеслись на эту вопящую фигуру.
