Карло Мартильи - 999. Последний хранитель
Граф на короткое мгновение застыл с пером в руке и выглянул в окно. По прозрачному небу плыли тонкие, как крылья ангелов, облака. Такие облака всегда несли с собой снег. Зима, должно быть, ожидается суровая.
Дверь без стука открылась, и в комнату бесшумно скользнула фигура в капюшоне. За ней в тепло комнаты просочилась легкая струя ледяного воздуха. Тень подошла к графу сзади и положила руку ему на плечо.
Тот даже не поднял глаз, продолжая как ни в чем не бывало макать перо в чернильницу и что-то писать.
— Я пишу знаменитому на весь мир проповеднику и вдруг чувствую на плече руку того, кто мне дороже всех на свете. Вот уж поистине сегодня особый день.
— Так ты меня узнал? — произнесла тень, сбрасывая с лица капюшон.
— Джироламо Бенивьени, я бы узнал твою руку даже сквозь лошадиную попону. Иди сюда, обнимемся.
Оба заключили друг друга в братские объятия. Затем Бенивьени стиснул в ладонях лицо друга, и тот напрягся. Он любил Джироламо, но не выносил слишком бурного изъявления чувств, поэтому отстранился и пригласил гостя сесть рядом.
— Устраивайся, Джироламо. Ты давно в Риме?
— Вчера приехал. От тебя давно не было вестей и… я начал беспокоиться.
— О чем? — улыбаясь, спросил граф. — Пока живем, нам нечего бояться, а как умрем — чего бояться будем?
— На этот раз ты меня на своей философии не проведешь. Мне есть чего бояться. Потому я и приехал.
— Да будет тебе, Джироламо. То дело, о котором ты знаешь, продвигается. «Тезисы» готовы, пригласительные письма тоже. Об этом я и писал Савонароле. Мне и его хотелось видеть. Спустя два месяца…
— Спустя два месяца ты умрешь! И дружба Лоренцо тебя не спасет. Медичи влиятельны, но ты… бросил вызов Всевышнему!
— Да нет же! — воскликнул Мирандола. — Я собираюсь бросить вызов мраку невежества, высокомерию властей и всем помоечным мышам, что веками наводняли мир, сделав даже воздух непригодным для дыхания!
— А кто, ты думаешь, все это создал? Если бы Господь захотел сделать нас ангелами, Он бы сделал. Но Он пожелал, чтобы мы шли по этой земле и несли груз вины, которую никто не может простить!
— Джироламо! Где мой друг, у которого всегда было в запасе острое словцо, а речь то ласково лилась, то неистово вспыхивала? Куда подевался его заразительный смех? Будь осторожен. Твои высказывания насчет вины могут прозвучать как ересь для менее честных ушей.
— Смеяться и шутить я буду, когда все кончится. До Флоренции дошел слух, что ты уже опубликовал «Тезисы», и все в ужасном волнении, в первую очередь клан Медичи. А за ними Торнабуони, Строцци, Сальвьяти и даже семейства Альбици и Пацци, враждебные Великолепному. А еще Полициано, которому не терпится прочесть твою работу. Он повсюду твердит, что равного тебе нет в мире.
— Анджело!.. Как мне не хватает его дружбы и компании.
— В общем, всем ужасно любопытно прочесть, что породил великий разум юного Мирандолы… Чтобы потом тебя либо вознести, либо распять.
— А что говорит Савонарола?
— Он велел передать тебе привет, просил быть бдительным в мартовские иды. А также сказал, что сожжет твою книгу, если ты в ней восхваляешь Папу.
Граф делла Мирандола расхохотался, и его гостю не осталось ничего, кроме как присоединиться. Дружба с автором «Тезисов» доставляла ему уйму хлопот и неприятностей, но он ни за что от нее не отказался бы, даже если бы об этом попросил Господь. Джироламо взял бокал с вином, который протянул ему Пико, и пристально на него посмотрел.
— О чем ты думаешь? — спросил граф. — Вот чего я действительно боюсь, так это твоих мыслей, когда ты так смотришь.
— Я думал о том, как ты родился.
— Как я родился? Тебе тогда сравнялось всего десять лет, и ты уже был повивальной бабкой?
— Хорошо бы увидеть твое рождение. Я все размышляю, что означает огненный шар, что появился у тебя над головой.
— Мой шар — благословение и проклятие одновременно. Он убегает, когда нужен мне, и появляется, как метеор, если я о нем не думаю.
— У тебя особое предназначение, Джованни. Я знаю. Я чувствую.
Граф отхлебнул из бокала.
— Предназначение к чему? У меня всего одна миссия: познакомить всех с «Тезисами». В этом мое единственное предназначение.
— Может быть. Если Господу будет угодно и мир узнает то, о чем ты хочешь сказать, думаю, многие сравнят тебя с пророком Иезекиилем, когда слово Божье было явлено на огненной колеснице.[11] Важно, чтобы ты сам не кончил жизнь на огненной колеснице. Костры уже горят по всей Европе.
— Я не пророк, и убьет меня не пламя, а смерть. Если бы я мог распоряжаться своим огненным шаром, то с удовольствием швырнул бы его в тех кариатид, что в Риме командуют душами.
Бросив на Джироламо заговорщицкий взгляд и угадав его согласие, Пико поднялся и направился к деревянной конторке, скупо украшенной резными фигурками. Он открыл ее, запустил руку внутрь и нажал на рычаг потайного ящика.
— Здесь все, — сразу посерьезнев, сказал граф и вытащил рукопись со склеенными листами. — Здесь все, — повторил он, кладя ее на стол.
— Расскажи мне еще что-нибудь о рукописи, — попросил Бенивьени, усаживаясь. — Мне кажется, я так мало о ней знаю.
Ему было известно, что «Тезисы» — ключ к познанию, завершение всех дискуссий. В них объясняется истинное происхождение человека, объединяющее все земные народы. А самое важное — кем же был на самом деле Тот, кого называют Источником Жизни, Животворящим Началом, Тот, кто всегда управлял вселенной.
~~~
Флоренция и Рим
Воскресенье, 7 августа,
и понедельник, 8 августа 1938 г.
Джакомо де Мола высунулся в трифору, трехарочное окно на колокольне Джотто. Поднявшись на четыреста ступенек, он совсем запыхался, но чувствовал себя хорошо и пребывал в полном ладу с самим собой. Он стер со стекол очков капли пота и с удовольствием вдохнул струю легкого бриза. Вниз он не смотрел, чтобы не закружилась голова, и окинул взглядом черепичные крыши, простиравшиеся до самой башни Палаццо Веккьо. Над залитой солнцем Флоренцией царила тишина, которую нарушали только далекие отзвуки голосов да собачий лай. Де Мола вытащил черную книжечку, куда каждое воскресенье записывал все значительные события недели. Там не было ничего личного и опасного. Это на случай потери или конфискации. В череде зафиксированных событий, наблюдений и различных «memento» стороннего человека озадачила бы только одна вещь. Каждое воскресенье было отмечено номером по нарастающей. Нынешнее обозначалось числом 23 503. Джакомо улыбнулся: двадцать три тысячи пятьсот три воскресенья прошли с тех пор, как его семья вступила во владение книгой. Целые поколения де Мола много путешествовали, чтобы ее сохранить, но всегда стремились возвратиться во Флоренцию. С того самого благословенного дня 1487 года, в течение тысяч воскресений общество «Омега» веками не изменяло своей функции тихой и надежной гавани, прибежища и заслона. Да, Флоренция была любящей матерью, совсем как…
На оконную раму уселся голубь, и де Мола размышлял, оставить его в покое или прогнать. Голубиный помет уже разъел часть мраморных завитков на трифорах. Джакомо перестал писать, с улыбкой представил себе, сколько поколений голубей и представителей его семьи могли встретиться здесь, и не стал прогонять птицу. Он не знал, сколько живут голуби, зато ему было известно, что, считая от Ферруччо, он являлся двадцать вторым хранителем книги из семьи де Мола. Ему бы, конечно, хотелось стать и последним, но он понимал, что и в прошедшие века, и теперь нельзя было ее обнародовать: времена не те. Не те времена были в эпоху Возрождения, с непрерывной войной между могущественными семейными кланами Италии и Европы. Эпоха Просвещения тоже не годилась, ибо тогда между собой воевали уже целые страны. И еще менее годились недавние годы, когда последняя война, вместо того чтобы преподать уроки ужаса, заронила в души семена опасного безумия. И более всего его пугало вот что: в Испании и Италии в сознание обывателей постепенно вводили культ вождя, человека-провидца. Правда, это пока происходило на уровне парадов и собраний, то есть событий внешнего порядка. В Германии же, напротив, этот культ проявлял себя как новая религия, в которой Гитлер был уже не жрецом, а богом. Обнародовать книгу сейчас означало бы добиться результата, абсолютно противоположного тому, ради которого она писалась.
«Но тогда сколько же еще представителей семьи станут хранителями после меня? Джованни, который вскоре сменит фамилию Вольпе на де Мола, продолжит традицию, но и его время пройдет. Может, в новом тысячелетии?..»
Три колокола зазвонили двойными ударами, возвещая, что через четверть часа начнется послеобеденная месса. Голубь улетел, и де Мола подумал, что было бы разумно тоже удалиться, пока Соборная площадь не заполнилась народом. Он посмотрел на часы, было без четверти пять. Джованни уже, должно быть, в Риме, в гостинице. Он был доволен, что на этот раз тот сам нашел покупателя, способного заплатить полторы тысячи лир за словарь германской латыни XVI века. Джованни становился все самостоятельнее, и это было хорошо, потому что через несколько лет на него ляжет еще одна ответственность, гораздо более серьезная, чем управление книжным магазином.
