Джойн Бойн - Криппен
Год между венчанием и рождением первенца был единственным счастливым периодом совместной жизни Криппенов: когда Джезебел забеременела, ее характер полностью изменился, она отказалась от прежней любви к увеселениям и стала вести пуританский образ жизни. Если раньше ей нравилось ходить с Сэмюэлом на танцы, теперь она полагала, что подобные вечеринки неприличны и способствуют распущенности. Если раньше она приглашала своих соседей Теннетов перекинуться вечерком в карты, то теперь считала подобные развлечения аморальными и порвала отношения с этой совершенно безобидной четой. Хотя прежде Джезебел Криппен никогда не проявляла нравственного рвения, беременность подарила ей не только отпрыска, но и нового близкого друга — Иисуса. И Ему не нравилось, когда Джезебел веселилась.
Хоули с самого начала был спокойным ребенком. Он так и остался без братьев и сестер: роды у матери выдались столь трудными и продолжительными, что она изменила собственному имени[4] и не позволяла мужу даже спать с ней в одной кровати, не говоря уже о любовных объятиях.
— Ты довольно часто меня осквернял, Сэмюэл Криппен, — говорила она в первые месяцы, когда супруг полагал, что настойчивыми уговорами удастся ее переубедить: точно так же считал его отец, перед тем как сломить оборону Долорес Хартфорд. — Я больше никогда не позволю мужчине прикасаться ко мне со столь непристойными намерениями.
— Но дорогая, — возражал муж. — Наш супружеский обет!
— Теперь у меня лишь один истинный супруг, Сэмюэл. И зовут Его Иисус. Я не могу Ему изменить.
В конце концов, Сэмюэл понял, что она не собирается сдаваться и благодаря ее Мессии ему тоже светит целибат. Возможно, он восстал бы против столь жестокого решения, но, к счастью, узнал о существовании в нескольких милях от Энн-Арбора одного борделя, где можно было удовлетворять свои романтические потребности с меньшими эмоциональными затратами; такая перспектива его вполне устраивала.
В детстве мать поощряла тягу Хоули к одиночеству: они часами сидели на крыльце, глядя вместе в небо, и Джезебел направляла мысли сына к Господу. Она считала, что пока они вдвоем, меньше риска согрешить. У нее была единственная цель в жизни — сделать так, чтобы сын благополучно достиг Царствия Небесного, даже если придется загнать туда ребенка раньше срока.
— Прекрасные Божьи небеса, — говорила она, улыбаясь, как слабоумная, и устремляла взгляд на клубы несущихся облаков и быстрые вспышки солнечного света, который сквозь них пробивался. — Хоули, поблагодари доброго Боженьку за этот чудесный день.
— Благодарю тебя, Господи, — послушно отвечал мальчик, щурясь от ярких лучей.
— Прекрасная Божья работа, — восклицала мать, когда радостно выметала из дома пыль и паутину или грязной тряпкой вытирала с окон сажу. — Хоули, поблагодари доброго Боженьку за то, что создал вокруг нас всю эту пыль, дабы имели мы честь убирать во славу Его.
— Благодарю тебя, Господи, — недоверчиво отвечал сын, кашляя от носящейся в воздухе пыли.
Ужины в доме Криппенов всегда проходили спокойно. Сэмюэл возвращался с работы в бакалейной лавке в шесть часов, и жена готовила спартанскую пищу на троих. Обычно трапеза состояла из запеченных овощей, иногда — небольшой курицы или слегка недожаренной свинины: в чистилище бедные души должны были страдать диареей или расстройством пищеварения.
— Прекрасный Божий дар, — говорила Джезебел, блаженно улыбаясь мужчинам и протягивая руки, словно была вторым воплощением Иисуса на Тайной вечере. — Хоули, поблагодари доброго Боженьку за то, что наградил нас такой роскошной трапезой.
— Благодарю тебя, Господи, — отвечал мальчик: в желудке у него урчало, в ногах появлялась слабость, а в кишечнике начиналось прекрасное Божье расстройство.
Когда Джезебел исполнилось тридцать и она уже видела Божью красоту в каждой блаженной минуте, Сэмюэл стал все меньше времени проводить дома, предпочитая работать допоздна в бакалейной лавке или сидеть вечерами в местном кабаке, где заливал свое горе вином. Поскольку такое поведение супруга не одобряла, он сохранял дистанцию, игнорируя ее жалобы. Впрочем, жена обычно выражала недовольство, лишь когда он был пьян, так что это не имело особого значения. Однажды он вернулся домой около полуночи, держась нетвердо на ногах, с одутловатыми щеками и красным носом, шатаясь из стороны в сторону, как рождественский олень. Войдя в дом, он затянул похабную песенку о похождениях одного богатенького моряка и посещении им некоего злачного места в городе Венеции.
— Я выходила за другого, — в отвращении воскликнула Джезебел, принеся помойное ведро: судя по налитым кровью глазам и напряженному выражению лица, муж мог вскоре извергнуть содержимое желудка на пол гостиной. — Являться домой посреди ночи в таком виде. На глазах у нашего Хоули. Чего ты налакался? Виски? Пива? Скажи мне, Сэмюэл.
— Прекрасного Божьего алкоголя, — монотонно ответил тот, а затем громко рыгнул и, изумленно посмотрев на нее, без чувств повалился на пол.
— Благодарю тебя, Господи, — набожно произнес Хоули заученную фразу.
Забрать сына из сельской школы и учить его на дому самостоятельно — это была затея Джезебел. Хоули не возражал: в школе его обычно дразнили из-за темного строгого костюмчика, в котором он был похож на Оливера Твиста, когда тот работал у Сауэрберри участником похоронных процессий, а также из-за тонких черт — некоторые ребята предположили, что никакой он не мальчик, а вшивая девчонка. Проведенный осмотр доказал обратное, однако Хоули столкнулся с еще большим унижением и презрением.
— Начнем с изучения Библии, — сказала ему Джезебел в первый день их домашних занятий. — А затем, перед второй порцией изучения Библии, ты поучишься правильно читать по Псалтыри. После размышлений над Таинствами Креста мы закончим сегодняшние занятия душеспасительным изучением Библии.
К девяти годам Хоули уже мог прочесть наизусть все сто пятьдесят псалмов в правильном порядке и знал точное родословие Иисуса Христа, начиная с Адама. Никто никого не рожал без участия Хоули. Джезебел придумала даже рождественский фокус и показывала его, когда Криппены и Кверки собирались в ее гостиной за роскошной трапезой из ячменного отвара и постных лепешек.
— Кто родил Еноса, Хоули? — спрашивала она, перебирая в памяти имена, а мальчик сосредоточенно хмурился и повторял про себя всю Книгу Бытия.
— Сиф, — отвечал он.
— Правильно! А кто родил Мафусаила?
Хоули снова задумывался.
— Енох, — произносил он.
— Ну кто же еще, как не эта грязная свинья. А Нимрод? — продолжала она, подводя игру к кульминационной точке. — Кто родил Нимрода?
— Хуш, — торжествующе восклицал Хоули.
— Это был Хуш! И Нимрод был сильный зверолов пред Господом. Царство его вначале составляли: Вавилон, Эрех, Аккад и Халне, в земле Сеннаар,[5] — радостно продолжала она, хлопая в ладоши от удовольствия, похожего на оргазм, и в ее запавших глазах, подобно электричеству, вспыхивала безумная искорка религиозного рвения.
Сэмюэл не мог отделаться от ощущения, что для женщины, не выносящей прикосновения мужниных рук, она чересчур увлекалась процессом деторождения. Отцу хотелось, чтобы сын вел более активную жизнь за пределами дома, и он был уверен, что мальчик лишен многих радостей детства.
— Лишен? — повторяла Джезебел, смеясь над тупостью мужа. — Ты считаешь, мальчик чего-то лишен? Смех да и только. Смотри, бестолковый ты человек. Хоули — «Я позавидовал безумным, видя благоденствие нечестивых»?
— «Ибо им нет страданий по смерти их», — мгновенно ответил Хоули, не меняя положения: он сидел на окне гостиной и в молчаливом раздумье смотрел на небо. При этом мальчик медленно водил глазами слева направо, словно читал эти слова на странице. — «И крепки силы их», — добавил он, как бы запоздало вспомнив.
— Номер псалма?
— Семьдесят третий,[6] мама.
— Стихи?
— Второй и третий.[7]
Джезебел торжествующе посмотрела на мужа, пытаясь справиться с нахлынувшим волнением, и обнажила желтоватые зубы.
— Сэмюэл Криппен, — возвестила она, — твой сын — вундеркинд.
Раннее отрочество Хоули было сопряжено с новой борьбой. Внезапное появление прыщей лет в тринадцать совпало с почти патологическим ночным недержанием, вызвавшим великий ужас в доме Криппенов. Просыпаясь каждое утро в пять часов на простынях, промокших насквозь после экзотических сновидений, мальчик в страхе дожидался рассвета, когда мать входила в комнату, морщила нос от невыносимого зловония и, обзывая его скверным мальчишкой, хуже младенца, отвешивала крепкий подзатыльник. Подслушав, как Сэмюэл рассказывал сыну об удобном способе избавиться от этих ночных извержений, Джезебел рухнула в обморок на деревянном кухонном полу, сильно стукнувшись головой, и ее пришлось приводить в чувства с помощью нюхательной соли.
