А. Веста - Доля ангелов
А вдруг Вольф тайный шпион, недаром он прячет свастику от самого Сталина? Я должен был как можно скорее разрешить все сомнения.
Я огляделся. В зале было тихо и сонно. Алый бархатный свет лежал на низком письменном столе, на золотистых корешках старых книг. Я захлопнул трость, прокрался к дверям, встал на колени и приник к скважине, не соображая, чем рискую в эту минуту.
Шторы в кабинете Сталина были плотно задернуты. На столе тлела зеленая лампа, и бледное лицо Вольфа тонуло в тени. Сталин сидел за столом. Я жадно разглядывал его крепко посаженную голову, его знакомое до последних черточек солнечное лицо, дальнозоркий прищур мудрых, усталых глаз, отмечая новое: щербинки на носу и щеках, сивый цвет густых усов, низкий морщинистый лоб и короткую шею. Он сильно сутулился. Чирканье спички, покашливанье, дыханье казались небесным громом. Он заговорил, и я с обожанием и страхом слушал его, с одинаковым наслаждением вбирая долгие паузы и глуховатый, гортанный голос.
Я передаю тот давний разговор со всеми подробностями, ибо уверен, что кроме двух собеседников и мокрого от пота мальчишки, притаившегося за дверью, его никто не слышал, и в дюжине исторических анналов вы не найдете даже упоминания о приглашении в Кремль циркового факира Кинга с его ассистентом.
Попыхивая трубкой, Сталин угостил Вольфа папиросой из красивой черной с золотом коробки. И мой учитель неожиданно закурил, хотя ненавидел табак. Он поперхнулся и прикрыл рот рукой.
– Вы очень хорошо говорите по-русски, – Сталин словно ожидал ответа, хотя вопроса так и не задал.
– Я знаю семь языков и понимаю около двадцати, включая тибетский и письменность деванагари.
Я понял, что Сталину интересен разговор, и немного успокоился. Каждое слово он неспешно взвешивал на точных весах и добавлял промедление, чтобы было еще весомее. Они стояли рядом и были чем-то схожи. Оба невысокие, сдержанные в словах и жестах, в них обоих была сила, чарующая людей. Сталин не был «сыном сапожника», так же как Вольф не был «сыном садовника», у них обоих был тайный усыновитель.
– Гд е вы учились, товарищ Кинг?
– Не считая нескольких классов хедера при синагоге, я самоучка: когда заработал необходимые средства на обучение, то стал брать уроки философии и истории.
– Вы учились в хедере? Да вы не стесняйтесь! У нас половина политбюро училась в хедере. Я сам учился в семинарии, Ворошилов пел в церковном хоре, а наш уважаемый нарком Микоян готовился получить церковный приход. Если бы мы не избрали путь революционеров, кто знает, кем бы мы стали? Возможно, священниками...
Сталин умолк, усмехаясь своим воспоминаниям. Он позабыл о трубке, и она почти погасла в его ладони.
– Скажите, что больше всего поразило вас в нашей стране как иностранца? – внезапно спросил он у Вольфа.
Вероятно, этот вопрос он задавал всем, кто попадал в страну «оттуда».
– Вы позволите мне быть искренним? – смущенно спросил Вольф и замялся, не решаясь начать.
Сталин решил его ободрить:
– Искренность – редкая монета. Помню, еще в семинарии рассказывали такой анекдот: «Приходит послушник к настоятелю на исповедь и говорит:
– Отче, я неискренен!
– До какой степени, сын мой?
– Я неискренен, даже когда говорю, что я неискренен!»
Вольф хрипло рассмеялся.
– Говорите, товарищ Кинг, – подбодрил его Сталин. – Я вижу, что вы вполне искренни.
– Я приехал в Советскую Россию три с половиной года назад, – запинаясь начал Кинг. – Было начало января и градусник на Белорусском вокзале показывал тридцать восемь градусов мороза. Я ожидал встретить вымерший от холода город. О, это было похоже на чудо! Улицы кипели возбужденными людьми! На Красной площади около тридцати тысяч человек с плакатами в руках требовали наказать врагов народа, неких Зиновьева и Каменева. Там было множество женщин. В тот день они оставили детей, свои маленькие, пропахшие капустой кухни и гневно клеймили «наймитов империализма». Сын степей в волчьем малахае пел «Сказ о батыре Ежове». Мне объяснили, что это казахский акын Джамбул, а «батыр» на его языке означает великан. Позже я увидел Ежова: это был крошечный человечек с ярко-голубыми, как медный купорос, глазами.
Как вам удалось так быстро сплотить свой народ и внушить ему то, что вы хотели внушить? Это похоже на чудо! Большевики вернули античный идеал красоты и утвердили символику Атлантиды. Ваше метро – это преображенная преисподняя, ваши гербы и символы, архитектура ВДНХ – это возрожденный культ Митры, древнейшего божества плодородия и воинственной силы. Ваши марши и парады разбудили древних богов! Я сам даю массовые сеансы внушения и знаю несколько способов введения публики в состояние транса: сон с открытыми глазами, но то, что удалось вам...
– Вы хотите сказать, что советские люди спят с открытыми глазами?
– Конечно, нет! Русские – глубоко общинный народ, склонный к сопереживанию. В нем исторически сильна тяга к жесткому центру, к сильной руке. Достаточно направить его чувства в нужное русло, и...
Приоткрыв занавеску, Сталин смотрел во двор Кремля, где в это время шел развод караулов.
– Расскажите лучше о вашем варшавском пророчестве, – перебил он Вольфа, – ведь именно из-за него вы были вынуждены бежать из Германии.
– О, это будет непросто. Предсказание было дано мною в состоянии транса, при полном отключении от внешних впечатлений: звуков, красок и ощущений реальности. В такие минуты мне подносят черное зеркало, и я вижу контуры событий, словно за туманным стеклом.
– Вы не помните, что говорили?
– Почти... В зеркале я увидел горящую свастику и алую пентаграмму. Я понял это видение, как войну свастики и пентаграммы. Борьба символов есть тайная суть большинства войн и революций. Символ и число правят миром...
– Звезда – это СССР?
– Сейчас на свете две державы, увенчанные звездой. Звезда – знак погибшего материка Атлантиды. Преемственность символов – это язык, понятный лишь посвященным, это мистическая печать на судьбе страны. Под знаком Атлантиды родились США и Советская Россия: через них Атлантида доныне руководит земной историей. Эта могучая цивилизация погибла, но остались ее символы. В них живет ее душа. СССР – это Новая Атлантида, как ее описал Френсис Бэкон, даже ваша архитектурная эстетика подтверждает это. Символ Атлантиды – пятиконечная звезда-кристалл. Лучи, исходящие из одной точки, означают неподвижность кристалла, мертвый закон, диктат центра. Но жестокий разум, диктат и мертвая логика порождают безумие и хаос. Мудрость жизни – в многообразии форм, в цветущей сложности и внутренней свободе. Творчество сопротивляется мертвой симметрии.
Некогда Атлантида воевала с Гипербореей. Символ этой полярной страны – свастика. Колесо счастья на знаменах Гитлера – знак вечного движения; круг бытия, с неподвижной точкой полюса в центре. Двадцать тысячелетий назад звезда уже воевала со свастикой.
– Свастика,.. – задумчиво произнес Сталин. – Насколько мне известно, этот символ пришел из Индии. Но почему именно свастика?
– У фюрера есть свой Распутин, – ответил Кинг. – Придворный мистик и чародей Карл Мария Вилигут. Его фамилия переводится, как «Бог Воли» или «падший ангел». Его род был проклят папской буллой за то, что столетиями хранил таблички с загадочными тибетскими письменами. В Германии его даже считают «тайным королем». Герб Вилигутов содержит сразу две свастики. Точно такой знак был на знамени Чингисхана, позже у средневековых правителей Маньчжурии. Война звезды и свастики...
– Так вы уверены, что будет война? – перебил Кинга Сталин. – Разумеется, все, что вы скажете, останется между нами.
– Да, товарищ Сталин. Война начнется через неделю, 22 июня, около четырех часов утра.
– Это не новость! – было заметно, что вождь сердится. – Об этом кричат пьяные немецкие офицеры на улицах Данцига и оккупированной Лодзи. Я уже устал слышать эту дату. На ваших сеансах вы удивляете зрителей, но сегодня это вам не удалось!
– Да-да, товарищ Сталин, я знаю, что Гитлер не готов к войне. Ему не удалось заключить сепаратный мир с Англией, а воевать на два фронта опасно даже для хорошо вооруженной, вскормленной для войны Германии. Россия – северная страна, и лучшее время для начала боевых действий против СССР уже упущено, и каждый день и час в этом году играет против немцев. К тому же вы заключили взаимовыгодный договор о сотрудничестве, но...
Вольф застонал и выронил потухшую папиросу. Он судорожно растирал лоб, словно от жгучей боли:
– Поверьте мне, товарищ Сталин, я ясно вижу эту дату, как если бы смотрел на отрывной календарь в своей гримерке. В этой временно́й точке сходятся земные и небесные пути, и даже время здесь сжимается в тугой комок и начинает пульсировать.
