Стивен Сейлор - Орудие Немезиды
— Подумать только!
— Вот именно! Говорят, что при перевозке были отбиты головы у Юноны Поликлета и у Венеры Полидора, а когда Сумасшедший Муммий решил восстановить скульптуры, он приказал рабочим приделать каждую голову не к своему, а к другому туловищу. Ошибка была очевидна каждому, имевшему глаза. Один из пленных коринфян, возмущенный таким богохульством, сказал об этом Сумасшедшему Муммию, за что тот велел высечь старика, а затем продал его на рудники. Статуи же приказал оставить в таком виде, утверждая, что так они смотрятся лучше. — Фабий с отвращением покачал головой — для патриция скандал столетней давности был так же нетерпим, как и случившийся этим утром. — Старого Муммия стали называть Сумасшедшим Муммием, Варваром, и это тем более к нему подходило, что он был таким же толстокожим, как фракийцы или галлы. Это семейство не знало, что такое стыд. Марк Муммий чтит своего предка за военные подвиги.
— И Красс признает военный опыт Марка Муммия?
— Я же сказал вам — он его правая рука.
Я кивнул.
— А кто вы, Фауст Фабий?
Я пристально посмотрел на него, пытаясь проникнуть за барьер его кошачьей повадки, но он вознаградил мое внимание, надев на себя маску, которую, с одной стороны можно было принять за улыбку, а с другой — за сердитую гримасу.
— Полагаю, что меня можно было бы считать левой рукой Красса, — ответил он.
Когда мы поднялись на гребень кряжа, дорога пошла горизонтально. Местами справа, внизу, между деревьями, проглядывала вода, а вдали, за узкой бухтой, виднелись плоские черепичные крыши Путеол, играющие в лучах солнца красными бликами. Некоторое время я не видел домов ни с одной стороны дороги — казалось, мы ехали через земли какого-то крупного изолированного поместья. За нами оставались заросли дикого винограда и обработанные поля, но не было видно ни одного раба. Я вслух удивился полному отсутствию там каких-либо признаков жизни. Подумав что Фабий не расслышал моего замечания из-за топота копыт наших лошадей, я повторил его громче, но и на этот раз он промолчал.
Наконец мы повернули по небольшой дороге направо. Вместо ворот по ее сторонам стояли два красных столба. На каждом из них красовалась бронзовая бычья голова, с кольцом в носу.
Мы ехали пролеском, дорога постепенно спустилась к берегу моря. За деревьями открылась водная гладь с одиноким парусом, дальше снова показались кровли Путеол. Деревья и кустарник резко отступили, открывая чудесный фасад виллы.
Крыша огненно-красного цвета, казалось, была охвачена пожаром. От центральной двухэтажной части отходили к северу и югу два крыла. Мы остановились на мощенном гравием внутреннем дворе, где двое рабов помогли нам спешиться. Высокие дубовые двери осеняли тяжелые похоронные венки из веток пинии и кипариса.
Фабий постучал в дверь. В узкую полоску мелькнул чей-то глаз, и в тот же миг она широко распахнулась. Фабий поднял руку, приглашая нас следовать за ним и одновременно требуя тишины. После долгого пребывания на солнце коридор показался совсем темным, в нишах обеих стен, подобно призракам, взирали на мир бесконечные предки.
Темный коридор выходил в атриум. Он представлял собой прямоугольник, окруженный галереей. Извилистые мощенные камнем дорожки шли через нижний сад, в центре которого бил небольшой фонтан в виде бронзового фавна. Чудесная скульптура, казалось, вот-вот оживет и пустится в пляс. Звук льющейся воды был подобен смеху. Купавшиеся в бассейне две желтые птички в испуге взмыли в воздух.
Проследив за тем, как они исчезли в голубом небе, я снова посмотрел на сад. И в этот момент увидел в дальнем конце атриума большой гроб с лежавшим в нем телом. Фабий прошел через сад, остановившись на секунду, чтобы смочить пальцы в бассейне у ног фавна, и дотронулся ими до своего лба. Мы с Эконом, последовав его примеру, подошли к телу.
— Луций Лициний, — тихо сказал Фабий.
При жизни покойный обладал чрезвычайным богатством. Если даже очень состоятельные семейства обычно довольствовались тем, что укладывали своих покойников в деревянный гроб с ножками из слоновой кости и с несколькими декоративными накладками из нее же, то это элегантное резное сооружение было целиком из слоновой кости. Мне приходилось слышать о расточительности, но видеть подобное довелось впервые. Драгоценный материал мерцал восковой бледностью, почти такой же гладкий и безжизненный, как и плоть самого умершего.
Гроб покрывали пурпурные покровы с золотой каймой, на которых покоились астры и ветки вечнозеленых деревьев. Тело окутывала белая тога с изящной вышивкой. На ногах были свежесмазанные маслом сандалии, и по традиции покойный лежал ногами к выходу из дома.
Экон поморщился, секундой позже то же самое сделал и я. Несмотря на благовония и мази, которыми своевременно умастили тело, и на плошку с ладаном над жаровней рядом с гробом, в воздухе стоял тяжелый запах разложения.
— Сегодня пятый день, — тихо проговорил Фабий, и до похорон осталось двое суток. Публичный траур длится неделю. К этому времени смрад станет ужасным. При такой вызывающей демонстрации богатства семья, конечно, могла бы разориться на приобретение самых лучших благовоний в Байи, а еще лучше привезти их из Путеол, но видно ума у них на это не хватило.
В том, как беспечно семья отнеслась к убранству покойника, чувствовалась непонятная ирония. На голову ему упали несколько листиков плюща, закрыв не только часть лица, но и то место, где мог бы быть лавровый венок, напоминавший о его земной славе.
— Этот плющ, — заметил я, — выглядит словно специально брошенный на лицо…
Фабий не остановил меня, когда я осторожно приподнял зеленые завитки, как оказалось, очень расчетливо положенные с целью скрыть череп умершего. Под ними была глубокая рана. Ее было невозможно ни очистить, ни зашить, ни закрыть как-нибудь иначе. У Экона непроизвольно вырвался стон отвращения, и он отвернул лицо, но потом снова пристально посмотрел на покойного.
— Отталкивающее зрелище, не правда ли? — прошептал Фабий, отворачиваясь от гроба. — А Луций Лициний был таким тщеславным человеком… Жаль, что в смерти он не может выглядеть лучше.
Я заставил себя посмотреть на лицо умершего. Тяжелый, сильный удар или удары размозжили правую часть лица. Глаз был выбит, ухо разорвано, скула и челюсти сломаны. Я смотрел на то, что осталось от этого лица, представляя красивого мужчину средних лет, с тронутыми сединой висками, с крупным носом и сильным подбородком. В полуоткрытом рту мерцала золотая монета — гонорар Харону.
— Смерть была не от несчастного случая? — предположил я.
— Вряд ли.
— Какая-нибудь ссора, кончившаяся обменом ударами?
— Возможно. Это случилось поздно ночью. На следующее утро его тело обнаружили здесь, в атриуме. Обстоятельства были очевидны.
— Да?
— Какой-то беглый раб — видимо, сумасшедший, решивший последовать примеру Спартака. Вам расскажут об этом более подробно.
— Это сделал беглый раб? Я не ищейка, разыскивающая беглых рабов, Фауст Фабий. Зачем меня сюда привезли?
Он бросил взгляд на мертвеца, потом на фавна под бурлившими струями воды.
— Вам объяснят.
— Прекрасно. Эта жертва — как вы его называли?
— Луций Лициний.
— Он был хозяином этого дома?
— Более или менее, — ответил Фабий.
— Пожалуйста без загадок.
— Этим должен был заниматься Муммий. Я согласился сопроводить вас на виллу, но никогда не соглашался излагать вам суть дела.
— Марка Муммия здесь нет. Но я здесь, и труп убитого человека здесь же.
Лицо Фабия прорезала гримаса. Патрицию не импонировала роль порученца в темном деле.
— Он себя называл левой рукой Красса. Они с ним были тесно связаны кровными узами, думаю, что детьми они росли вдали друг от друга, но все изменилось, когда мальчики стали мужчинами. Многие Лициний погибли в пору гражданских войн. Когда при диктатуре Суллы обстановка нормализовалась, Красс с Луцием сблизились.
— Это была не дружба?
— Нет, скорее деловое партнерство, — улыбнулся Фабий. — Он помогал Крассу в делах, если вы хотя бы понаслышке знаете о Марке, то ясно представляете, кто из них кому подчинялся.
— Луций Лициний.
— Да. Луций начинал совсем бедным и оставался бы таким, если бы не помощь Красса. У Луция было слишком мало воображения. Он был не из тех, кто видит какую-то возможность и хватается за нее. А Марк Красс в то время был занят сколачиванием своих миллионов за счет махинаций с недвижимостью в Риме. Вы должны знать эту историю. Добившись победы, диктатор Сулла разорил своих врагов, а их имуществом расплатился со своими сторонниками, в том числе с Помпеем и Крассом. Так началось возвышение Красса. Но аппетиты Марка были безграничные, приведу пример. Однажды, проходя одной из улиц Рима, я увидел пылавший дом, там же оказался Красс. Обезумевший от отчаяния домовладелец, уверенный в том, что потеряет в разбушевавшемся огне свою собственность, на месте продал дом за бесценок Крассу, после чего миллионер вызвал собственную пожарную команду, которая тут же потушила пожар. Красс, казалось, решительно все превращал в золото, — продолжал Фабий. — С другой стороны, его родственник Луций стремился жить от земли, постоянно терпел убытки, пока совсем не разорился. Тогда он обратился за спасением к Крассу, и Красс его спас. Луций Лициний представлял интересы своего партнера в Чаше. А интересовало его все: виллы, устричные промыслы и так далее. Год выпал спокойный, без восстаний, да и урожаи были хорошие. Кроме того, Красс владеет рудниками в Испании и целым флотом, доставляющим руду в Путеолы. Ему принадлежат литейные предприятия в Неаполе и в Помпее, на него работают кузнецы, оружейники, ювелиры. Он владеет судами, перевозящими рабов из Александрии в Путеолы. Красс не может уследить сам за всеми деталями — его интересы охватывают пространство от Испании до Египта. Управлением делами в Чаше занимался, как я уже говорил, Лициний, без особого размаха, но успешно.
