Тьерри Можене - Манускрипт ms 408
— Два года назад, незадолго до того, как угасло его сознание, вы писали Дюррану, чтобы он опасался Эдипа. Почему вы считали, что этот человек опасен?
Сделав вид, что не услышал вопроса, Бартоломео делла Рокка продолжал идти размеренным шагом, словно полностью поглощенный новыми мыслями. Время от времени он слегка поворачивал голову к полотнам, висевшим на стенах, не столько, чтобы полюбоваться ими, а скорее, чтобы успокоить себя, что они находятся на своем обычном месте. Уже давно пожилой человек, родившийся во Флоренции, каждый день приходил в галерею Уффици. Каждый визит погружал его в сердце другой жизни — по его мнению, более близкой к истине. Так, погрузившись в изучение полотна, он всегда с трудом возвращался к реальности.
Нарушив, наконец, молчание, он вздохнул и ответил:
— Я не могу ничего утверждать, так как никто по-настоящему не знаком с Эдипом. Однако…
Подыскивая слова, старик тем временем остановился перед «Поклонением волхвов» Боттичелли. Тогда, отказавшись закончить фразу, он, не удержавшись, пробормотал:
— Какое великолепное произведение, не правда ли?
— Действительно, один из величайших шедевров живописца… Что вы видите?
— Ваш вопрос вполне обоснован, господин Харви. Я увидел вас насквозь, когда вы рассказывали мне о «Мадонне со щеглом» Рафаэля. Теперь моя очередь раскрыться перед вами, представив свое видение «Поклонения волхвов» Боттичелли. Знайте же, что каждый раз, останавливаясь перед этим творением, я испытываю непреодолимое смущение. Прежде всего, мое внимание привлекают к центру полотна торжественность треугольной композиции, напоминающая фронтон античного храма, и длинная ярко-красная мантия короля волхвов на переднем плане. Но главным для меня всегда был автопортрет Боттичелли. Художник изобразил себя на правой стороне холста устремившим пристальный взгляд на зрителя своего творения. Его присутствие меня завораживает! Я долгое время пытался освободиться от его взгляда, но напрасно. Каждый раз, когда я подхожу к этой картине, в конце концов впиваюсь в него взглядом, и так до головокружения! Ведь это нелегкая встреча — между существом, ушедшим около пятисот лет назад, и мной, пока еще принадлежащим к миру живых. Тем более, что я каждый раз задаюсь вопросом: кто из нас двоих более близок к смерти… Он, Сандро Боттичелли, у которого за эти века не прорезалась ни одна морщинка, стоит все на том же месте, повернув голову к тому, кто рассматривает его произведение, или я, который вскоре умрет, не оставив никакого следа своего прохода по этой земле? Понимаете ли, эта борьба не должна длиться слишком долго, так как художник гораздо сильнее, он слишком недосягаем для меня. Я не могу на него повлиять, тогда как он может делать со мной все, что ему заблагорассудится…
После этих слов Бартоломео делла Рокка снова медленно двинулся вперед и продолжил:
— Но простите, что меня настолько отвлек Сандро Боттичелли! Вернемся к Эдипу. Про него ходят самые невероятные слухи. Некоторые утверждают, что он живет уже несколько веков и что Уолтем и Дюрран, вероятно, были не первыми его жертвами. Другие говорят, что он реально не существует и является полностью вымышленным существом. Единственное, что не вызывает сомнений, — факт, что тот, кто называет себя этим именем, очень интересуется зашифрованным манускриптом Роджера Бэкона.
— В таком случае речь вполне могла бы идти о вас или обо мне!
После такого ответа Бартоломео делла Рокка слегка улыбнулся, затем ответил:
— Нет, господин Харви, я уверен, что вы не Эдип.
— Почему вы так в этом убеждены?
— Видите ли, так случилось, что год назад я встретился прямо здесь, в галерее Уффици, с таинственным человеком, который скрывается под этим псевдонимом. Я, вероятно, единственный, кому удалось пережить это свидание, ведь как вы можете отметить, я пока еще в здравом уме.
— Расскажите об этой встрече.
— Хорошо, но не в общественном месте. Пойдемте лучше ко мне в библиотеку. Я живу в двух шагах отсюда, в старинном дворце, окна которого выходят на площадь Сеньори.
9
Когда пальцы Бартоломео делла Рокка сжали позолоченную дверную ручку двери в библиотеку, он предупредил своего гостя:
— То, что вы сейчас увидите, является плодом многих жизней, целиком и полностью посвященных страсти к книгам.
Затем он зашел в комнату, как верующий входит в святое место.
— О ком вы говорите? — спросил Томас Харви, который увидел зал с потолком из резного дерева и полом, покрытым римской мозаикой.
— О моих предках, которые веками, из поколения в поколение передавали страсть к древним манускриптам, редким изданиям, необычным произведениям и ценным переплетам. Я и сам посвятил жизнь розыску старинных книг в замках и монастырях по всему миру.
Рассказывая, старик приблизился к ящику из толстого стекла. Установленный на нем датчик показывал температуру и влажность воздуха.
— Смотрите, здесь у меня хранятся свитки папируса, найденные в Фивах. Они содержат тексты эпохи пятой династии. А там лежат византийские сочинения на пурпурном пергаменте.
Затем, сделав несколько шагов вдоль книжных полок, он с осторожностью взял в руки средневековый манускрипт.
— Посмотрите… Порой ночью, когда не спится, я беру эти страницы в руки и закрываю глаза. И тогда я угадываю дыхание того, кто когда-то писал эти строки в холоде аббатства. Мне даже кажется иногда, что я слышу, как скрипит гусиное перо монаха-писаря в тишине скрипториума.[18]
Томас Харви пробежал глазами страницы, которые хозяин вложил ему в руки. Он сразу же ощутил особый запах, исходящий от пергаментных листов, и долго оценивал качество чернил.
— В состав черной краски входит чернильный орешек, — сказал он, — а основа для красного цвета буквиц — киноварь.[19]
— Примите мои поздравления! Вижу, вы знаете в этом толк.
— Да, моя история странно напоминает вашу. Когда во второй половине XIX века в Нью-Йорке зародилась торговля редкими книгами, члены моей семьи были среди первых, кто этим заинтересовался. Я помню рассказы своего дедушки, который, будучи еще ребенком, впервые обнаружил книжный магазин Уильяма Гованса. Несколько сотен тысяч старинных произведений громоздились в огромном зале без окон — а никакого электричества в то время не было. Оказавшись внутри, он в вытянутой руке держал керосиновую лампу, освещая путь отцу, моему прадеду, который, спотыкаясь об упавшие на пол книги, часами пытался отыскать стоящее произведение. Потом эта страсть передавалась из поколения в поколение, чтобы перейти ко мне. Однако средства, которыми располагала моя семья, никогда не позволяли ей приобретать такие дорогие экземпляры, как ваши.
— Это достойно сожаления, поскольку владеть редким произведением — это особенное удовольствие.
— Это так, но я довольствуюсь тем, что любуюсь ими, когда какой-нибудь редкий экземпляр попадает мне в руки — пусть даже на мгновение.
— В таком случае возьмите вот этот манускрипт, — продолжил хозяин, протягивая ему еще одно переплетенное произведение. Речь идет о «Комментариях к Апокалипсису Беатуса»,[20] написанных в центре Испании, в оборонительной башне монастыря Сан-Сальвадор де Тавара, которому постоянно угрожали мавританские воины. Посмотрите внимательно на начертание букв: можно угадать едва заметную дрожь охваченных страхом писарей и миниатюристов, оказавшихся в ловушке на последнем этаже донжона.[21] Выше них находились только часовые, обязанные сообщать о приближении атакующих…
Собственноручно вернув манускрипт на место, Томас Харви прошелся вдоль книжного шкафа. Однако, рассматривая книги, он раздумывал о личности хозяина. Ни разу делла Рокка не повернулся к нему лицом. Он сказал, что боится взгляда Боттичелли, но создается такое ощущение, будто и он страшится посмотреть в глаза своим современникам из плоти и крови. Внезапно прервав ход своих мыслей, Томас остановился перед книгой, с удивлением прочитав ее название.
— Неужели речь идет о «Началах» Евклида, напечатанных впервые в Венеции в 1482 году Эрхардом Ратдольтом?[22] — спросил он, поднося руку к книге.
Однако Бартоломео делла Рокка твердой рукой сдержал этот жест.
— Только не открывайте, — приказал он, — экземпляр слишком ветхий.
— Да, я понимаю, это поистине уникальная вещь! У вас одна из самых превосходных коллекций в мире. Каких произведений вам пока недостает?
— Самых желанных.
— А именно?
— Тех, которые все считают исчезнувшими, но они, вероятно, дремлют в недрах какой-нибудь библиотеки. Скажите мне, сколько вы знаете трагедий Софокла?
— Семь, — ответил Томас Харви после секундного размышления.
— Семь, — повторил Бартоломео делла Рокка, — тогда как он написал сто двадцать три. Знайте же, что, несмотря на преклонный возраст, я не теряю надежду завладеть однажды одной из ста шестнадцати неизвестных на сегодняшний день трагедий. То же самое касается произведений Платона, от которых, по официальной версии, не осталось никаких копий, датируемых ранее IX века.
