Элеанор Каттон - Светила
Незнание языка помешало А-Су в подробностях рассказать собравшимся тем вечером историю своих взаимоотношений с Фрэнсисом Карвером, и в результате англоговорящие участники так и не узнали деталей, сверх того что Карвер совершил убийство, а А-Су вознамерился отомстить за него. Мади разглядывал китайца, так и впившись светлыми глазами в темные зрачки А-Су. Интересно, что за предыстория связывает этих двоих? А-Су признался лишь, что знавал Карвера еще мальчишкой; ничего больше он не открыл. Мади предполагал, что А-Су около сорока пяти лет, то есть родился он в начале двадцатых годов, – вероятно, они с Карвером сталкивались в ходе китайских войн.
– Мистер Мади, – промолвил Коуэлл Девлин, – позвольте задать вопрос вам. А вы сами полагаете, что человек в грузовом контейнере – это Эмери Стейнз?
Все разом умолкли.
– Я никогда не был знаком с мистером Стейнзом и не узнал бы его при встрече, – скованно отозвался Мади, – но да, мне так кажется.
Притчард произвел в уме некоторые подсчеты:
– Если Стейнз пробыл внутри этого ящика с тех самых пор, как Карвер отплыл в Данидин, то это получается тринадцать дней без воды и воздуха.
– Несчастливое число, – пробормотал кто-то, и Мади внезапно осознал, что в курительной комнате собралось именно тринадцать человек, и тринадцатый по счету – не кто иной, как он сам.
– А такое возможно – тринадцать дней? – усомнился Гаскуан.
– Без воды? Вряд ли. – Притчард пощипал подбородок. – Но без воздуха, понятное дело… вообще немыслимо.
– Но что, если он вовсе не находился внутри все это время, с тех пор как покинул Хокитику? – предположил Балфур. – Может, его в ящик только в Данидине запихнули – либо силой, либо сам залез…
– Мой рассказ еще не окончен, – напомнил Мади.
– Да, точно, – подхватил Мэннеринг. – Он же еще не договорил. Придержите языки-то!
Поток предположений иссяк. Мади снова покачался на каблуках вперед-назад и спустя мгновение продолжил.
– Как только я понял, что внутри контейнера человек, – рассказывал Мади, – я помог ему выбраться – с трудом, ведь он был так изможден и дышал едва-едва. Он, по-видимому, совсем обессилел, колотя в стенки ящика. Я ослабил ему воротник – на нем был шейный платок, – и сей же миг на груди его проступила кровь.
– Вы его чем-то случайно поранили? – уточнил Нильссен.
На сей раз Мади не ответил; прикрыв глаза, он продолжал, словно в трансе:
– Кровь изливалась наружу… пузырилась и булькала, словно насос работал; человек схватился за грудь, пытаясь остановить поток, и, захлебываясь рыданиями, снова и снова повторял это имя: «Магдалина, Магдалина…» Джентльмены, я глядел на него в ужасе. Я словно онемел. Столько крови…
– Он о ящик поцарапался? – настойчиво гнул свое Нильссен.
– Кровь так и била фонтаном из его груди, – отозвался Мади, открывая глаза. – Это со всей определенностью не была царапина, сэр. Я-то уж никак не мог его поцарапать, разве что ногтем, а я ногти очень коротко подстригаю, как вы, верно, заметили. И повторяю: кровь хлынула потоком уже после того, как он выбрался из ящика и уселся прямо. Я подумал, может, у него в шейном платке булавка торчала, но нет, никакой булавки. Платок был завязан бантом.
Притчард нахмурился.
– Значит, он был уже ранен, – предположил он. – До того, как вы вскрыли ящик. Может, порезался обо что-нибудь до того, как на сцене появились вы.
– Может, – без особой уверенности проговорил Мади. – Боюсь, я слабо понимаю…
– Что такое?
– Что ж, – промолвил Мади, беря себя в руки. – Скажем так: рана не показалась мне… чем-то естественным.
– Это как? – не понял Мэннеринг.
Мади смущенно потупился. Он верил в аналитические свойства разума: он верил в логику с той же спокойной убежденностью, с какой верил в свою способность распознать ее. Он считал, что истину можно довести до совершенства, а совершенная истина всегда абсолютно прекрасна и предельно ясна. Мы уже упоминали, что Мади не придерживался никакой религии и потому не прозревал истины в таинственном, в необъяснимом и необъясненном, в туманах, что застят научное познание точно так же, как вполне материальные тучи в этот самый час затемняли хокитикское небо.
– Понимаю, что прозвучит это странно, – проговорил он, – но я не вполне уверен, что человек из грузового контейнера принадлежал к миру живых. При тамошнем свете… в игре теней… – Мади умолк на полуслове и вновь заговорил, уже резче: – Скажем так. Я даже не уверен, что назвал бы его человеком.
– А что же такое это было-то? – не понял Балфур. – Что, если не человек?
– Призрак, – отозвался Мади. – Видение какое-то. Фантом. Звучит глупо, понимаю. Наверное, Лидия Уэллс смогла бы описать это лучше меня.
На краткое мгновение все голоса смолкли.
– Что было дальше? – промолвил Фрост.
Мади обратился к банковскому служащему:
– Боюсь, я поступил малодушно. Я развернулся, схватил портфель и проворно вскарабкался по лестнице. А его оставил там – всего в крови.
– Вы ведь к накладной на ящике не приглядывались? – вновь поинтересовался Балфур, но Мади отвечать не стал.
– Больше вы с этим человеком не встречались? – спросил Левенталь.
– Нет, – удрученно откликнулся Мади. – Я не нашел в себе храбрости спуститься в трюм еще раз… а когда мы прибыли в Хокитику, пассажиров перевезли на берег лихтером. Если этот человек был реален, если это и в самом деле Эмери Стейнз, тогда в настоящий момент он все еще на борту «Доброго пути»… разумеется, как и Фрэнсис Карвер. Они оба – на некотором расстоянии от берега, сразу за устьем реки, дожидаются прилива. Но может статься, я все это себе навоображал. Незнакомца, и кровь, и все прочее. Прежде я никогда не страдал галлюцинациями, но… ну да вы сами видите, я не знаю, что и думать. На тот момент, однако, я был уверен, что мне явился призрак.
– Может, так оно и было, – отозвался Девлин.
– Может, и так, – кивнул Мади. – Я приму такое объяснение за истину, если найдутся веские доказательства. Но, прошу меня простить, мне оно представляется чем-то из области фантастики.
– Призрак там или не призрак, но к какому-то решению мы наконец пришли, – промолвил Левенталь с безмерно усталым видом. – Завтра утром, когда мистер Мади пойдет на пристань за дорожным сундуком…
Но Левенталь не договорил. Дверь курительной комнаты внезапно распахнулась и ударилась о стену с такой силой, что присутствующие разом вздрогнули. Все как по команде обернулись: на пороге стоял мальчишка Мэннеринга, тяжело дыша и хватаясь за бок – видать, под ложечкой закололо.
– Огни, – выдохнул он.
– Чего? – пробасил Мэннеринг, тяжело поднимаясь на ноги. – Какие еще огни? Что не так?
– Огни на косе, – отвечал мальчишка, по-прежнему держась за бок и хватая ртом воздух.
– Ну, выкладывай!
– Не могу… – Мальчишка закашлялся.
– Что еще за беготня мне тут? – взревел Мэннеринг. – Ты, вообще-то, должен стоять снаружи! Стоять, а не носиться сломя голову, черт тебя дери! Я тебе плачу не за оздоровительный моцион, чтоб тебе пропасть!
– Это «Добрый путь», – выговорил наконец мальчишка.
В комнате разом воцарилась гробовая тишина.
– «Добрый путь»? – рявкнул Мэннеринг, выпучив глаза. – Что с ним такое? Да говори же, бестолочь!
– Навигационные огни на косе, – объяснил мальчишка. – Они погасли… под ветром… и… прилив…
– Что случилось-то?
– «Добрый путь» затонул. Налетел на отмель… накренился, десяти минут еще не прошло. – Мальчишка со всхлипом перевел дух. – Грот-мачта сломалась, корабль опять завалился на борт… и тут волны хлынули в люки, и судно опрокинулось. Ему крышка, сэр. Крышка ему. Нету больше корабля.
Часть II
Пророчества
18 февраля 1866 года
42° 43′ 0′′ южной широты / 170° 58′ 0′′ восточной долготы
Эклиптика
Глава, в которой наши приверженности меняются, как явствует по нашим лицам.
Три недели минули с тех пор, как Уолтер Мади впервые ступил на прибрежный песок, с тех пор, как собрался тайный совет в «Короне», и с тех пор, как барк «Добрый путь» пополнил собою список кораблей, разбившихся на отмели. Теперь эти двенадцать человек здороваются друг с другом этак многозначительно – вот так вольный каменщик, встретив члена своей гильдии при свете дня, обменивается с ним красноречивым и серьезным взглядом. Дик Мэннеринг кивнул Коуэллу Девлину на Каньерской дороге; Харальд Нильссен дважды приподнимал шляпу, приветствуя Томаса Балфура; Чарли Фрост и Джозеф Притчард пожелали друг другу доброго утра в очереди на завтрак в шестипенсовой забегаловке. Любая тайна неизменно укрепляет только что завязавшуюся дружбу, равно как и коллективное ощущение, что виноват кто-то посторонний. Отметим, что участников собрания в «Короне» объединили не столько общие убеждения, сколько общие подозрения – направленные главным образом вовне. В своих разнообразных оценках Алистера Лодербека, Джорджа Шепарда, Лидии Уэллс, Фрэнсиса Карвера, Анны Уэдерелл и Эмери Стейнза соумышленники из «Короны» приходили все к более знаменательным выводам, несмотря на то что ничего доказано не было, никого не допрашивали и никакой новой информации не обнаружилось. Их версии обретали все более фантастические очертания, их гипотезы все больше отрывались от земли, а советы звучали все менее уместно. Неподтвержденные подозрения имеют свойство постепенно перерождаться в злостные заблуждения, подверженные смене настроений, обретают все свойства банальных суеверий, – а участники собрания в «Короне», чьи клятвы верности, как ни крути, шиты яркой нитью времени и движения, как все прочие люди, куда как уязвимы для чужого влияния.
