Джон Сэк - Заговор францисканцев
– Перед праздником Святых Стигматов, праздником дяди Орфео, – подхватила Амата. – Мы уже сообразили. Орфео считает, это самый добрый знак – что венчание совпадает с датой главного чуда, посланного его дяде Франческо. Говорит, мы можем притвориться, что все украшения и песнопения – в нашу честь. И уж конечно, святой Франциск благословит наш брак множеством детей.
Конрад больше не улыбался, но оставил при себе свои сомнения. Вот и первое испытание обещания, данного им генералу ордена. Он просто кивнул:
– Стало быть, в день празднества Святых Стигматов. Поглощенная радостным волнением, Амата не заметила, как переменилось его лицо.
– Благослови тебя Бог, Конрад, – сказала она, – значит, все улажено.
И повернулась к своему управляющему – вся улыбка и трепет.
– Маэстро Роберто, на тот вечер и назначим свадебный пир. Пошлите сразу верхового к дяде Гвидо в Кольдимеццо, и еще надо обязательно купить panni franceschi мне на платье. Времени совсем мало, – она ухватила Роберто за локоть и чуть ли не потащила его со двора, выкрикнув через плечо: – Надеюсь, и для тебя на праздник будет сюрприз, Конрад.
Тот вопрошающе взглянул на нее, но девушка только рассмеялась.
– Если сказать теперь, то какой же это сюрприз! – и скрылась вместе с управляющим.
Когда они ушли, Конрад вернулся к грудам обломков. Нагнулся и поднял обрывок пергамента, валявшийся наверху. Он не сумел разобрать расплывшихся потускневших слов, переписанных рукой Джакопоне, но бережно сложил клочок овечьей кожи и спрятал его на груди. Он вместе с Аматой надеялся, что рукопись избежала гибели и хранилась в целости – пусть даже навсегда недоступная ему – в Сакро Конвенто. Если же нет – этот обрывок остался единственным свидетельством полувекового потаенного мятежа Лео.
43
Последние дни перед венчанием и даже само торжественное событие почти не оставили следа в памяти Аматы. Факельное шествие, провожавшее новобрачных на свадебный пир, мгновенно забылось, едва темный церковный портал и суровая башня колокольни остались позади. Фра Конрад исчез, оправдавшись тем, что хочет провести ночь в Портиункола.
– На твоем празднике я буду вроде третьего колеса у тачки, – сказал он Амате.
Освободившись от надзора духовных особ, гости завели песню, обращенную к древнему римскому божеству брака:
«Гимен, О Гименэ, Гимен...»,
которая сменилась воззванием к Венере и Купидону:
«Когда тебя стрелой пронзает Купидон...».
Вино текло рекой в просторном зале их с Орфео дома. Дядя Гвидо, кажется, привез с собой весь винный погреб Кольдимеццо. Слуги перемешались с возчиками, купцами и знатными гостями, и добрые пожелания от языческих понемногу перешли в непристойные. Поглядывая на парочки, плясавшие, обнимавшиеся на скамьях, перешептывавшиеся и красневшие, – Амата предсказала Орфео, что до утра будет обещано еще немало свадеб. Оставалось надеяться, что клятвенных обещаний не возьмут обратно, рассмотрев избранницу или избранника при трезвом дневном свете. Одна такая парочка попыталась скрыться, но была поймана. Они искали уединения в верхних комнатах, куда после пожара можно было забраться только по приставной лесенке. Девица оказалась наверху первой и вцепилась в лестницу, которую пьяная компания пыталась выдернуть из-под ее приятеля, оставив беднягу болтаться в пространстве между раем и преисподней. Тому удалось все же выскочить наверх, и гости разразились восторженными воплями, когда он вырвал лесенку из рук преследователей и втянул ее за собой. Под шумок Орфео шепнул Амате, что пора и им сбежать.
День простоял необычно теплый для конца сентября, и занавеси над кроватью ничуть не шевелил ветерок. Амата с удовольствием отметила, что ночью им не придется укрывать наготу одеялами. Свет единственной свечи освещал влюбленных как раз так, чтобы, скрывая тенями недостатки, подчеркивать округлости женской фигуры и движение мышц на плечах мужчины. Аромат жимолости за прикрытым ставнями окном наполнял комнату.
Амата развязала золотой шнур, стягивавший на талии ее белое платье, и сдернула с головы венчик. Орфео голодными глазами следил, не выпуская из рук кубка, как она распускает черные кудряшки и через голову стягивает платье. Наполовину выпутавшись из ткани, она проговорила самым естественным тоном:
– Помнишь, любовь моя, тех новобрачных из Ветхого Завета, которые три первые ночи провели в молитве? Может быть, и нам...
К сожалению, Амата не успела освободить голову и не могла видеть его лица, зато услышала, как он подавился вином, и слышала стук пролитых капель. Орфео погрозил ей пальцем, но ничего не сказал, опасаясь снова закашляться. Она послала ему усмешку через плечо и, ныряя за занавес балдахина, соблазнительно изогнулась.
Он снял сапоги и пояс, но остался в двухцветной праздничной накидке жениха.
– Орфео, почему ты не раздеваешься? – возмутилась она, когда он очутился с ней рядом.
В тени она увидела, как блеснули его темные глаза.
– Эту накидку тебе придется заслужить, как жене вождя кочевников, – объяснил он.
Понятно, теперь он ее дразнит в отместку за ту шуточку. Он обвел пальцем ее грудь, коснулся соска.
– Ты знаешь историю шута Карима?
– Ох, любимый, теперь не время для сказок.
– Ты не пожалеешь, обещаю. Вместо каждой точки будет поцелуй... или иное удовольствие.
Понемногу разогревая ее, он рассказывал, как некий султан наградил Карима за его мудрое дурачество плащом, ярким, как радуга, и как жена вождя, издалека увидев его, решила что плащ должен достаться ей. «Остерегись, – ей служанка, – Карим не так глуп, как представляется». Но жадная женщина только посмеялась над ней и зазвала шута в свой шатер. Она угостила и напоила его, но Карим сказал, что ему нужно другое и что он отдаст свой плащ только в обмен на любовь...
Уже в каждой частичке тела Аматы горел огонь, не гаснувший от любовной росы, щедро изливавшейся из врат Астарты. Каждая жилка в ней дрожала еще до того, как Орфео вошел в них. Потом он замолчал на не измеримое временем, блаженное, божественное мгновенье, пока все ее существо не взорвалось наслаждением, и тогда он нежно, бережно вывел ее к покою.
– Теперь снимай эту проклятую накидку, – выдохнула она.
– Эти самые слова сказала жена вождя Кариму, – усмехнулся он, – но шут ответил: «Нет, этот раз был за тебя, потому что я люблю тебя больше всех женщин, каких знал. Следующий будет за плащ».
Он был так же бодр и тверд, как в начале. Она вскрикивала в такт коротким толчкам, а Орфео все ускорял ритм и наконец, протяжно вскрикнув, обмяк. Амата обняла его, прижала к себе, радуясь его удовольствию.
– Накидка? – напомнила она. Тяжело дыша, Орфео шепнул:
– Этот раз был за меня. Обещаю, следующий будет за плащ.
Невероятно, но он снова был готов. Утром придется его расспросить, потому что ее невеликое знание мужчин говорило, что он совершил невозможное. Однако пока ей вовсе не хотелось его прерывать. Правда, Амата твердо настояла:
– Сперва накидку!
Он рассмеялся и через голову сорвал с себя последнюю одежду, отбросил ее не глядя.
Спина, плечи, грудь его были так широки, что у Аматы едва хватало рук обнять его. Всем мужчинам не повредило бы провести лет пять на весле, подумалось ей, пока волны восторга не смыли всех мыслей, накатывая снова и снова в блаженстве, которое Орфео сумел растянуть на целую вечность.
– Со мной, вместе со мной, – умоляла она.
– И это будет, – тихо ответил он, – но пока моя радость – в твоей радости.
Она совсем забыла себя: тонула, всплывала, парила, пока, казалось ей, она больше не сможет вынести сладостной боли. И Орфео дышал все глубже, захлебываясь воздухом, испуская стоны, словно и он готов был разорваться, и в этот раз они взорвались вместе.
Они долго лежали рядом, и в минуту отдохновенного покоя Амата погладила ладонью свой живот, уверенная, что последнее мгновенье зародило в ее лоне новую жизнь – но это будет ее тайной, пока она не будет знать наверняка.
Наконец Орфео поднялся на локте и начал поглаживать ей лоб, отводя прилипшие от пота пряди и улыбаясь ей. Ласка в его движениях радовала ее не меньше телесного наслаждения .
Отдышавшись, Амата вдруг захихикала и торжествующе выговорила сквозь смех:
– Накидка моя!
– Ты недооцениваешь Карима.
Орфео перевернулся, сел на краю постели, раздвинув занавеси.
– «Сегодня жарко, меня мучает жажда», – женщине шут, обменяв свой плащ на старую накидку ее мужа. – Орфео дотянулся до своего кубка. – И он взял у нее чашу с водой, вышел из шалаша и стал пить. Он видел издалека, что к палатке скачет ее муж, но прежде, чем тот приблизился...
Кубок выскользнул из руки Орфео и разбился о выстеленный плиткой пол.
– Ох, осторожней, Орфео, – вскрикнула Амата, но он ответил ей проказливой улыбкой:
– ...Карим точно так же разбил свою чашу и стал плакать и причитать. Вождь сошел с коня и стал расспрашивать, что случилось, что его так опечалило. И Карим рассказал, как за разбитую глиняную чашу жена вождя потребовала у него прекрасный плащ, подарок султана. Вождь влетел в шатер в ярости на жену, которая так обошлась с простаком, ведь он считал гостеприимство священным долгом. И он поклялся, что задаст жене хорошую трепку, если та сейчас же не вернет плащ.
