Мария Фагиаш - Лейтенант и его судья
Сразу же после вынесения приговора он без лишних церемоний был уволен из армии и вместо военного кителя получил простую куртку. Короткие прогулки во дворе разрешались трижды в неделю. Один день в неделю он получал только хлеб и воду. Как и в начале его ареста, ему было запрещено писать, читать или заниматься какой-либо деятельностью, которая могла бы отвлечь его от однообразия дня.
В течение первых недель майор Кунце часто звонил в Моллерсдорф и справлялся у начальника тюрьмы о заключенном. Его нисколько не заботило, что думает этот начальник о таком необычном интересе. Его и в остальном заботило теперь немногое, в том числе и расстройство его семейной жизни. Он привык приходить домой непосредственно перед ужином и, если они не выходили из дома на прогулку или на прием, сразу же забирался в свой кабинет. Роза была ревностной католичкой, поэтому вопрос о разводе даже не упоминался. Даже просто расставание было для нее неприемлемым, но Кунце надеялся, что со временем она уступит и даст ему свободу.
Обычно Роза по утрам спала долго и вставала тогда, когда он уже уходил на службу. Но в один прекрасный день в конце июля она ожидала его в своем соблазнительнейшем неглиже перед завтраком. Лицо ее было скромно припудрено, макияж был едва заметен. Она подала ему кофе и намазала маслом рогалики.
— Я должна тебе кое-что сообщить, — сказала она, и это прозвучало торжественно, почти трагически. Он затаил дыхание. У него не было ни малейшего сомнения, что она произнесет сейчас волшебное слово, с которым он обретет свободу Вместо этого она сообщила ему, что ждет ребенка.
Какое-то бесконечно долгое мгновение он смотрел на нее, не находя слов. Эта возможность никогда не приходила ему в голову. Ей было тридцать восемь лет, ему тридцать девять.
— Да, но — в твоем возрасте? — сказал Кунце, ошеломленный от неожиданного открытия.
Роза немедленно разразилась слезами.
— Что ты имеешь в виду — в моем возрасте? Мне ведь, в конце концов, не семьдесят, хотя ты иногда, сдается мне, так и считаешь.
— Ах, Роза, будь же благоразумна. Когда ребенку будет двадцать, тебе же действительно будет шестьдесят.
— Звучит так, как будто ты хочешь, чтобы я от него избавилась, — тихо сказала она. — Убить дитя — это то, что ты хочешь?
Он потерял терпение.
— Боже мой, Роза, не надо этой твоей постоянной мелодрамы! Не делай из меня злодея только потому, что все для меня так неожиданно! Как давно ты уже знаешь об этом?
— Примерно шесть недель, но я хотела знать наверняка, прежде чем сказать тебе.
— Ты должна пойти к врачу!
— Я была у него вчера.
— И что он сказал?
— Что я на третьем месяце.
Наконец он полностью осознал услышанное. У них будет ребенок. Не только у Розы — это будет и его дитя. От одной этой мысли у него перехватило дыхание.
Рудольф Кунце — так он был крещен по имени старшего сына генерала Хартманна — родился одиннадцатого ноября 1910 года. Ребенок весил четыре кило, мать и дитя перенесли роды превосходно. Когда майору Кунце показали маленький кричащий сверток, который был его сыном, он рассматривал его не с большим любопытством, чем какую-нибудь экзотическую рептилию в зоопарке. Он пытался понять причины своего абсолютного равнодушия и пришел, сознавая свою вину, к выводу, что он вовсе не отец и никогда настоящим отцом не будет. Он вспоминал свое детство без отца, и ему было жаль это маленькое создание, которому была уготована та же судьба. Само собой, он поклялся на совесть выполнять свой отцовский долг и тщательно скрывать от ребенка свое равнодушие.
Эти его помыслы изменились внезапно и неожиданно, когда Рудольфу было всего восемь месяцев. Кунце взял в привычку по вечерам заглядывать в детскую. Малыш лежал, как обычно, в коротких штанишках в своей кроватке, всецело, казалось, занятый попыткой сосчитать пальчики на ноге. Он был крепенький, для своего возраста живой ребенок. Услышав шаги, он оставил свою ножку и повернулся на бок, чтобы посмотреть, кто пришел. Кунце остановился у кроватки и стал смотреть на малыша. Вдруг навстречу ему протянулись ручонки его сына.
Осторожно он взял ребенка, опасаясь, что он такой же хрупкий, как цветок, но маленькое тельце, к его удивлению, было крепким и мускулистым. Крошечные ручки Рудольфа играли с пуговицами мундира и звездочкой на петлице.
— Он любит тебя, — объявила Роза, только что вошедшая в комнату.
— Глупости! Как он может? Он меня почти не знает, — проворчал Кунце. Ни за что на свете он не хотел дать понять Розе, как он смущен и тронут.
— Он знает, что ты его отец, — настаивала Роза.
— Ах, оставь. Все дело в форме. Дети любят все, что сверкает.
20
Все предвещало хорошее лето. Майор снял виллу в окрестностях Штробла, откуда открывался вид на озеро Вольфганг. Роза с маленьким Рудольфом, кухаркой и горничной выехали туда еще в начале июня, а Кунце решил присоединиться к ним в августе и провести там свой отпуск.
Ему не доставляло никаких неудобств, что он остался один в Вене. Тролль составлял ему компанию, он поседел вокруг носа и вел себя теперь спокойно и с достоинством. С недавних пор Кунце стал брать его с собой в бюро, где никто не был в претензии, что он линяет, хотя и Роза с течением времени смирилась с тем, что, если она хочет удержать мужа, она должна терпеть собаку.
В эти летние недели Кунце снова вел жизнь холостяка. Он питался в маленьком кафе гостиницы на Вайбурггассе. Если вечер был теплым, он ехал омнибусом в Венский лес. Он много читал — Штриндберга, Голсуорси, Томаса Манна, Франца Верфеля, д'Аннунцио и открыл для себя Пруста. Когда он спустя годы вспоминал об этом памятном месяце — памятном, потому что это был последний счастливый и спокойный июнь в его жизни и жизни его поколения, — он видел себя, сидевшим в тенистом дворе маленького ресторанчика под Веной с бокалом холодного вина перед собой, с Троллем у ног и перелистывающим страницы книги ветерком, дувшим с горы Каленберг. Пара кур выискивала хлебные крошки под столом, день угасал, всходил месяц, и хозяин вешал принесенную из дома керосиновую лампу.
Где-то кто-то наигрывал на цитре мелодию Лео Фалля, в соседнем дворе любительский оркестрик играл вальс о «прекрасном голубом Дунае», далее по улице звучала мелодия Оффенбаха на губной гармонике. Чудесные мелодии соединялись с ароматом лип и стаккато лошадиных копыт по мостовой перед домом в один умиротворяющий легкий шум.
Именно в этом дворике его застало известие об убийстве эрцгерцога, наследника трона. Кунце только что пришел сюда, договорившись о встрече с Герстеном и Принцем Хохенштайном. Они собирались втроем проехать на машине Принца на гору Каленберг, откуда открывался чудесный вид на город, и там, на террасе отеля, поужинать. Они собирались выехать в семь, но около восьми примчался Герстен с известием, которое, как ядовитый газ, уже заполняло все уголки Вены: Франц Фердинанд и его супруга убиты в Сараево!
Кунце прежде всего подумал, должен ли он привезти семью домой.
— Война? — спросил он.
Герстен покачал головой.
— Я не думаю. Кто в этой империи готов мстить за Франца Фердинанда и умирать за него? «De mortuis nil nisi bene», но будем честными: любить его никто не любил.
Кунце пришло в голову посещение замка Конопишт, вопрос английского ботаника, как может начаться война, и циничный резкий ответ эрцгерцога: «Всегда может произойти какой-нибудь конфликт, который сам по себе довольно безобиден, но стороной, желающей войны, может легко быть использован как повод». Теперь, при воспоминании об этом, эти слова звучали как ужасное предсказание.
— Кто возьмет меч, тот от меча и погибнет, — пробормотал Герстен. — Ты знал, что Франц Фердинанд заказал для себя изготовить двуствольную винтовку Манлихера? Фотографии, на которых он изображался рядом с горой убитой дичи, стали мне просто противны.
«Довольно сильно сказано для серебряного медалиста соревнований по стендовой стрельбе», — подумал Кунце.
— Я надеюсь только, что в известных кругах не захотят сделать из него мученика, — задумчиво произнес Кунце. — Меня бы это не удивило. Если для них это будет выгодно.
Панические настроения, возникшие вначале, улеглись, и Роза с Рудольфом оставались в Штробле. Ее письма были полны оптимизма, но проскакивали легкие жалобы на погоду (часто идут дожди), на горничную (она поняла слово «отпуск» слишком буквально), на местных лавочников (цены у них здесь ужасные). И вдруг Сербии был поставлен ультиматум и издан приказ о мобилизации. Кунце взял один день отпуска, чтобы перевезти свою семью в Вену.
Хотя он не посылал телеграмму, Роза была готова к переезду, все вещи были уложены. Ее женская интуиция правильно оценить обстановку снова удивила Кунце и вызвала его уважение. Та самая Роза, которая из-за опавшего суфле закатывала истерику, была в обстановке надвигающейся самой большой опасности в ее жизни спокойна и собранна.
