Росс Кинг - Экслибрис
— Лекарственный огород, сэр, — пояснил парень, перехватив мой взгляд. — В селе говорят, он не цвел уже более сотни лет, с тех пор как монахи покинули наши места. Семена посадили слишком глубоко; по крайней мере, так считает мой отец. Ничего не росло, пока он не распахал всю эту землю весной. — Он бросил на меня из-под полей своей шляпы долгий настороженный взгляд. — Это похоже на чудо, правда, сударь? Как будто монахи вернулись.
Нет, подумал я, необычайно растроганный этим зрелищем: похоже на то, что монахи на самом деле никуда не уходили, словно все эти годы изгнания что-то от них продолжало жить здесь, затерянное, но небезнадежно, подобно словам в книге, что ждет читателя, который, сдув с нее пыль и открыв обложку, пробудит к новой жизни ее автора.
— Мне подождать вас здесь, сэр?
Двуколка подъехала к дому, чьи полуразрушенные отливины выплевывали дождевые потоки. Карнизы крыши захлебывались водой. Сам дом, несмотря на улучшения, выглядел таким же угрюмым и неприветливым, как прежде. Что может произойти с подземными каналами, размышлял я, от таких обильных дождей? Остается надеяться, что инженер из Лондона уже прибыл, чтобы незамедлительно провести спасательные работы.
— Минутку, пожалуйста.
Выбравшись из коляски, я окинул окрестности более внимательным взглядом. Не заметно было ни единого признака каких-либо работ. Окна со сломанными рамами — их, по крайней мере, не починили — были темны. Возможно, обитатели уже покинули дом? Неужели я приехал слишком поздно?
Но вдруг я учуял его: едва уловимый аромат примешивался к влажному утреннему воздуху, сладковатый и едкий, такой же легкий и мимолетный, как галлюцинация. Я вновь взглянул наверх и увидел в одном из открытых окон — в том, за которым находилась лаборатория, — силуэт телескопа. Я почувствовал слабый укол страха в животе.
— Нет, — сказал я парню, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. — Ты мне больше не нужен. Пока не нужен.
Я зашел под фронтон. Аромат трубочного табака — того, огневой сушки Nicotiana trigonophylla — уже испарился. Подняв палку, я постучал в дверь.
Глава 7
— Инчболд!
Голос звучал осуждающе. Приоткрывшаяся дверь, в щель которой выглянула угрюмая физиономия Финеаса Гринлифа, сейчас начала закрываться, как и его тусклые глаза, полыхнувшие взглядом по уезжающей коляске. Я поспешно шагнул вперед и неловко схватился за медную головку ручки.
— Подождите…
— В чем дело? — спросил он тем же суровым тоном. — Что привело вас сюда?
Даже от Финеаса я не ожидал подобного приема. Я просунул мою косолапую ногу в уменьшающийся дверной проем.
— Неотложное дело, — ответил я. — Позвольте мне войти, будьте так любезны. Я приехал с визитом к вашей госпоже.
— В таком случае, господин Инчболд, вы приехали слишком поздно, — прошипел он через свои прореженные зубы. — К сожалению, должен сказать, что леди Марчмонт нет дома.
— Неужели? Могу я поинтересоваться, не отправилась ли случаем ее светлость в Уэмбиш-парк? — Я раздраженно покрутил ручку. — Возможно, мне стоит навестить ее там?
— Уэмбиш-парк?
На лице его появилось невинное, даже недоуменное выражение. Либо он отлично играл свою роль, либо Алетия не поделилась с ним своими секретами.
— Позвольте мне войти, — повторил я, зацепившись моей суковатой палкой за каменный дверной косяк. — Или мне придется вышибить дверь!
Это была пустая угроза для человека моего телосложения, но мне не оставалось ничего другого, как попытаться ее исполнить, когда дверь вдруг захлопнулась перед моим носом. Извергая проклятия, я налег плечом на массивную дубовую дверь, потом, когда это не помогло, пнул ее ногой — с тем же результатом. Вероятно, я сломал бы себе пальцы на ноге или ключицу, если бы мне не пришла в голову мысль повернуть медную дверную ручку. Когда защелка открылась, я услышал изнутри приглушенное ругательство, а потом дверь распахнулась и на пороге вновь появился Финеас. На сей раз он выглядел еще менее приветливым. Оскалив зубы, он шагнул в мою сторону, угрожая вышвырнуть меня отсюда, как наглого и невоспитанного грубияна. Переступив через порог, я ударил его палкой по ноге, и наконец, после еще нескольких физических неучтивостей, мы оба, сцепившись вместе, оказались на мозаичных плитках пола.
Вот так начался мой заключительный визит в Понтифик-Холл. Какое постыдное и комичное зрелище: два неуклюжих человека, орудуя локтями и не жалея проклятий, дерутся в глубоком провале атриума. Я по натуре ни в коем случае не драчун. Я ненавижу насилие и всегда прилагал всяческие усилия, чтобы избежать его. Но разбуди в трусе храбрость — и он, как говорится, будет драться почище самого дьявола. Поэтому, вступив в бой с моим престарелым противником, я обнаружил, что укусы и кулачные удары — весь жестокий портовый репертуар — с готовностью пришли мне на помощь. Я ударил его в живот косолапой ногой, а мои зубы вцепились в его большой палец, когда он попытался придушить меня. Эта отвратительная свалка закончилась, когда я обхватил его шею в замок и начал молотить по носу кулаком. Только увидев алую струйку крови, я отпустил его, и он пополз, мыча как бычок и прикладывая к своему пораженному ужасом лицу тыльную сторону ладони. Да-да, то была постыдная сцена, но я ни чуточки не раскаивался. По крайней мере, до тех пор, пока раздавшийся откуда-то сверху голос не произнес мое имя. Со стоном перекатившись на спину — Финеас со своей стороны тоже нанес мне несколько хороших ударов, — я поднял глаза и увидел Алетию, перегнувшуюся через перила на лестничной площадке второго этажа.
— Господин Инчболд! Финеас! Прекратите немедленно! — Ее голос с гулким эхом пролетал по лестничному колодцу. — Пожалуйста… джентльмены!
Я пошатываясь поднялся с пола, отдуваясь, шаркая ногами и стряхивая капли дождя, как дурно воспитанная и нашкодившая гончая, вылезшая из пруда для домашних уток. Порыв ветра, проникший через разверстый дверной проем, раскачал люстру, запоздало возвестившую о моем прибытии нестройным перезвоном. Я неловко топтался на месте, и мои чулки при этом издавали какие-то хлюпающие звуки, а стекла моих очков так запотели, что почти лишили меня способности видеть. Я осознавал, что потерял известное преимущество. Усмехнувшись себе в бороду, я ощутил праведный гнев при мысли о том, в каком положении оказался. Я выглядел одновременно разбойником и придурком.
Но Алетию, казалось, вовсе не удивили ни моя внешность, ни поведение или даже сам факт моего неожиданного прибытия. Не выглядела она и сердитой, когда спустилась с лестницы просто озадаченной и расстроенной, словно ждала развития событий, истинной кульминации, которая еще не случилась. На мгновение я подумал, что она, возможно, почему-то предвидела мой приезд сюда. Может даже, этот дикий гамбит, моя поездка в Дорсетшир, входил в ее таинственные планы?
— Пожалуйста, — сказала она, переводя взгляд на меня, — разве мы не можем держаться в рамках приличия?
Изумленно глянув на нее, я подавил приступ горького как полынь смеха. Я едва мог поверить своим ушам. В рамках приличия? И вдруг вся накопившаяся злость вместе с хорошо продуманными речами мгновенно всплыли в моем сознании. Я резко шагнул вперед и, размахивая палкой, как пикой, требовательно спросил, что она подразумевает под «рамками приличия». Являются ли приличными ее лживые игры? Или устроенная за мной слежка? Или нападения на мою лавку? Или убийство Нэта Крампа? Было ли все это, вопрошал я высокомерным и разгневанным тоном, было все это тем, что она осмелилась бы назвать приличным?
Полагаю, я продолжал еще какое-то время в том же духе, срывая злобу, как обманутый любовник, и обвиняя Алетию во всех рождавшихся в моей голове грехах; мой голос срывался на визг, и я подчеркивал каждое злодеяние стуком палки. Как же я вопил и орал! Мое бравурное выступление впечатлило меня самого; я даже не думал, что способен исполнить такую пламенную и внушительную речь. Краем глаза я видел, что Финеас ползет по плитам пола, оставляя за собой кровавые кляксы. На полпути вниз по лестнице Алетия застыла на полушаге, ее глаза тревожно расширились.
Постепенно моя гневная тирада иссякла. Ira furor brevis est[57], как пишет Гораций. Я задыхался от изнеможения, пытаясь сдержать рыдания и слезы. Глянув в овальное зеркало, стоявшее у стены, я заметил в нем трясущегося кавалера, изголодавшегося и оборванного, с впалыми щеками и лихорадочно блестящими глазами. Я совсем забыл о моей трансформации, о последствиях лихорадки в тандеме с препаратами Фоскетта. Из зеркала на меня пялилось безумное привидение, некто вернувшийся из царства мертвых, дабы свершить ужасное возмездие, — что, впрочем, было не так уж далеко от истины.
