Элизабет Редферн - Музыка сфер
— О чем вы?
— Тебя освободят, и скоро, но только на одном условии. Ты не должен возвращаться в дом в Кенсингтоне, понял? Не должен ни с кем из них разговаривать, даже с доктором.
— Так куда же я пойду? Куда я пойду? — Слепой Ральф начал раскачиваться, как осиротевший ребенок.
— Тебе дадут деньги, — сказал тот негромко, — чтобы ты подыскал себе жилье в Лондоне. Покидать Лондон ты не должен. Тебя ищут констебли, Ральф. Они зададут тебе побольше вопросов об убитых девушках. И ты не станешь лгать им так, как сначала лгал мне. Если ты солжешь или попробуешь сбежать, Августа умрет.
— Нет, нет…
— Итак, — продолжал тот своим мягким шотландским голосом, — ты скажешь им то, что сказал мне?
— Так за это же мне висеть, — прошептал Ральф.
— Возможно. — Пожатие плеч. — Но разве это не предпочтительнее мукам, которые ты терпишь ежедневно?
Ральф услышал, как зашуршала одежда и лязгнула оловянная миска с затхлой водой — единственным подкреплением его сил, которое ему предлагалось. Он почувствовал, как ее край осторожно прижали к его губе. Он начал лакать воду — отчаянно, не по-человечески, как собачонка.
— В конце-то концов, — продолжал тот, — этого хотела бы твоя жена, не так ли? Чтобы ты испытал туже муку, что и она.
— Да, — кивнул Ральф, его располосованное шрамом лицо потемнело от страданий. — Да.
Он услышал шорохи других движений, осознал мерцание свечи на веках под повязкой. Из тишины возник другой голос:
— Он готов?
Это был голос человека, выворачивавшего ему пальцы.
— Да, — сказал допросчик Ральфа, — он готов. Снабдите его монетами и отпустите.
Повязку сдернули с глаз Ральфа, его, все еще полуслепого, толкнули к двери, однако он не прошел через нее, нет. Его глаза приспособились к сумраку, смягченному только одной свечой, и он в ужасе уставился на второго человека, того, кто так бережно ломал ему пальцы. Их глаза встретились, и тот, улыбнувшись, сказал негромко:
— Тебе никто не поверит, знаешь ли.
Тут с него сняли цепи и за плечи втащили вверх по лестнице, а его руки, изуродованные, бесполезные, свисали по его бокам. Он задержался в дверях, и они вытолкнули его на свободу.
Ральф, слепо пошатываясь, вышел в яркий лондонский день. Почему его отпустили для того лишь, чтобы предупредить, что он должен будет признаться в убийстве кому-то еще? А он знал, что умрет, если признается.
Тихонько всхлипывая, обезумев от боли, Ральф брел бесцельно, не понимая, куда идет, не думая об этом. Ведь они сказали ему, чтобы он не смел возвращаться домой, и он не смел сбежать с жестоких улиц столицы, где таились его мучители, не то Августа, которую он любит, умрет.
Никогда не возвращаться домой. Ему уже начинало казаться, что все его воспоминания о той прежней жизни ему померещились. Может быть, он убил и позабыл. Может быть, он на самом деле помешан, как они ему твердили.
Лакит, сделав то, что велел ему сделать Джонатан, от скуки бродил по убогим улочкам, примыкающим к Лейстер-Филдс, лениво подумывая о партии в кости в каком-нибудь тамошнем игорном притоне, чтобы скоротать начало вечера. Он купил вишен с лотка, в похотливой жадности озирая почти нагую грудь девушки, их продававшей, пока не шагнул ближе и не увидел, что кожа ее усеяна рябинами, будто кожура загнившего плода. Тогда он начал развлекаться, выплевывая косточки в запаршивевшего пса, который спал в канаве, и рассматривая прохожих.
И насторожился, когда увидел дюжего изуродованного шрамом мужчину в грязной одежде, который брел среди прохожих, ступая тяжело и медленно, будто испытывал сильную боль, а глаза у него были такие, будто за ним гнались адские псы.
Лакит его помнил. Кучер, который отвез французского доктора и Александра Уилмота из Кларкенуэлла в Кенсингтон в ту ночь, когда Лакит побывал в «Голове быка».
Он выплюнул последнюю косточку с некоторой силой, и она угодила псу в морду. Пес, подвывая, убежал. Заложив руки в карманы плаща, Лакит направился за кучером, смешиваясь с прохожими. Тот свернул в проулок, Лакит последовал за ним на некотором расстоянии, так как крупная фигура человека со шрамом внушала опасения. Затем тот обернулся, увидел, что за ним следят, и его лицо исказил ужас. Он пустился бегом в направлении Сохо по Бродуик-стрит. Лакит, нахмурясь, поспешил за ним. Наконец тот свернул в тупик за Райдерз-Корт и обернулся к своему преследователю, точно затравленный зверь, и Лакит с некоторым трепетом полез за ножом в карман, прикидывая, как поступить, но тут человек со шрамом рухнул на колени и надрывно простонал:
— Да, я это сделал. Я их убил. Их всех.
Он поднял кулаки, чтобы заслонить безобразность своего смоченного слезами лица, и Лакит ужаснулся, увидев, как жутко искалечены его руки, причем совсем недавно. Распухшие суставы окостенели, и некоторые пальцы торчали под неестественными углами, точно у огородного пугала.
— Все в порядке, приятель. Ну-ну, все в порядке! — успокаивающе повторял Лакит и медленно направился к нему.
— Он говорил! — шептал Ральф, будто самому себе, и его голос содрогался от страха. — Я не знал, что он может говорить…
LV
Если мы предадимся фантазии и сотворим собственные миры, нам не следует удивляться, если мы далеко свернем со стези истины и природы; но миры эти исчезнут, подобно картезианским вихрям, которые вскоре были отвергнуты, чуть появились более убедительные теории. С другой стороны, если мы будем добавлять наблюдения к наблюдениям, не пытаясь извлечь из них не просто какие-либо выводы, но еще и предположения, мы погрешим против той самой цели, ради которой только и стоило производить эти наблюдения.
Я попытаюсь придерживаться золотой середины; но если мне придется от нее отклониться, я не хотел бы впасть во вторую ошибку.
ВИЛЬЯМ ГЕРШЕЛЬ. «Письма» (1785)Карлайн. Джонатан, вернувшись в свой кабинет, читал и перечитывал письмо от Дэвиса, которое принес с собой через Уайтхолл в приемную Ричарда Форда, старшего магистрата; но у двери Форда его предупредили, что магистрат совещается с товарищем министра Кингом. А потому он ушел и, оказавшись снова у себя, усомнился в разумности обращения к властям. Группа Монпелье все еще пользуется протекцией; так какие у него есть основания полагать, что в вопросе об убийствах ему поверят больше, чем верили в прошлом? А потому он решил дождаться сообщений от наблюдателей, которых отправил к Найтсбриджской заставе и на все ведущие к ней дороги, поскольку, казалось ему, у него остается только один выбор: заняться Карлайном самому.
Немой, способный говорить; жестокий насильник; убийца его дочери. Его поиски почти завершились.
Внезапно в паузе ожидания он вспомнил про подзорную трубу, оброненную на Кенсингтонском тракте.
Она лежала глубоко в кармане его плаша, который он повесил сохнуть после ливня на спинку кресла. Он вытащил ее и начал стягивать сырой футляр, прикидывая, имеет ли смысл возиться с ней, или же она уже безнадежно испорчена. И вновь прикинул, бывают ли подзорные трубы настолько тяжелыми? Порывшись в ящиках стола за ножом для разрезания бумаги, он с некоторым трудом вытащил окуляр.
И внутри трубки из красного дерева обнаружил уложенные так уютно, будто она была сделана специально для них, золотые французские монеты. Две дюжины луидоров с головой короля на одной стороне и ангелом на другой.
Республиканские золотые: те же золотые, какие были уплачены Розе. Ему никто не поверил, когда он заявил, что Ротье и его кружок работают не на англичан, а на республиканцев, и оберегаются человеком, который убивает, чтобы тайком вернуть монеты. Его обвинения были отвергнуты с такой категоричностью, что он и сам перестал в них верить.
Внезапно Джонатан вспомнил выражение на лице Кроуфорда, когда он застал его за разговором со светловолосым голубоглазым мужчиной в зеленом плаще — Вильямом Карлайном, как он был уверен теперь. Кроуфорд с самого начала предупреждал его против расследования занятий Товарищества Тициуса. Кроуфорд с помощью губительной сплетни обеспечил, чтобы никто не поверил единственному человеку, вышедшему на след Ротье. Почему?
Он неуверенно напомнил себе, что Бретонская экспедиция увенчалась успехом, что он и прежде ошибался. Но оставались вещи, которые ему требовалось узнать, вопросы, которые ему требовалось задать. Он встал, уложил монеты в трубу, а потом бережно убрал ее в карман плаща. Он отправился в Монтегю-Хаус и поднялся по лестнице до кабинета Кроуфорда. Он постучал, ответа не последовало. Он подергал дверь, но она была заперта.
Джонатан с горечью, жалея об отсутствии Лакита, быстро спустился назад по лестнице к посту привратника и сообщил дежурному, что замок на двери его кабинета в департаменте колоний заело. Он потребовал, чтобы поломка была устранена немедленно. Привратник вышел во двор, ворча под нос и оставив наборы запасных ключей висеть без присмотра на доске позади его стула. Джонатан быстро определил связку ключей от кабинетов наверху и вновь поднялся по лестнице.
