Оливер Пётч - Дочь палача и ведьмак
— Вы про грозу говорили, — продолжил он грубо. — Сильно грохочет? Говорите же!
— Сильнее грозы я и не помню, когда видел в последний раз, — ответил граф, с любопытством разглядывая Якоба. — Молнии сверкают, как будто по монастырю из пушек бьют. Остается только молиться, чтобы в крышу какую-нибудь не ударило… А тебе что?
— Молнии! — воскликнул Куизль. — В молниях все дело! Этот полоумный пытался вызнать у Непомука насчет грозы, он украл у него записи, а в катакомбах мы как раз про молнии читали!
Палач вынул из мешка записную книжку колдуна и принялся ее листать. Наконец он хрипло рассмеялся:
— Вот мы и дурни! Это ж надо таким идиотом быть… И как мы сразу не догадались!
— Ты это о чем? — растерянно спросила Магдалена.
Но отец лишь показал ей раскрытую книжку. На странице был нарисован похожий на человека автомат, и от него тянулись веревки, которые оканчивались зигзагами, напоминающими молнии. Внизу значилось изречение на латыни.
Credo, ergo sum.
— Мыслю, следовательно, существую, — пробормотала Магдалена.
— Вспомни, — прошептал палач. — Когда ты в первый раз побывала на колокольне… Те странные приспособления… Похожи они на эти рисунки?
— Ты прав. — Магдалена задумчиво провела пальцем по линиям рисунка. — В точности такие. Но почему…
— Что такое? — нетерпеливо перебил ее граф Вартенберг. — Что это за книга, и о чем ты говоришь, палач?
— Виргилиус! — воскликнул Куизль. — Часовщик. Он хочет оживить с помощью молнии свою чертову куклу!
— То есть… какую куклу? — растерялся граф.
— Проклятие, здесь все такие тугодумы? Автомат, конечно, который пропал! Виргилиус забрал его и теперь думает, что может его оживить. И это, должно быть, как-то связано с чертовыми облатками… Похоже, они нужны ему, чтобы закончить эксперимент!
Палач взволнованно показал на раскрытую страницу:
— Credo, ergo sum. Мыслю, следовательно, существую! Похоже, Виргилиус думает, что вера в облатки в сочетании с молнией оживит его скрипучий автомат. Как он додумался до такого!
— Но, отец, этого… этого не может быть, — неуверенно заметила Магдалена. — Виргилиус мертв. Симон сам видел его труп на кладбище.
— Симон видел обугленный труп, и рядом с ним — трость этого якобы страдальца. Но Виргилиус ли это был? Подумай, дитя!
Куизль злобно рассмеялся и покачал головой, а Магдалена почувствовала, как у нее закружилась голова от внезапной догадки.
— Думаешь… он хотел, чтобы мы решили, будто он мертв? — воскликнула она. — Точно так же, как хотел, чтобы мы думали, будто его похитили?
Якоб кивнул.
— Он похитил самого себя, чтобы добраться до этих проклятых облаток! Он знал, что брат отдаст ему облатки только в том случае, если перед ним разыграть что-нибудь эдакое. Палец отрезал, наверное, у покойника — может, даже у Виталиса, чтобы нагнать страху на славного Мауруса. Он все продумал заранее! Когда Виргилиус понял, что мы можем разоблачить его, он быстренько подстроил собственную смерть, чтобы отвести от себя подозрение.
Палач задумчиво потер переносицу.
— Свежая могила, которую мы с Симоном видели на кладбище, следы на земле — все сходится. Виргилиус сам выкопал труп, с помощью фосфора сжег его до неузнаваемости и сбросил в колодец. Следы возле могилы оставил он же. Хотя…
Палач помедлил и тем самым дал возможность вмешаться графу.
— Я правильно понял? Этот часовщик подстроил так, чтобы его считали похищенным? — спросил Вартенберг и снова вскинул правую бровь. — И теперь скрывается где-то в подземельях?
— Чертов Виргилиус! — прохрипел вдруг библиотекарь. — Так я и знал, что он беду на монастырь навлечет! Если б мы раньше пришли к власти, сразу бы его вышвырнули! Только настоятель и держал его здесь…
— Твоего мнения никто не спрашивал! — огрызнулся граф и махнул солдатам. — Уведите этих двоих в камеру, где прежде сидел тот аптекарь. Пусть подумают до завтра о том, какие их ждут страдания. Я догоню вас.
Стражники подхватили монахов и поволокли их, точно мешки, вверх по лестнице.
— Прошу вас, ваше превосходительство! — воскликнула Магдалена. — Дайте нам хотя бы двух ваших солдат, и мы разыщем детей! Я уверена, что они где-то там!
— Магдалена, подумай, что сказал граф! — вскинулся на нее Куизль. — На улице бушует гроза, которую так ждал Виргилиус. У него есть облатки, есть кукла… Поверь мне, он где-то там, снаружи! И будь я на его месте, то прихватил бы детей с собой. Если он вздумал осуществить свои планы, то лучше заложников не найти.
— А… как же мой муж? — У Магдалены на глазах выступили слезы. — Господи, я уже не знаю, что делать!
Двое солдат между тем скрылись в коридоре; библиотекарь при этом ругался в голос, а приор смиренно молился. Из тех, что остались, никто не решался заговорить. В конце концов палач прокашлялся и начал:
— Ваша честь… — Магдалена буквально видела, как тяжело давались ему эти слова. — Прошу вас не ради себя, а ради моей семьи. Пошлите оставшихся людей вниз, чтобы посмотрели там, что к чему. А мы с дочерью поднимемся с вашего позволения наверх, где бушует гроза.
— Проклятие! — вспылила женщина. — Сколько раз тебе говорить, чтобы ты мной не командовал! Я пойду вниз! Дети и Симон там, я знаю это.
— А я говорю, что ты пойдешь со мной, и немедленно!
Граф Вартенберг вскинул руки.
— Черт возьми, прекратите спорить!.. Хорошо, согласен. Эти двое помогут вам и посмотрят, что там творится. Хотя я не верю ни единому слову из ваших россказней.
— Спасибо, спасибо вам, ваша милость! — Магдалена спешно поклонилась и ринулась обратно к проему, ведущему в подземелье. — Не будем терять время!
— Проклятие, я сказал, что ты пойдешь со мной! — проревел палач. — Я пока что твой отец, и не смей мне перечить!
Но Магдалена уже влезла в пролом. Двое стражников с растерянным видом стояли на лестнице и смотрели на графа.
— А с вами что? — спросил Вартенберг. — К полу приросли? Следуйте за чертовкой!.. — Он с усмешкой повернулся к Куизлю. — Мало ты свою дочь порол в детстве. Но теперь, наверное, поздно уже. Девка упрямее черта.
— Это у нас семейное, — проворчал Куизль и, пожав плечами, стал подниматься по стоптанным ступеням. — Если вернется из подземелий, хорошенько надеру ей задницу. Нам лучше поспешить наверх, пока этот Виргилиус вместе с грозой не умчался.
Симон чувствовал, как к мышцам постепенно возвращалась подвижность. Ноги и руки чесались, словно по ним ползали тысячи муравьев, сердце у него колотилось, но лекарь старался не шевелиться. Трудно сказать, что сделал бы с ним Виргилиус, если бы заметил, что жертва его уже не так беззащитна, как он предполагал. Дети все это время жались к неподвижному телу отца и испуганно следили за странным горбуном.
Симон все гадал, как они могли так просчитаться. Обугленное тело у кладбищенского колодца принадлежало не Виргилиусу, а монаху из третьей, раскопанной могилы! Часовщик подбросил им наживку, и они с благодарностью ее проглотили.
Платок с монограммой Авроры! Виргилиус сам же его там и потерял. И следы были его… А он, дурак суеверный, в сказки про големов и колдунов поверил!
Часовщик тем временем растворил облатки в стакане, наполнил мутной водой маленькую бутылочку и теперь задумчиво ее рассматривал.
— Вот так! Вот это, я понимаю, Aqua vitae, живая вода, — бормотал он. — Раствор, впитавший силу страхов и желаний тысяч паломников! Святые облатки почитались столетиями, поколения богомольцев питали их своей верой. В этих искромсанных кругляшках сосредоточена сила одного из святейших мест Европы!
Виргилиус тихонько рассмеялся и потряс бутылочкой, так что крошки закружились в воде.
— Разве не удивительно? Это ведь просто мука, тесто. Да и все прочие святыни не более чем барахло. Ржавые безделушки, бесполезные кости, старое тряпье, которое уже в пыль рассыпается… Но мы, люди, наделяем их жизнью, потому что верим в них!
Он с тоской посмотрел в потолок.
— Я уже отчаялся найти средство, способное вернуть мою Аврору. Только в Андексе я наткнулся в монастырской библиотеке на старинную книгу, посвященную заклинанию голема и созданию жизни. Я делал заметки, изучал еврейскую нумерологию, Талмуд — и наконец понял!
Виргилиус наклонился к Симону. У лекаря непроизвольно задергались сначала губы, а потом и все лицо. Он невольно вспомнил о еврейской книге, которую всего несколько дней назад видел на столе у настоятеля. Должно быть, это была та самая работа, о которой так торжественно говорил теперь Виргилиус.
— А знаете, как раввины оживляли своих глиняных прислужников? — прошептал Виргилиус, вплотную наклонившись к Симону. — Они вкладывали им в рот записку с написанным на ней именем Божьим, а потом произносили последние слова из Сотворения мира… — Монах закрыл глаза, словно собрался молиться. — …И вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою,[20] — процитировал он шепотом.
