Линдсей Дэвис - Заговор патрициев, или Тени в бронзе
— Ты должен мне десять денариев.
— Увидимся завтра, когда я обналичу свою ставку!
— Человек, которого ты ищешь, на втором ярусе, на Авентинской стороне, рядом с трибуной судей; он расположился на уровне финиша.
— Как бы мне ненавязчиво подойти к нему? — Фамия захохотал, что с моей хорошо известной уродливой внешностью это невозможно. Но он оказался полезным: через пять минут я проскочил через одно темное стойло на стороне въездных ворот и протиснулся через двойные двери.
На меня напали шум, жара, запахи и цвета. Я стоял на арене, как раз на дорожке для скачек. У меня в руках было ведро и лопата. Я подождал, пока прошли жокеи, а потом зашагал по песку, бесцельно тыкая лопатой в землю, когда пересекал диагональную линию старта. Я дошел до центральной части арены, спины, чувствуя, что меня там видно как прыщ на носу адвоката — но Фамия был прав: никто никогда не замечает рабов, которые убирают навоз.
Сейчас шла та часть представления, где наездники вставали сразу на двух лошадей — поразительно, хотя сравнительно медленно. Хитрость в том, чтобы лошади были отлично натренированными, и, чтобы держать хороший ритм; мой брат умел так делать. Мой брат был несдержанным, атлетическим и вопиюще глупым типом; он пробовал все, где можно сломать шею.
Когда стоишь у мраморного подиума, от огромного размера цирка дух захватывает. Ширина составляла половину длины обычного стадиона, и от белой линии старта противоположный конец казался так далеко, что приходилось щуриться. Когда я медленно шел вдоль спины, сразу надо мной возвышались великолепные изваяния — Аполлон, Кибела, Виктория. Я впервые смог оценить искусное огромное позолоченное бронзовое ограждение, которое находилось между местами для сенаторов и самой ареной. За ним располагалось два мраморных яруса и третий деревянный, далее закрытая верхняя галерея, где были только стоячие места. Пока я бесцельно бродил с ведром, я заметил на песке рядом с подиумом и спиной блестящую полоску из слюды, где цветные камешки от прошлых торжественных мероприятий сбились к краям дорожки. В цирке никогда не делали навесов; на песке можно было жарить яичницу. Повсюду постоянно чувствовался запах потных лошадей, перекрывавший съеденный за обедом чеснок и женские духи.
Спина была украшена мозаикой и позолотой, на фоне которых я наверняка казался маленькой темной точкой, надоедливым жуком. За время двух забегов я переместился к огромному красному гранитному египетскому обелиску, который Август поставил в самом центре спины; потом подобрался поближе к финишу и трибуне судей. Места в этой части стадиона всегда были самыми популярными. Сначала масса лиц слилась в одно большое человеческое месиво, но когда моя уверенность возрастала, я начал различать детали: женщины, которые двигали свои скамеечки для ног и перекидывали столы через одно плечо, мужчины, раздражительные и покрасневшие под послеобеденным солнцем, воины в форме, дети, неустанно ерзающие на сидениях или дерущиеся в проходах.
Между скачками был перерыв, который заполняли акробаты. Зрители зашевелились. Я присел у подиума, от пыли у меня пересохли глаза. Тем временем я начал тщательно просматривать второй ярус. Мне потребовалось двадцать минут, чтобы найти Пертинакса. В тот момент, когда я это сделал, мне показалось, что он тоже меня заметил, хотя отвернулся. Как только я его засек, я подумал, как же я мог раньше пропустить его злую физиономию.
Я сидел тихо и продолжал искать. Совершенно точно двумя рядами ниже и на десять мест в сторону я увидел самого Анакрита. Некоторое время он наблюдал за Пертинаксом, но в основном озирался вокруг на другие места. Я знал, кого искал он! На дальнем конце ряда, где сидел Пертинакс, и опять немного выше находились двое шпионов, которых я узнал. Они с Анакритом образовывали треугольник, заключив в него человека, который был мне нужен, и защищая его от меня. Никто из них не посмотрел на арену, пока я на корточках сидел там.
Я встал. То же самое сделал и Пертинакс. Я стал переходить дорожку по направлению к позолоченному ограждению. Он двигался вдоль ряда. Пертинакс увидел меня. Я знал это, как и Анакрит, хотя он не понял, где я. Спотыкаясь о ноги людей, Пертинакс дошел до прохода. Даже если бы я перебрался через ограждение и оказался среди возмущенной знати, сидящей на мраморных скамейках, он успел бы спуститься по лестнице и выскочить раньше, чем я догнал бы его. Тем временем Анакрит вдруг закричал одному из своей суровой команды эдилов и безошибочно указал на меня. Я не только потерял Пертинакса, но сам скоро мог оказаться под арестом.
Потом я очнулся от другого крика среди топота копыт. Я поднял голову и увидел огромные оскаленные зубы украшенного лентами черного жеребца, несущегося прямо на меня. Трюкачинаездники: на этот раз двое мужчин в берберских штанах, сцепившись руками, во весь рост стояли на одной лошади. С дьявольским криком и диким блеском в глазах один наклонялся в стороны, а другой его поддерживал. Они подхватили меня, как какойнибудь жалкий трофей. Мы сбросили второго наездника, после чего понеслись дальше, пока я играл роль испуганного балласта, размахивая лопатой и пытаясь делать вид, что эта сумасшедшая скачка была лучшим развлечением в моей жизни.
Толпе мы понравились. Анакрит нас возненавидел. Не будучи дураком, который возомнил себя наездником, я тоже.
Мы скакали вокруг трех конусообразных столбов и алтаря Конса на конце спины, очень опасно наклоняясь на повороте. Потом понеслись обратно на противоположную сторону по всей длине стадиона. Под скрип отполированных копыт меня сбросили у въездных ворот. Фамия утащил меня с арены.
— Юпитер, Фамия! Что за идиот твой друг?
— Я сказал ему найти тебя — скоро наш заезд!
Наверное, мой зять думал, что меня интересует результат моей дурацкой лошади.
* * *Мы были следующими. Атмосфера стала другой; говорили, что этот забег стоит посмотреть. Фамия сказал, что на Ферокса поставили большие деньги. Чемпион выглядел поособому — походка с высоко поднятыми копытами, мощное телосложение, пурпурный блеск великолепной шерсти. У него был вид лошади, которая знала, что это ее великий день. Когда я увидел, как Брион сажал на коня их жокея, мы с ним обменялись вежливым кивком. В этот момент я заметил коекого, кто не любовался Фероксом, а пробегал глазами любующуюся им толпу. Коекто несомненно искал Пертинакса.
Я прошептал Фамии:
— Там моя знакомая девушка…
Потом проскочил через толпу, пока мой зять все еще бормотал, как же я мог оставить женщину в такой ситуации…
LXXXVI
— Туллия!
— Фалько.
— Я вчера искал тебя.
— А я искала Барнаба.
— Ты еще с ним увидишься?
— Зависит от лошади, — сурово сказала девушка. — Он думает, что у него чемпион — но он оставил свои ставки мне!
Я потащил Туллию за руку прямо через Бычий рынок в тень и тишину за одним маленьким круглым храмом с коринфскими колоннами. Я никогда в нем не был и не замечал, кто считался его божеством, но аккуратное строение этой святыни всегда притягивало меня. В отличие от большинства дерзких храмов дальше от реки, у этого не было привычной толпы жалких торговцев, и он казался не тем местом, где грязно предлагали молодую девушку с большими глазами в нарядном платье с блестящей каймой.
— У меня есть к тебе коекакое предложение, Туллия.
— Если оно непристойное, то не утруждайся! — с опаской выпалила она в ответ.
— У тебя достаточно мужчин? Тогда ты не хотела бы получить много денег?
Туллия уверила меня, что очень хотела бы этого.
— Сколько денег, Фалько?
Если бы я сказал — полмиллиона, она бы не поверила.
— Много. Их получит Барнаб. Но я считаю, что ты больше их заслуживаешь…
Туллия тоже так считала.
— Как мне их получить, Фалько?
Я тихо улыбнулся. Потом я объяснил подавальщице, как она могла помочь мне взять Пертинакса и получить целое состояние, которое было так же прекрасно, как ее личико.
— Да! — сказала Туллия.
Мне нравились девушки, которые не сомневались.
Мы вернулись к лошадям. Малыш глазел по сторонам, словно все вокруг его удивляло. Какой смешной. В первый раз, когда Фамия посадил на него жокея, мое чудесное животное тут же сбросило его.
— Это который, Фалько? — спросила Туллия.
— Малыш. Он принадлежит мне.
Туллия захохотала.
— Тогда удачи! О — я дам тебе это! — Она вручила мне кожаный кошелек. — Тут его ставки. Почему Барнаб должен выигрывать? Все равно, — сказала мне девушка, — он побоялся использовать свое настоящее имя, чтобы его не узнали, — поэтому Барнаб назвал твое!
Если у него было такое чувство юмора, то я подумал, что наверняка сам Пертинакс дал кличку моему коню.
