Сергей Степанов - Догмат крови
— Чей шкаф?
— Мне не сказали. Тильки объясняли, шо бояться нечего, вони мне найдут фатеру, одежду дадут, все, как есть дадут.
— Не говорили ли вам, что предстоит мокрое дело? Вы понимаете, что такое мокрое дело?
— Ни, — отрицательно мотнул головой Сингаевский.
В зале суда загудели. «Врет!» — раздался громкий шепот в зале. Прокурор поспешил сменить опасную тему.
— А вы действительно совершили кражу из магазина Адамовича на Крещатике в ночь с 12 на 13 марта?
— Ага!
Чаплинский напрягся. Виппер задал вопрос нарочито небрежным тоном, однако на самом деле точная дата ограбления имела важнейшее значение. Поскольку убийство произошло предположительно 12 марта, воровская шайка имела нечто типа алиби, хотя и очень шаткое, что и взялась доказать защита. Грузенберг с задором наскакивал на взломщика:
— Почему вы думаете, что, если в ночь с 12 на 13 марта вы украли, то утром часов в 10 или в 11 нельзя было убить?
Сингаевский тупо глядел на адвоката, стараясь сообразить, куда он клонит.
— Я в третий раз вас спрашиваю, почему же вы думаете, что если вы в ночь на 13 марта совершили кражу, то это доказывает, что накануне утром вы не могли убить?
— Утром я был дома с Ванькой Рыжим, а вечером мы в магазине крали. На следующий день уехали в Москву.
— Поспешно уехали! Теперь позвольте выяснить следующее. Вы имели деньги на покупку билета?
— Ни. Я взял у матери рублей восемь или десять.
— Зачем же вам втроем ехать в Москву, если у вас совсем не было денег?
После довольно длительного молчания Плис выдавил из себя:
— Хотел побачить Москву, бо никогда не бував.
— Вот как? — усмехнулся Грузенберг. — Внезапно сорвались из Киева на следующий день после исчезновения мальчика, чтобы полюбоваться белокаменной?
Плис почесал в затылке и пробурчал:
— Маял думку продать награбленное и, если выгорит, что-нибудь уворовать в Москве.
За свидетеля взялся поверенный гражданского истца Замысловский. Он обращался к уголовнику с вопросами, больше походившими на уговоры:
— Ведь прежде чем ограбить магазин, вам нужно было хорошенько выспросить, когда хозяин уходит и тому подобное, не так ли? Вообще нужно сделать продолжительные разведки, выследить где что лежит, как магазин запирается. Ведь когда собираются ограбить магазин, не просто так лезут в него.
Было понятно, что Замысловский старался убедить присяжных заседателей в том, что воровская шайка потратила утро и день 12 марта на изучение диспозиции перед ограблением и, следовательно, не имела времени для совершения убийства. Однако взломщик не замечал протянутой ему руки и упрямо твердил, что года три назад они уже грабили это заведение на Крещатике и хорошо знали обстановку. Чаплинский крякнул с досады: «Кретин»! Замысловский терпеливо гнул свою линию.
— Как у вас обыкновенно делается? Сначала с одним делом покончите, потом принимаетесь за другое. Сначала сбудете вещи, а когда деньги прокутите, тогда за другое принимаетесь.
— Ага!
— А не бывает так, что вы, не кончив одно дело, принимаетесь за другое?
Плис наконец понял, чего от него добиваются, и отрицательно мотнул головой. Когда его уводили из зала суда, он столкнулся в дверях с Борисом Рудзинским, которого также вели под конвоем. Председатель суда Болдырев задал вопрос:
— Скажите, свидетель, вы сюда присланы из Сибири?
— Прямиком из Сибири! — Рудзинский с вызовом оглядел публику.
— Почему вы сознались, что совершили кражу в магазине Адамовича. Потому что не хотели, чтобы вас привлекли к делу Ющинского?
— Чтобы меня не пришили к этому делу.
— С кем вы совершили ограбление?
— С Ванькой Рыжим… с Латышевым…
— Знаете, что Иван Латышев выбросился из окна?
— Слыхать слыхал, но подробностей не знаю.
Чаплинский считал, что Латышев выбросился из-за непростительной оплошности следователя Фененко. Однако этот промах был единственный, который он был готов простить своему бывшему подчиненному. Чаплинский видел, что Сингаевский и Рудзинский произвели на публику и присяжных заседателей отталкивающее впечатление, так что отсутствие Ваньки Рыжего, самого бесшабашного члена воровской шайки, играло на руку ритуальному обвинению. Тем временем прокурор Виппер со знанием дела расспрашивал:
— Вы чем взламывали магазин? Фомкой?
— Губарем, то есть сверлом, — осклабился взломщик.
— Знаете сестер Дьяконовых? Они швеи.
— Видать видал, но не знаю. Они раньше жили на Захарьевской улице. Отец их торговал мясом на Еврейском базаре.
— На Еврейском базаре? — встрепенулся Шмаков. — Что же, у него значит с евреями были знакомства?
Рудзинский озадаченно глянул на старика и протянул, что понятия не имеет. Председатель Болдырев спросил свидетеля, учился ли он где-нибудь.
— В городском училище, а потом меня уволили. Тогда я поступил в военно-фельдшерское училище.
— Долго учились там?
— В первом классе остался на второй год, а из второго был отчислен за поведение.
Адвокат Грузенберг в своей обычной напористой манере задал свидетелю вопрос:
— Вы пробыли в военно-фельдшерском училище один год. Чему вас учили?
— Закон Божий, русский письменный, русский устный, арифметика, латынь, география, история, чистописание, зоология… — Рудзинский старательно перечислил науки, которые не сумел одолеть.
— Зоология! — воскликнул Грузенберг. — Значит, учили зоологию! Показывали вам животных? Объясняли анатомию?
«Сейчас хитрый адвокат припишет недоучившемуся фельдшеру знание анатомии, в которой были явно сведущи убийцы, обескровившие тело Ющинского», — обеспокоенно подумал прокурор судебной палаты. Но поверенный гражданского истца Замысловский уже спешил на помощь.
— Вам показывали в училище, как режут животных?
— Нет, только рассказывали, как составлены животные.
— На операции какие-нибудь водили вас?
— Нет, на операции водят с третьего и четвертого классов.
— Так что, например, о хирургии вы не имеете никакого понятия?
— Не имею, — подтвердил свидетель.
Защитники Бейлиса обменялись между собой несколькими словами. Карабчевский попросил еще раз пригласить Сингаевского. Очевидно, Карабчевский хотел выяснить его познания в анатомии.
— Ваша сестра получила некоторое домашнее образование. А вы чему-нибудь учились?
— Пытались учить, тильки я туп к грамоте, — признался вор.
— Писать умеете?
— Тильки фамилию подписую.
— А читать?
— Тильки по слогам.
Шмаков спросил, учился ли свидетель анатомии. Плис недоуменно мотнул головой.
— Может, вы учились хирургии? Слово такое слышали когда-нибудь?
— Ни, не слышал.
Ввиду противоречий в показаниях свидетелей Махалина и Сингаевского между ними была устроена очная ставка. Председатель попросил Махалина подойти поближе к дубовой конторке и обратился к Сингаевскому:
— Посмотрите на этого молодого человека. Узнаете его?
Махалин с высоты своего роста устремил взгляд на приземистого взломщика. Тот молчал. Председатель еще раз повторил вопрос. После долгой паузы Сингаевский сказал, что видел этого человека у Караева в номере Михайловской гостиницы. Председатель предоставил защите возможность задать вопросы свидетелям. Грузенберг встрепенулся и начал расспрашивать Махалина, в каких словах Сингаевский признался в убийстве.
— Итак, Сингаевский сказал: «Да, это наше дело!» — спросил адвокат.
— Да.
Председатель обратился к взломщику:
— Вы, Сингаевский, что скажите на это?
— Ни, я це не говорил.
Прокурор Виппер обратился к свидетелю Махалину с просьбой пояснить, действительно ли Сингаевский употребил выражение «министерская голова». Махалин утвердительно кивнул.
— Да, он сказал, что «это сделала министерская голова Рудзинского».
— Была ли такая фраза произнесена вами? — осведомился прокурор у второго участника очной ставки.
— Шо? — шмыгнул носом Плис и закончил под громкий смех в зале: — Бис его знает, не умею ответить.
Когда заседание суда было прервано до следующего дня, Чаплинский направился к себе, размышляя над тем, что очная ставка ничего не дала. Однако покидавшая заседание публика думала иначе. До ушей прокурора донеслись слова какого-то журналиста, очевидно, приезжего, потому что прокурору не доводилось видеть его раньше: «Видели, как испугался Сингаевский, когда Махалин, словно демон вырос перед его глазами. Уголовник не мог отвести от его своих глаз, полных животного ужаса — ведь он не ожидал увидеть того, кто знает его тайну, похороненную, казалось, на веки». Его собеседник, судя по всему, тоже из пишущей братии, иронически заметил: «Полноте, Владимир Дмитриевич, вы же намедни писали в „Киевской мысли“, что Сингаевский — такое тупое животное, что на его физиономии никаких чувств не отражается». — «То было намедни, а сегодня иное. Учите, батенька, диалектику!»
