Еремей Парнов - Александрийская гемма
АїБїРїАїКїАїДїАїБїРїА АїБїРїАїКїАїДїАїБїР АїБїРїАїКїАїДїАїБ АїБїРїАїКїАїДїА АїБїРїАїКїАїД АїБїРїАїКїА АїБїРїАїК АїБїРїА АїБїР АїБ А
— И что бы это значило? — спросил Люсин.
— Ага! — азартно восторжествовал Юра. — Значит, задело все-таки за живое! Ну что ты, среднестатистический гражданин, знаешь об этом магическом слове? Для тебя оно не более чем синоним абсолютной бессмыслицы. Я правильно понимаю? Чепуха, белиберда, чеховская реникса?
— А на самом деле?
— В действительности же это одна из сокровеннейших формул алхимии.
— Я так слышал, что заклинание в честь Абраксакса?
— Ого, майор, вы делаете успехи!.. А Абраксакс, по-твоему, чего? — Березовский лукаво прищурился. — Ну-ка!
— Сирийский или еще какой-то идол, — не слишком уверенно ответствовал Люсин. — Или нет?
— Идол! Эх, ты… Глаза б мои на тебя не глядели. А основополагающий принцип философии Василия Валентина не желаешь? Эон! Андрогин! — принялся вдруг выкрикивать Березовский с неистовой страстностью. — Тебе хоть что-нибудь такие слова говорят, недоучка?
— Сам-то давно таким умным заделался? — невольно улыбнулся Люсин.
— Сейчас я тебе такое покажу, что ты ахнешь!
В полном молчании они пересекли поросшее пожухлым бурьяном поле, изобильно усеянное битым кирпичом, и устроились возле сварной металлической вышки, окрашенной в ядовито-зеленый цвет.
— Под сенью змия, — загадочно провозгласил Юрий, вытаскивая неразлучный блокнот. — Ознакомься, пожалуйста, с сей сигнатурой.
Люсин непонимающе уставился на выписанные двумя аккуратными столбиками названия:
Adonis vernalis Адонис Berberis vulgaris Барбарис Rosa gallica Роза Aloe arborescens Алоэ Calendula officinalis Календула Althaea officinalis Алтей Datura stramonium Дурман Artemisia absinthium Артемизия Betonica officinalis Буквица Ruta graveolens Рута Acorus calamus Аир
— Чуешь, чем пахнет?
— Аптекой, — неудачно сострил Люсин. — Сушеной травой.
— Сам ты треска сушеная! — вскипел Березовский. — Прочти как акростих, бич мурманский.
— Абракадабра?
— Она самая! — Березовский торжествующе вырвал блокнот. — Хошь по-латыни, хошь кириллицей. Полное совпадение!
— Ну-ка! — Владимир Константинович попытался вернуть сокровенный список. — Чего же удивляться, если все названия переводные?
— Переводные? — Березовский ответил негодующим смехом. — А дурман? А буквица? Разуй очи, штурман! Аир тоже, по-твоему, переводное?
— М-да, в самом деле, — Люсин тыльной стороной ладони отер увлажненное лицо. — Интересная пропись.
— Ты хотя бы отдаленно догадываешься, что это за штукенция?
— Если привычка мыслить логически мне не изменяет, то мы имеем дело с эликсиром Розенкрейца. Правильно?
— И ты говоришь об этом так спокойно? — Березовский разочарованно пожал плечами. — Ну, знаешь, тебе ничем не угодишь!
— Почему? Я же сразу сказал, что интересно… Дозировку тебе не удалось размотать? В порядке исторического интереса?
— Полной уверенности еще нет, но мне кажется, что я на верном пути. — Березовский увлеченно вооружился шариковой ручкой и вновь нарисовал буквенный треугольник. — Обрати внимание на первый столбец, составленный из одиннадцати букв «А». Понимаешь?
— Не очень… Уж больно спешишь.
— Одиннадцать «А» видишь?
— Вижу.
— Следующую колонку из десяти «Б»?
— Естественно.
— Какое название стоит в списке первым?
— Адонис.
— А за ним?
— Барбарис.
— Вывод не напрашивается? — Березовский обласкал Люсина взглядом. — Между тем ларчик, как и положено, открывается просто. — Березовский торжествующе вскинул руки и, словно хирург перед операцией, нетерпеливо пошевелил пальцами. — Более чем! Берем одиннадцать драхм или, там, гран адониса, десять барбариса, девять розовых лепестков и так далее, вплоть до ирного корня, сиречь аира, коего отвешиваем в количестве одной драхмы. Идея ясна?
— Остроумно. Ты это сам придумал или были какие-то отправные точки?
— Пока это только гипотеза. Все великолепнейшим образом укладывается в схему. И главное, полностью в стиле эпохи! Вспомни всякие магические квадраты и прочие герметические забавы!
— Поздравляю, Юрок, идея действительно конструктивная. И очень привлекательная с чисто эстетической стороны.
— Пол Дирак, предсказавший позитрон, говорил, что выведенное им математическое уравнение слишком красиво, чтобы не быть верным. И что ты думаешь? Вскоре этот самый позитрон обнаружили в космических лучах. Красота дается нам, чтобы мы могли не только умом, но и сердцем постигать гармонию мира.
— Великолепно сказано. Откуда это?
— Тебя интересует автор цитаты? Он перед вами, — с показным смирением потупился Березовский, но, не справившись с ролью, прыснул: — Учись, салага, пока я жив!
— Живи вечно, цезарь! — Люсин с упоением вдохнул студеную сырость. — Допустим, ты верно разгадал эту абракадабру, и нам полностью известен состав, но что дальше? Рецепт приготовления мы едва ли сумеем восстановить.
— Лично я и не ставил себе подобной задачи. И вообще не знаю, кому она по плечу. Солитов, возможно, и разгрыз бы сей твердый орешек, а так…
— Березовский безнадежно махнул рукой. — Считай, что к электрическим батареям Вавилова и греческому огню прибавился еще один исторический курьез. А ведь соблазнительная приманка: заснуть на излете жизни, с тем чтобы восстать средь новых поколений. Их «преимущественные величества» знали, что прятать в гроссмейстерском жезле!
— Развей, пожалуйста, эту темку. Тогда, по телефону, я, извини, почти ничего не понял.
— Потому что слушать надо было старика Березовского, а не беситься! Ну да ладно, чего с тебя взять?.. Главное, что прицел был взят верный. Тут целиком и полностью твоя заслуга, вернее, Георгия Мартыновича. Он совершенно правильно расчехвостил мои измышления насчет жезла, наши с тобой измышления, Люсин! Слова «жезл императора мальтийский хранит содружество ключа» мы действительно поняли тогда слишком буквально. Тем более что жезл у императора, сиречь Павла Петровича, был уже не тот, Подлинный скипетр великого магистра Гомпеша с секретной запиской внутри граф Литта куда-то припрятал. Копию всучил, хитрющий иезуит. Видимо, у него были для этого достаточные основания. Павел, таким образом, стал первым из магистров, которого обделили священной прерогативой.
— Значит, раньше каждый новый магистр получал вместе с регалиями и саном своего рода эликсир бессмертия, продления жизни, я имею в виду?
— Совершенно справедливо. Отсюда, возможно, и титул «преимущественное величество». Преимущество, как видим, немалое. Оно позволяло главе ордена как бы продолжить свое попечение за соблюдением устава. Согласно тайной регламентации выборы нового великого магистра могли быть отсрочены единогласным решением капитула на двадцать четыре года. Чуешь, откуда ветер дует?.. Это свидетельствует о том, что уснувший под действием эликсира владыка продолжал оставаться формальным главой ордена. Вот уж власть так власть! Ни императорам, ни папам, ни даже генералам иезуитского ордена такая и не снилась.
— Преимущество и в самом деле заманчивое, — с некоторой долей сомнения заметил Люсин. Стараясь не подпасть под обаяние вдохновенного творческого порыва, он оставался настороже. Березовский умел сочинять на лету. — И кто-нибудь им воспользовался? Из этих гроссмейстеров?
— Насколько мне удалось установить, никто. Одни собирались, но не успели — опередила смерть, другие не решались, третьим помешали роковые стечения обстоятельств… Интересно, осмелился бы Солитов на такой опыт?..
— С какого примерно времени известен рецепт?
— С начала четырнадцатого века, когда Филипп Четвертый Красивый, обвинив орден храмовников в богохульстве и непотребстве, истребил всю его верхушку вместе с великим магистром Жаком де Моле. Хотя король Франции и сумел в конце концов прибрать к рукам несметные богатства ордена, кое-что отошло к братьям-иоаннитам, которых объявили формальными наследниками. Филиппа прежде всего волновал голый чистоган, поэтому на всякого рода регалии, священные реликвии и прочую дребедень он смотрел сквозь пальцы. Лишь по этой причине рецепт избежал огня, безжалостно пожравшего все орденские архивы, и сохранился для поколений. Тайну свято берегли, но, несмотря на самую строгую конспирацию, кое-что все же просочилось. В замке Рогана в Сыхрове мне удалось узнать, как это произошло. Но это так, замечание по ходу…
— Нет уж, рассказывай! — потребовал Люсин, убаюканный сладкоголосым пением.
— Ты хорошо домнишь «Три мушкетера»? — согласно кивнув, спросил Березовский. — Хоть великий Дюма и говорил, что для него история только гвоздь, на который можно навесить любые одежды, вколачивал он свои гвоздики намертво, не подкопаешься. Для настоящей фантазии необходима достоверная стартовая площадка. Мушкетер, избравший себе псевдоним Арамис, и его высокородная любовница герцогиня де Шеврез де Роган, чей портрет я собственными глазами созерцал в Сыхрове, — реальные исторические фигуры. Их богатое эпистолярное наследие, полное недомолвок, иносказаний и пропусков, помогло мне выйти на правильный путь. Усилиями бывшего мушкетера иезуиты уже при Людовике Четырнадцатом прибрали мальтийцев к рукам, а незадолго до Великой французской революции окончательно подчинили их своему влиянию. — Березовский торжественно склонил голову, словно закончивший выступление виртуоз. — Пикантная подробность! — плутовски подмигнул он. — Арамис, кажется, не устоял перед соблазном попробовать средство… Но это уже совсем другая история. Вариации на темы романа «Десять лет спустя».
![Еремей Парнов - Мальтийский жезл [Александрийская гемма]](/uploads/posts/books/165752/165752.jpg)
