Еремей Парнов - Третий глаз Шивы (С иллюстрациями)
— Людмила Викторовна говорит, что обычно Ковский уходил в свой кабинет около десяти часов. Так?
— Пожалуй… Иногда раньше, иногда позже, но большей частью он действительно приступал в десять.
— И что же он делал? Включал потенциометр?
— Нет. Потенциометр никогда не выключался. Запись биопотенциалов велась непрерывно.
— С чего же тогда начиналась работа?
— С очень простой вещи: утреннего полива растений.
— Кто именно поливал?
— Чаще всего сам Аркадий Викторович, иногда Людмила Викторовна.
— И как вело себя растение? Вернее, как отражался момент полива на ленте?
— Очень характерным ступенчатым плато.
— Значит, этот факт, простите за бюрократический оборот, документально регистрировался.
— Да. Полив всегда вызывал в растении повышенную биоэлектрическую активность, что весьма четко отражалось на диаграмме.
— Спасибо, Марк Модестович. Это существенная деталь. Мне необходимо отразить ее в протоколе. Могу я просить вас повторить некоторые места нашей беседы уже в официальной форме? Обещаю вам, что оформление протокола займет у нас не более десяти минут.
— Вы полагаете, что я по какой-либо причине могу изменить свои показания? Это ведь так называется, Владимир Константинович, — показания?
— Не совсем. Сейчас я использовал вас, если хотите, как консультанта. Но если то же самое вы расскажете мне уже в роли свидетеля и подпишетесь затем под протоколом… Тогда это будут показания.
— Насколько мне известно, свидетель не может уклониться от дачи показаний?
— Совершенно верно. Но в своем доме, разумеется, вы полный хозяин. С моей стороны было бы просто нетактично настаивать. Считайте, что я только прошу вас оказать мне любезность.
— Какие могут быть разговоры? Весь к вашим услугам. Может быть, нам лучше пройти в мой кабинет?
— Как скажете! — улыбнулся Люсин и взглянул на Марию.
— Пока вы изощрялись в любезностях, — она поднялась и взяла сигареты,
— я боялась слово проронить. Сидела тихо, как мышка.
— И напрасно. — Люсин тоже встал.
— Сиди, — кивнула ему Мария. — Можете оставаться тут, я все равно удаляюсь на кухню.
— Еще раз простите, Марк Модестович, — сказал Люсин, когда она вышла,
— но время не ждет. — Он нагнулся за портфелем. — Мне самому не совсем ловко, но я ведь не в гости пришел…
— Можете не объяснять. — Сударевский энергично потер руки. — И оставим китайские церемонии. Давайте работать!
— Давайте. — Люсин вынул бланк протокола. — Номер паспорта помните?
— Пожалуйста. — Сударевский достал паспорт из внутреннего кармана обновленного сухой чисткой клетчатого пиджака.
— Прекрасно! — кивком поблагодарил его Люсин. — Готовьтесь теперь дать подпись, что осведомлены об ответственности за дачу ложных показаний,
— сказал он, списывая паспортные данные.
— Трепещу, но готов.
— Вот здесь, пожалуйста, — указал Люсин и передал бланк Сударевскому.
— Извольте. — Он мгновенно поставил подпись.
— Теперь я, с вашего позволения, занесу сюда резюме нашей с вами беседы, и, если моя редакция вас удовлетворит, мы продолжим разговор уже для протокола. Идет?
— И это все, что вам нужно?
— На данном этапе.
— С вашего позволения, — подмигнул Сударевский, наливая себе на самое донышко.
— Так будет правильно? — спросил Люсин, отложив ручку.
Сударевский бегло пробежал глазами запись.
— Да. В момент полива на диаграмме действительно всякий раз возникало характерное ступенчатое плато.
— Подпишитесь прямо под этой строчкой, и пойдем дальше.
— Хорошо, — сказал Сударевский. — Раз у вас такой порядок.
— Вот именно, — благодарно улыбнулся Люсин, забирая протокол. — Теперь такой вопрос, Марк Модестович. — Он задумался, подыскивая точную формулировку. — Чисто условно ваши эксперименты носили название «Любовь — Ненависть», не правда ли?
— Совершенно правильно. Но это действительно не более чем условность.
— Можно ли, в таком случае, говорить, что программа «Любовь» вызывала у растений положительные эмоции, а «Ненависть» — отрицательные?
— Пожалуй, — подумав, согласился Сударевский. — По крайней мере реакции оказывались различными, сугубо специфическими.
— Программу «Ненависть» осуществляли вы?
— Да.
— «Любовь» — Аркадий Викторович?
— Совершенно верно.
— Как отражалось на ленте прижигание листа сигаретой?
— Серией зубчатых пиков ниже нулевой линии.
— А плато полива выше нулевой?
— Выше.
— Отличало ли растение Аркадия Викторовича от вас, Людмилу Викторовну
— от Аркадия Викторовича?
— Несомненно… После серии прижиганий и раздражений электротоком растение однозначно реагировало на мое приближение.
— Как именно?
— Печатающее устройство регистрировало те же зубчатые пики, что возникали после ожога. Они выходили не столь четко выраженными, но тем не менее достаточно характерными.
— Значит, достаточно было вам только войти в комнату, чтобы растение испустило крик боли?
— Я бы не решился на столь эмоциональную формулировку. — Сударевский попытался скрыть улыбку. — Но, по сути, вы правы. Так оно и было.
— В протоколе эмоций не будет, — сказал Люсин, записывая. — Я попытаюсь соблюсти академическую трактовку… Какова была реакция растения на приближение Аркадия Викторовича?
— Спокойная апериодическая синусоида. — Марк Модестович изобразил пальцем пологие волны.
— Людмилы Викторовны?
— Реакция была схожей, но синусоида скорее затухала.
— Людмила Викторовна сообщила, что растения реагировали на ее физическое и душевное состояние. Это верно?
— Не думаю. Людмила Викторовна женщина сугубо эмоциональная, и ей многое кажется.
— Она говорила, что цветок отзывался на малейшие изменения ее настроения.
— Это скорее из области фантазии. Своего рода самогипноз.
— Но когда она тяжело заболела, разве Аркадий Викторович не поставил у ее изголовья цветок?
— Что-то такое припоминаю.
— И разве не совпала кривая ее температуры с колебаниями биопотенциалов листьев?
— О совпадении и речи быть не может. Это противоречило бы науке… Известные соответствия, конечно, наблюдались, но чтобы совпадение? Нет. Немыслимо.
— Значит, говорить можно лишь об отдельных соответствиях?
— И то осторожно. Слишком мало статистики.
— А какова была реакция на гибель креветок?
— Однозначная. Резкий всплеск вверх. Характерный двойной зубец.
— Всегда?
— Почти всегда.
— Чем вызваны отклонения?
— Случайностью, надо думать, статистикой. Живые объекты редко ведут себя со стопроцентной повторяемостью.
— Были случаи, когда растения не реагировали на смерть креветки?
— Я знаю пять или шесть случаев.
— Чем, по-вашему, это вызвано?
— Опять же статистикой.
— Но за статистикой кроется некое явление, процесс?
— Либо да, либо нет. Не следует забывать, что природа в самой основе своей статистична. Если мы обратимся к элементарным частицам…
— Стоит ли, Марк Модестович?
— Но в основе мироздания действительно заложены квантово-механические процессы, где статистика…
— Боюсь, что здесь я ничего не пойму. Извините… Буду очень вам благодарен, если вы объясните мне статистические отклонения без привлечения квантовой механики.
— Это уже гадание, шаманство. Почем я знаю, по какой причине растение вдруг не прореагировало? Может, оно спало. Или решало какие-то свои дела. Наконец, просто пребывало в дурном настроении. Сами видите, какая это все чушь. Лучше не заниматься гаданием.
— Аркадий Викторович убивал только креветок?
— Да. Рыб ему было жалко.
— А как бы, по вашему мнению, могло отозваться растение на гибель теплокровного организма?
— Таких опытов мы не ставили.
— И все же?
— Я, видите ли, экспериментатор и гаданиями не занимаюсь.
— Хорошо, Марк Модестович, так я и запишу… Тогда еще вопрос: если утренний полив соответствует десяти часам по московскому времени, то и каждое последующее событие, отраженное на ленте, тоже отвечает какому-то строго определенному времени суток? Верно? Я не ошибаюсь?
— Абсолютно, поскольку одно вытекает из другого. Отклонения, кстати, везде будут одинаковыми.
— Поясните, пожалуйста.
— Время первого полива точно не зафиксировано. Мы лишь приближенно приурочили его к десяти часам. Так? Столь же приближенными окажутся и остальные события. Если опыт начался не в десять часов, а, скажем, в одиннадцать, то и ошибка в определении времени гибели креветки составит ровно плюс один час. Вы согласны?
