Олег Петров - Именем народа Д.В.Р.
Вскоре появились шмыгающий носом Михаил Жеребцов и затянутый в ремни Шурка Милославский, притаранившие четыре бутылки засургученной водки «Чуринская». Одну бутылку тут же, по очереди прикладываясь к горлышку, осушили Сарсатский, Гаврилов, Долгарев и двое подошедших. Подальше от греха отослали в избу с оставшимися тремя бутылками озябшего Алеху.
В начале восьмого часа процокали к воротам копыта — приехал Тимофей Лукьянов. Яшка тут же кинулся в избу, крикнул Алеху.
Широко улыбающийся Сарсатский, раскинув руки, двинулся с крыльца к показавшемуся в калитке Лукьянову.
— Тимофей Лукич! Заждалися! Проходите! Яха, прибери коня товарища Лукьянова…
Пока Алеха знакомил своего начальника с невестой, ее помощницами, подошли еще несколько гостей, в том числе и Гроховские. Мишка Долгарь вызвал из избы Самойлова — встречать полюбовницу, Ленку Курносую. Оставив Лукьянова на попечение Нюрки, вышел во двор, накинув ватную тужурку, и Сарсатский — принимал поздравления.
— Алексей! — послышалось от ворот. В проеме калитки стояли Харбинец и незнакомый Сарсатскому высокий и могучий парень.
— Друг ты мой Николаша! — осклабился Алеха, поспешил к гостю, крепко сжал в объятиях. Отстранил Харбинца на вытянутых руках, шутливо покачал головой. — Запаздываете! Никак ты, Николаша, часы потерял!
— И часы не потерял, и со своим старым знакомым нагрянул. Знакомься, Леха. — Он мотнул головой в сторону высокого молодца. — Северьян Хряк. Мы с ем в одной камере владивостокской тюрьмы вшей кормили! Занесла в Читу судьбинушка!
Сарсатский пожал сильную руку.
— Будем знакомы, молодец. Алеха я, Сарсатский. В милиции служу.
— Северьян. От Николая наслышан.
— Давай, Леха, — перебил Харбинец, — веди к невесте. Гостинцы вручим!
— Ну, ежели гостинцы! — заржал Сарсатский и повел обоих в дом. В сенках уже никого не было. Только тяжелый махорочный дух, особо ощутимый в морозном воздухе, наполнял темноту. Нашарив дверную скобу, Алеха дернул двери на себя, и все трое ввалились в тепло, окутанные белым облаком.
— Нюра! Нюра! — весело закричал Алеха. — Давай сюда! Подарки выдают!
К дверям сгрудились все находившиеся в доме бабы, с любопытством разглядывая привалившегося к косяку Северьяна. Алеха потянул Нюрку за руку вперед.
— Вот она кака! — с напускным восхищением заахал Харбинец. — Северьян, погляди-ка, ай да красавица! Ну, Леха, подвезло тебе, подлецу!
Под хохот баб Северьян шагнул вперед, вытаскивая из-за пазухи сверток. Развернул — шаль узорчатая, камчатая.
— Это тебе, красавица, от нас! — Накинул Нюрке на плечи подарок. Смех стих — от бабьей завидучести. А хозяйка же зарумянилась, счастливо глянула на Алеху, потом на Северьяна. Да так откровенно, что даже Алеха заметил.
— А это, друг ты мой Алеха, тебе! — Харбинец вынул из кармана серебряный портсигар и, взяв Сарсатского за запястье правой руки, с хлопком впечатал ему в ладонь подарок.
— Це-це-це! Богато! — восхищенно поцокал языком Мишка-Хохленок и встряхнул гармошку:
Коля-Коля дрова колет,
Коля в клеточку кладет.
Коля шмару поджидает,
Она вечером придет!
Алеха растроганно посмотрел на Харбинца. Потом повернулся к Нюрке, оглядел ее с головы до ног.
— Прям, царевна! — засмеялся Харбинцу, избегая глазами Северьяна. И хлопнул зажатым в правой руке портсигаром по левой ладони. — А чо это мы тута стоим? За стол! За стол! Анюта! Рассаживай гостей дорогих!
Рассадка, как понял Северьян, была заранее оговорена — в центре стола, напротив виновников торжества оставались пустовать два венских стула. «Ленкова ждет!» — догадался Северьян. Тревожное предчувствие окатило сердце, но тут же унеслось, как ветерком подхваченное…
Алеха Сарсатский и Анна Тайнишек успели переодеться в дальней комнате и теперь выглядели по-праздничному.
На Нюрке — муслиновое белое платье в мелкий розовый цветочек, заколотое на груди блестящей брошкой с разноцветными стекляшками, к волосам пристроены белая прозрачная вуалетка и такая же белая бумажная роза.
Алеха сменил гимнастерку на белую ринсовую рубаху с отложным воротничком, который он выправил поверх черного пиджака. На левом лацкане красовалась, как и у Анны, бумажная роза.
— От-так парочка, лебедь да гагарочка! — поощрительно засмеялись за столом. — Чистые господа!
А Мишка-хохленок снова растянул меха гармошки:
Песня вся, песня вся,
Песня кончилася.
Взял девчонку за ручонку,
Она скорчилася!
И гуляночка пошла-поехала. Под смех и шутки выбрали посаженых отца-мать. Завертелось!
2Помня инструкции Бизина, Ленков к застолью не торопился. Выпить и погулять он любил, но, набирая власть и следуя советам Бизина за стаканом не гнаться, убеждался, — прав старый хрыч, должен быть атаман несхожим с рядовой шушерой.
Отправив Бориску к Ложкину с наказом, чтобы его не ждали, садились за столы, Ленков остался в доме Попикова. Застелив стол чистой тряпкой и водрузив на нее маленькую пузатую масленку, разобрал, вычистил и тщательно смазал изрядно потертый «кольт», загнал в гнезда барабана шесть желтых латунных патронов. С другой стороны столешницы за всем этим наблюдала Шурочка, подперев упругую щеку гладкой, оголенной до плеча рукою.
— Ты никак снова на службу собираешься? — проговорила она тягуче, когда Костя затворил щечки револьверного барабана, последний раз провел по оружию тряпкой, поднялся и привычно сунул «кольт» в карман полушубка.
— Еще не знаю, — многозначительно ответил Ленков. — Если будет посыльный…
— Что-то Василий Петрович глаз не кажет, — вспомнила сожителя Шурочка.
— А чо, соскучилась? — ревниво спросил Костя.
— Боюсь я чево-то…
— Не боись, любушка, семь бед — один ответ, — ласково улыбнулся, наклонившись к ней и обнимая за плечи, Костя.
— Какие это семь бед? — забеспокоилась Шурочка.
— Это ж поговорка такая! — засмеялся Ленков. Вытянув руку, щелкнул воображаемым курком. — Ежели сильно будет наседать — успокоим!
Ситникова испуганно поглядела Ленкову в глаза.
— Костя…
— Правильно сообразила, горлица сизокрылая, — усмехнулся Костя, зорко следя за выражением ее лица.
— Мы не только удалые молодчики, а еще мы и лихие налетчики! — пропел с издевочкой.
— Боже мой! — Шурочка закрыла лицо руками. — Были у меня такие догадки!..
— Как не догадаться! — засмеялся Костя уже во весь голос. — Или што, думаешь, твой Васька Попик в стороне? А откель тогда, голуба, твои наряды да колечки, сережки золотые и на столе достаток?! Долгонько, любушка, догадывалась!
— Что же будет, а?.. Что, Костя? — посмотрела она на него сквозь слезы.
— А ничево не будет! Наши в городе! И мокроту не разводи — не люблю. Иди-ка лучше ко мне, золотая, поголубимся, — он схватил Шурочку за руки, привлек к себе, жадно нашел солоноватые губы. — Любушка моя! Увезу тебя, в шелка-бархаты закутаю, золотом засыплю! Ты погоди, погоди только самую малость!..
В окно постучали.
Шурочка испуганно отпрянула от Кости, а он приник к стеклу. С улицы было темно. Но стук раздался снова. По условленным ударам Костя понял: пришел Цупко. Ленков протянул руку к висящему у дверей полушубку, потом, помедлив, скрылся в отведенной ему комнате. Обратно вышел в гимнастерке, держа в руке ремень с кобурою. Переложил в нее револьвер, снял с гвоздя шинель, надел и туго перепоясался ремнем с оружием. С полки над вешалкой достал мерлушковую папаху, хлопнул по ней костяшками пальцев.
— Ты, это… Шура, подумай над моим предложеньем… Капитал набираю. Махнешь со мною?
Из маленькой комнатки, куда убежала зареванная Шура, не доносилось ни звука.
— Подумай, девка, кем ты станешь с Константином Ленковым! — выкрикнул Костя и зло толкнул, сгибаясь под притолокой, дверь в сени.
У ворот, держа под уздцы двух лошадей, переминался под пролетающим снежком Филя-Кабан.
— Здорово, атаман!
— Здорово, Кабан!
— Пошто такой злой, а, Костя? — заглядывая Ленкову в глаза, спросил Цупко. — Обзываисси… С полюбовницей разругался, ли чо ли?
— Заткнись ты! — злясь еще больше, огрызнулся Ленков.
— Э, паря, чо-то ты в раздрай пошел! — присвистнул Цупко. — Можа, и не соваться нам на зарученье? А то такой там фурор наведем!
— Каво? Што это за «фурор»?
— Слово тако умное мне Ляксей Андреич сказал. Это, стало быть, так. Вот мы появляйся посредь самого разгара гулянки, внезапно! Это и будет фурор. Но ежели такими кислыми и злобными нагрянем — фурор уже не тот…
— Ты давай-ка лошадей заводи, поставим в конюшню, к попиковскому. А сами ножками пройдемся. Для полных твоих фуроров!
— Голова старый Бизин, а, Костя?
