Игорь Минутко - Золотая братина: В замкнутом круге
– Черт! – перебил Сарканис. – Мы могли бы сами! Если бы знать код на диске в бункер… И теперь ничего не исправишь, – поздно. Теперь остается…
Во входную дверь громко застучали кулаком, потом стали грохать ногами.
– Никита!.. – прошептала Дарья.
Мартин Сарканис помедлил лишь секунду. Потом сорвал с Дарьи пальто, толкнул ее к кровати:
– Под одеяло! Туфли снимите.
Дверь, казалось, вот-вот слетит с петель. Мартин повернул ключ в скважине, дверь тотчас распахнулась, и в переднюю ввалился Никита Толмачев.
– Где?… – прохрипел он и, оттолкнув Сарканиса, ринулся в комнату.
Дарья лежала на кровати, подтянув одеяло к подбородку.
– Шлюха! – закричал Толмачев, брызгая слюной. Он сдернул с Дарьи одеяло. – Старая шлюха!..
Дарья вскочила с кровати. В лице ее не было ни кровинки. Мартин Сарканис невозмутимо подал ей пальто, помог надеть, пододвинул туфли, которые валялись на ковре возле кровати.
– Обуйтесь, фрау Дархен, – сказал он, глядя женщине в глаза и взглядом успокаивая ее. Потом он повернулся к Толмачеву, улыбнулся: – Пауль! Раз уж так… Будь мужчиной!
– Я… – Никита Никитович задыхался. – Я еще поговорю с тобой!
Он схватил Дарью за руку, выволок ее из комнаты. Сарканис приподнял на окне тяжелую занавеску светомаскировки, но ничего не увидел: там, в весеннем мартовском саду, была черная ночь.
Маркер замка Вайбер Ганс Фогель взглянул часы. «Еще два часа пять минут, – подумал он. – Господи! Сохрани Дарью!..»
Никита Никитович втолкнул ее в спальню, плотно закрыл дверь.
– И давно ты с ним? – спросил Толмачев, не узнавая своего хриплого голоса.
Дарья не отвечала.
– Да мне наплевать, дура! – закричал Никита Никитович. – Но в такую ночь пойти к любовнику! В такую ночь, накануне… Двадцать семь лет я ждал этого часа. «Братина»… Моя «Братина»! Она моя… Ведь мы вместе все эти годы… за ней. И ты… Сейчас, когда… – Опять терялись слова.
– Никита… – Дарья прямо смотрела на него, и в цыганских глазах была темнота с растворенным в ее глубине огнем. – Никита… Ты давно не человек… Это золото, эта «Братина»… Всю жизнь, всю жизнь…
– Постой! – перебил Толмачев. – Постой… Да как же я не сообразил сразу!.. Ты с ним, с этим маркером… Вот оно что! А я-то… Говори: ты все ему рассказала? Он все знает?
– Ты со своим золотом, – спокойно сказала Дарья, – совсем рехнулся, потерял разум.
– Не крути, не крути! Я вижу… Вы решили… – И Толмачев двинулся на Дарью. Что-то безумное, дьявольское появилось в его облике. – Со своим любовником… Мою «Братину»… Моими руками. Ловко!
Дарья пятилась к платяному шкафу.
– Никита! – Яркий, ослепительный свет вспыхнул перед женщиной, и в одно мгновение в нем отразилась вся ее прежняя жизнь. Сейчас она видела перед собой только одно – человека, который загубил ее и растоптал… – Никита… – шептала Дарья. – Я ненавижу тебя… Презираю! Будь проклят тот час, когда я сдалась, уступила твоей силе… И будь проклята «Золотая братина»! Что она с тобой сделала! Ты давно не человек… Ты убийца, палач! Здесь, когда строили этот бункер… Наши пленные! Наши… Русские… – По щекам Дарьи текли слезы, она уже говорила сквозь рыдания. – Сколько их расстреляли по твоим приказам? И ты сам стрелял! Я видела. Видела!.. Помнишь мальчика?… Он старался выползти изо рва и кричал: «Мама! Мама!» А ты…
– Замолчи, замолчи… – Толмачев, приближаясь к Дарье, чувствовал, что теряет рассудок.
– Ты в упор… – Дарья давилась рыданиями. – В лицо… Ведь не должно быть свидетелей… Так, Никита? Не должно? Так знай, Никита… – Дарья, прижавшись спиной к полуоткрытой двери платяного шкафа, выпрямилась и без всякого страха смотрела на Толмачева. – Знай! Свидетели найдутся! Документы, фотографии – словом, все есть. И когда тебя будут судить…
– Замолчи! Замолчи! – Толмачев схватил бронзовый подсвечник. Каким холодом обжег металл руку…
– Когда тебя будут судить… убийцу, палача, предателя России… я первая дам показания. И я не боюсь тебя, запомни! Всю жизнь, так и знай… всю жизнь я любила только его… – Дарья схватила медальон на золотой цепочке, который висел у нее на шее, и стала часто-часто целовать его. – Всю жизнь я любила единственного человека… Графушку!..
– Замолчи!.. – Никита Никитович Толмачев замахнулся бронзовым подсвечником для страшного удара…
Через несколько минут он вышел из спальни, осторожно прикрыв дверь. Обер-лейтенант войск СС Пауль Кауфман был абсолютно спокоен. Движения его обрели четкость и уверенность. Действия были подчинены поставленной задаче. Он прошел в свою комнату, рывком снял с антресолей над дверью большой саквояж. Потом один за другим выдвинул ящики письменного стола – все было давно приготовлено. Раскрыл платяной шкаф…
Через десять минут Толмачев вышел на крыльцо своего дома. Замок Вайбер, сад, парк, вся округа были погружены в ночную тишину. На западе, за голыми кронами сада, еле заметно светлело небо – там собиралась взойти луна. Оберст Кауфман, кренясь под тяжестью саквояжа, уверенно зашагал к гаражам, которые находились рядом с хозяйственным блоком с левой стороны замка. В его «опеле» с мощным двигателем, совсем новым, бак до предела был заправлен бензином. Толмачев открыл багажник, бросил в него саквояж, хлопнул крышкой, услышав, как щелкнул замок. Потом отпер дверцу машины, сел за руль, включил мотор и тихо двинул свой испытанный «опель» к воротам замка.
В это время фельдфебель Адольф Штольц, обойдя посты наружной охраны, отдыхал на объекте три: удобно расположившись в кресле, попивая крепкий чай с бисквитами, он и рядовой Карл Адлер (его человек) резались в кости. Снаружи послышался звук подъезжающей машины.
– Что за черт! – вскочил фельдфебель Штольц. А в комнату уже входил комендант замка Вайбер обер-лейтенант войск СС Пауль Кауфман.
Фельдфебель Штольц и рядовой Адлер вытянулись по стойке смирно.
– Открывайте ворота, ребята, – приказал обер-лейтенант Кауфман.
Адольф Штольц отметил, что комендант замка бледен, вздрагивает левый уголок рта.
– Что случилось, господин комендант?
– Сердечный приступ у Дархен. Поеду за доктором.
– Может быть, его вызвать по телефону? Толмачев безнадежно махнул рукой.
– Вы же знаете нашего старика-доктора! Ночью он сам ни за что не поедет.
– Карл! Открой ворота.
Рядовой Адлер и обер-лейтенант быстро вышли из комнаты.
«Что делать? – думал Адольф Штольц. – Позвонить бригаденфюреру? Нет… Лишняя паника не нужна. Пойти проведать фрау Дархен? Убедиться?… Неудобно. Вот что! Через полчаса позвоню этой развалине доктору Фалацкеру: „Как вы там с нашим комендантом?“ И в зависимости от ответа – действовать».
Фельдфебель Штольц через затемненные окна слышал, как проурчал двигатель комендантова «опеля», и постепенно все стихло.
Вернулся рядовой Адлер, спросил, зевнув:
– Продолжим игру, господин фельдфебель? Штольц не ответил – он смотрел на часы.
Метров через двести шоссе, идущее от замка Вайбер к Кауфбау, круто поворачивало влево. Миновав поворот, Никита Толмачев остановил «опель» возле трансформаторной будки. В нескольких метрах от нее начиналась почти неразличимая дорога (лишь Толмачев знал, что под тонким слоем дерна булыжное покрытие), заросшая прошлогодней травой. Она шла вниз и за молодым леском поворачивала обратно, к замку; заканчивалась неприметная дорога (все расстояние полтора километра) у его тыльной стороны, возле канализационной трубы, в этом месте выходившей наружу контрольным люком. Люк был закрыт чугунной крышкой с барельефной фашистской свастикой. Там, рядом со стволом люка, была дверь, которая снаружи выглядела как обыкновенная чугунная плита… Возле люка забетонированная площадка, и на ней вполне могла развернуться легковая машина.
«Нет, к самому люку нельзя, – сказал себе Никита Никитович. – Они могут проверить. Главное сделано – мой железный конь вне замка».
Включив мотор, Толмачев отъехал несколько метров от трансформаторной будки, остановился. Вышел из машины, поднял капот «опеля» и, светя себе ручным фонариком, осторожно вынул свечу, положил ее в карман кителя, подумав: «На всякий случай. От них всего можно ждать».
Прошло двадцать минут. Фельдфебель Штольц уже поглядывал на телефон. Но в это время дверь открылась, и в комнату ворвался крайне взволнованный обер-лейтенант Пауль Кауфман. Адольф Штольц сразу обратил внимание на то, что руки коменданта замка Вайбер были перемазаны машинным маслом.
– Что, господин комендант?
– Мотор отказал, дьявол бы его… Вот так всегда, в самый нужный момент. И двухсот метров не отъехал. На самом повороте.
– Так, может быть… – Адольф Штольц готов был направиться к двери. – В гараже на ходу три мотоцикла.
– Подождите, фельдфебель, – остановил Штольца обер-лейтенант Пауль Кауфман. – Пойду посмотрю, как Дархен. И если ей не лучше, сразу вам позвоню.