Артур Филлипс - Египтолог
Наконец я выпроводил агентишку моего соперника, после чего мы с Ч. К. Ф. обсудили, какую из множества проблем решать первой. Придется потрудиться, чтобы упрочить гробничный интерьер, составить детальные схемы, законсервировать необработанные изображения и перерисовать последние стенные панели. Помощь Ч. К. Ф. неоценима.
В Александрии я высадился вечером 24 числа, Мэйси, до Каира добрался поездом на следующий день, на Рождество, хотя в Египте что оно есть, что его нет. Работа спорилась: выяснилось, что объект жил в отеле «Сфинкс» и выехал оттуда 26 октября, оставив номер за собой до возвращения. С отчетами, которые он посылал в Бостон, пока все сходилось. Клерк также сказал, что в отеле побывал Финнеран, ночевал за девять дней до меня. Я, в свою очередь, провел там ночь 25 числа — в аккурат ночевал на постоялом дворе на Рождество. Говорящих ослов не заметил.
Воскресенье, 24 декабря 1922 года
Тружусь. Истощенные недра мои! Патефон не помогает. Тружусь не покладая рук. Работа наводит на мысли о бессмертии. Полагаю, для среднего египтянина понятие о бессмертии — не более чем дурацкое суеверие. Но это лишь потому, что самая идея вечной жизни изменилась как для христиан, так и для остальных. Мы разделяем мнение наших нильских предтеч: бессмертие есть архиважнейшее достижение индивида (важнее, чем любовь или бледная репутация добродетельного человека, насущнее, чем даже дружба), но не разделяем безумной мысли о том, что в пакибытие переносятся наши тела. У нас на слуху другие выражения — «спасение души», «неувядающая слава». Называйте как хотите, но каждый надеется, что имя его будет звучать и звенеть, когда заглохнут имена его слуг и мучителей. (Самое прелестное, если это случится до их физиологического финала, дабы последняя дымка их имен прешла, а они все еще дышали и осознавали — осознавали, тер Брюгген! — что когда их разлагающиеся телеса обнаружат и швырнут в землю, их кожа и волосы уже будут принадлежать анониму — и анонимно же превратятся в угольную пыль, в то время как иные станут солнцами и светилами.) Такого постоянства алчет всякий, пусть он и утверждает обратное. Триумфальных арок и Смитов-младших в мире — как грязи; болтливые художники волнуются, не забудут ли их творения; поэты, дабы снискать славы, накладывают на себя руки; завещаниями и последними волеизъявлениями управляются наследники; имена всякий год зачитываются в церквах и синагогах; что говорить о вычурных надгробиях и признаниях в любви на смертном ложе, о наследии и именном дарении, о деньгах, жертвуемых политическим партиям и благотворительным фондам? Мы все еще египтяне до мозга костей, и спорить тут не о чем.
Я не идиот. Я знаю, что, когда придет мой час, я буду мертв. Мне не бренчать на крылатой арфе, не смаковать (как я хотел того в детстве) жаркие плотские утехи египетского подземного мира, что расчерчен рядами пальм, храним Анубисом, лелеем Изидой. Я говорю о другом пути, легче, изящнее, умственно и духовно неуязвимее и неистощимее. Для нас бессмертие, пусть и внетелесное, не лишено осознания — осознания отчетливого мига истечения срока наших тел и передачи эстафеты нашим именам. Ч. К. Ф. согласен.
Понедельник, 25 декабря 1922 года
Дневник: Желудок ведет себя так, будто я заглотил дюжину острых шпаг, однако мы с Ч. К. Ф. трудились до вечера. Потом выбросили отходы, вычистили ведра, сожгли всякую всячину.
К Маргарет: Ко мне только что приходил гость. Давно уже я ни с кем не разговаривал. Кроме, конечно, твоего говорливого отца.
Явилась старая и прекрасная дева. Я едва кончил возиться с ведрами. Утомленный, на последнем издыхании, я сидел снаружи и массировал больное бедро.
«Милый мальчик, мне сказали, я найду вас здесь».
Я подумал, что мне это, наверное, чудится — так внезапно появился человек, которого я жаждал увидеть более всего. На корабле она была сама доброта. Прикрыв глаза от слепящего солнца, она поднималась ко мне, приподняв край своего старомодного платья и порхая по скальной тропе с удивительной легкостью.
«Дорогой Ральф, у вас нездоровый вид. Что тут с вами случилось?»
«Ничего. Я весь в поиске. Тружусь. Сделал выдающееся открытие».
Она присела подле меня на камень, затаила дыхание, взяла меня за руку. Если б на ее месте была ты, я упал бы ей в объятия. «Бедный мальчик! Взгляните на себя, вы так похудели…»
«Лучше расскажите мне о себе, Соня. Что видели за время неповторимого турне? Гробницы Рамзесов? Вы были в цирке, устроенном Картером в его дыре?»
«Дорогуша, вы что же, завидуете? Не надо, поверьте мне. Я в таких вещах разбираюсь. Это все не имеет значения».
«Что не имеет значения?»
«Все. Я насмотрелась этой страны и больше не хочу. Здесь слишком холодно, слишком…» И тут уже она обняла меня и, содрогаясь, заплакала; а потом так же внезапно выпрямилась и утерла слезы. «Мой Лен умер. Всего два дня назад. Здесь все случилось так быстро…» Она посмотрела на запад, на утесы, что мельчали и превращались в пустыню. «В стране с такими просторами и такой историей люди преходящи. Завтра я увезу его домой. Вам сейчас, кажется, не лучше, чем мне. Вы ему нравились. Очень нравились. Он мне сказал об этом в ту ночь на корабле. Надеюсь, духи не собьют вас с верного пути. Не принимайте их слишком уж всерьез. У них свои маленькие радости, понимаете? Они однажды были людьми, а когда умираешь, думаю, умнее не становишься. Или честнее. Или даже интереснее… знали бы вы, сколько я и Лен вели с ними скучных разговоров. Мне надоели привидения».
«Бедный Лен! Бедная Соня!»
«Не хотите вернуться вместе со мной? Вы бы мне помогли. Столько всего надо сделать. Мои дети живут слишком далеко, они так заняты…» Помочь? Чем? «Перевезти Лена домой. Вы бы посмотрели наш дом, летний домик на озере. Там очень тихо. Зимой, знаете, выпадает такой снег, что площадку перед домом нужно чистить. Обычно этим Лен занимался, а просить детей о помощи я не могу. Дорогой Ральф, пожалуйста, поедемте вместе, спасите меня и увезите отсюда! В гостинице вымоетесь, переоденетесь в чистое, покажем вашу ногу врачу, а потом вы спасете старуху. Вы мне так нужны!»
Маргарет. Несколько дней назад я бы уехал; всего несколько дней. Я бы написал тебе, и ты бы к нам приехала. Мы с тобой присматривали бы за ее неудобопонятным домиком. Лето на озере. Садоводство. Молодожены-смотрители, мы жили бы по соседству, ходили бы на рынок, стряпали. Чинили и ремонтировали бы что-нибудь. В свободное время — чтение, теннис, плавание на ее парусной лодке. И все решилось бы само собой.
«Я слишком близок к финалу, Соня, к моему открытию. Ужасно близок».
«Конечно. Конечно, мой мальчик».
«Вероятно, я смогу приехать позже, когда покончу со всем этим».
«Это было бы прекрасно. Я бы желала этого всем сердцем. Если бы вы не размышляли, а взяли и отправились со мной, прямо сейчас, ушли бы со мной…»
Она спустилась вниз по каменистой тропе. Я сидел у входа в мою гробницу, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Спускаясь по извилистой дорожке, она оборачивалась и махала мне. Когда она исчезала из виду за высокими камнями, мне представлялось, что она думает, будто видела меня в последний раз; но тропа виляла, и Соня появлялась вновь; удивляясь, что до сих пор не выпустила меня из виду, она снова мне махала. Она остановилась еще только раз и взмахнула белым носовым платком — маленький человечек далеко внизу. Расчистить снег.
Вторник, 26 декабря 1922 года
Мы с Ч. К. Ф. провели день, прибираясь в гробнице, анализируя Камеру № 8, рассматривали настенные росписи. Замеряю предметы обстановки и т. д., и т. п.
Среда, 27 декабря 1922 года
Сегодня Картер начал извлекать на свет то, что лишь немногим избранным удалось увидеть под землей. Он поднимает вещи наверх и показывает их оцепеневшей толпе и кинокамерам; все это просто омерзительно, точно Картер стал князем тьмы. Носилки, бинты — будто опять война. Подозреваю, что запеленутая фигура, которую поднимают сейчас по команде Картера, — это виденная мною внизу статуя копьеносца, вся перевязанная так, будто легкие воителя древности вздулись от горчичного газа, а из глаз катятся темные песчаные слезы. Слишком утомительное зрелище: крохотные шкатулки моментально подхватываются тремя людьми и переносятся в берлогу Лукаса, всякую вышитую бисером туфлю тут же чем-то спрыскивают, мажут и реставрируют на гигантской фабрике древностей, на пьедестале тщеславия единственного человека, разрушившего последние надежды несчастного царя-подростка упокоиться с миром.
На следующий день мы на пароходе отчалили на юг и 27 числа уже были в Луксоре. Кстати, Мэйси, коли вам это надо, добавьте местного колорита по вкусу: жара, верблюды, аборигены, все такое. Я сам к таким делам равнодушен, но, думаю, кого-то из читателей они привлекут, да и киношники съедят это за милую душу.
