Эллис Питерс - Ученик еретика
— Стыдно сидеть в доме, когда такая дивная погода! — сказал Кадфаэль. — Побудь здесь, на солнышке, а я сейчас вынесу настой.
Илэйв охотно сел на скамью под северной стеной, подняв лицо к солнцу и поставив рядом с собой шкатулку. Кадфаэль с интересом взглянул на нее, но ничего не сказал, он вынес лекарство и обработал рану.
— Рубец почти зажил, скоро ты о нем совсем позабудешь. У молодых раны быстро затягиваются. Путешествуя, ты подвергался куда большим опасностям, чем у нас, в Шрусбери.
Кадфаэль закупорил склянку и сел рядом с гостем.
— Они, наверное, еще и не знают, что их дядюшка умер.
— Нет, пока не знают. Вчера у меня было много хлопот с телом хозяина, а утром вышла задержка из-за споров на капитуле. А вы знаете его племянников? Жерар разводит овец и торгует шерстью. Местным крестьянам он помогает сбыть шерсть, скупая ее по выгодной для них цене. Джеван еще при Уильяме занимался изготовлением пергамента. Но с тех пор прошло столько лет! Все могло перемениться.
— Наверняка я знаю лишь одно: все они живы, — сказал Кадфаэль. — Мы редко видим их здесь, в аббатстве. Разве что по праздникам, потому что в городе у них есть своя церковь — церковь Святого Алкмунда. — Кадфаэль взглянул на шкатулку, лежащую меж ними на скамейке. — Это от Уильяма? Можно взглянуть? Признаться, от нее трудно глаз отвести. Какая дивная резьба! Наверное, старинная работа.
Илэйв взглянул на шкатулку оценивающе — и в то же самое время равнодушно: ему всего лишь было поручено передать ее, и следовало поскорей исполнить это поручение. Илэйв дал шкатулку в руки Кадфаэлю, чтобы тот получше ее рассмотрел.
— Это приданое для одной девушки. Когда Уильям так разболелся, что уже не мог идти, он вспомнил о своей приемной дочери. Ведь она жила у них в доме с первых своих дней. Уильям вручил мне шкатулку, чтобы я передал ее Жерару. Девушке на выданье неплохо иметь приданое.
— Я помню ее девчушкой, — вскользь заметил Кадфаэль, восхищенно поворачивая в руках шкатулку.
При взгляде на эту шкатулку в душе любого проснулся бы художник. Она была сделана из темной древесины, добытой, как казалось Кадфаэлю, на Востоке, около фута в длину, восьми дюймов в ширину и четырех дюймов в высоту. Крышка с маленьким позолоченным замочком была плотно пригнана. Низ и боковые стороны были гладкие, отполированные до блеска, почти черные, сверху по краю шла резьба — переплетенные виноградные лозы, обильно покрытые листвой и гроздьями. Узор этот обрамлял ромбовидную пластину из слоновой кости, на которой был вырезан увенчанный нимбом Лик: округлый, с огромными византийскими глазами. Шкатулка была настолько древней, что острые грани ее сгладились от прикосновений множества рук, хотя позолота на краях резьбы все еще не стерлась.
— Изысканная работа! — почтительно отозвался Кадфаэль. Он взвесил шкатулку на руке: она казалась цельным куском дерева. — Ты никогда не интересовался, что там внутри?
Юноша, с удивлением взглянув на Кадфаэля, пожал плечами.
— Шкатулка постоянно находилась в узле с вещами, мне попросту было не до нее. Я достал ее только полчаса назад. Я не знаю, что там внутри. Наверное, деньги, скопленные Уильямом для девушки. Я собираюсь в город, чтобы отдать шкатулку Жерару, как мне и было велено. Это ведь не моя вещь, у нее теперь есть хозяйка — приемная дочь Уильяма.
— Где же он раздобыл такую вещицу?
— Купил у бедного дьякона на базаре в Триполи, прежде чем сесть на корабль, плывущий к острову Кипр и в Фессалонику. В то время многие христиане бежали из Эдессы, покидали монастыри под натиском головорезов-мамлюков, нахлынувших из Мосула. Ради куска хлеба ввергнутые в нищету беженцы продавали все, что успели захватить с собой. Уильям, заключавший хитроумные сделки, по-божески рассчитывался с этими беднягами. Беженцы рассказывали, что жизнь в покинутых ими землях стала трудной и опасной. До Святой Земли мы добирались сушей, не торопясь: Уильяму хотелось увидеть как можно больше святынь в Константинополе. Но, возвращаясь домой, решили хотя бы часть пути проплыть морем. Множество греческих и итальянских кораблей ходили в Фессалонику, а иные даже в Бари и Венецию.
— И я знавал те моря, — признался Кадфаэль, с удовольствием озирая внутренним взглядом прожитые годы. — А как вы там устраивались на ночлег?
— Порой собиралась целая компания паломников, но в основном мы путешествовали вдвоем. Клюнийское аббатство содержит странноприимные дома по всей Франции и Италии, даже близ Константинополя имеется пристанище для пилигримов. А в Святой Земле рыцари ордена Святого Иоанна с охотой предоставляют кров. Да, это было замечательно! — с благоговейным восхищением в голосе продолжал Илэйв. — Путешествуя, живешь днем: о будущем не задумываешься, на прошедшее не оглядываешься, только сейчас можно оценить путешествие в целом. Да, это было великолепно!
— Но ведь были не одни только радости, — заметил Кадфаэль, — Да и нельзя требовать, чтобы все было прекрасно. Вспомни дождь и холод, черствый хлеб, ночлег под открытым небом, нападения разбойников… Неужто вам удалось избегнуть всех этих трудностей? Вспомни болезнь Уильяма, утомление, каменистые дороги… Любому путешественнику приходится хлебнуть горя.
— Да, трудностей хватало, — согласился Илэйв, — и все же я считаю: путешествие наше было великолепно!
— Ладно, так тому и быть, — вздохнул Кадфаэль. — Я, парень, с удовольствием посижу с тобой и побеседую о каждом ярде пройденного пути, однако навести сперва господина Жерара. А что ты собираешься делать дальше? Наверное, вернешься к прежним хозяевам?
— Нет, об этом и речи быть не может! Ведь я работал у Уильяма. Сейчас у них есть свой конторщик, и я не собираюсь его подсиживать. А двое им ни к чему. Но мне хочется заниматься чем-нибудь иным. Надо подумать, осмотреться. Путешествуя, я многому научился и хотелось бы использовать эти знания.
Юноша поднялся со скамьи и зажал шкатулку под мышкой.
— Я забыл, — Кадфаэль задумчиво поглядел на Илэйва, — откуда они взяли девочку? Собственных детей ни у Уильяма, ни у Жерара не было, а Джеван холост. Они, наверное, взяли сиротку?
— Да, именно так. У них была служанка, совершенная простушка, вот она и сошлась с мелочным торговцем, а через год родила от него дочь. Уильям поселил их обеих у себя в доме, и Маргарет заботилась о малышке, как о родной. Вскоре служанка умерла, и девочку удочерили. Какая она была хорошенькая! И такая умница, совсем не то что мать. Уильям назвал ее Фортунатой: девочка явилась в мир, не имея ничего, даже отца, объяснял Уильям, а обрела дом и родных, и удача будет сопутствовать ей всю жизнь. Когда мы отправились в путь, девочке было около двенадцати, — уточнил Илэйв. — Как и все подростки, она выглядела худой и неуклюжей. Губастая, угловатая девчонка… Такой она и осталась. Недаром говорят, что из самых хорошеньких щенков вырастают уродливые собаки. Некрасивой девушке не помешает приличное приданое.
Илэйв потянулся, покрепче сжал шкатулку, дружеским кивком простился с Кадфаэлем и зашагал по тропе, желая поскорее разделаться с последним поручением. Его подстегивало также смутное любопытство и волнение: ведь многое, наверное, изменилось с тех пор, как он покинул дом! Что некогда было близким, стало чужим, вернуться в прошлое не так-то просто. Кадфаэль дружелюбно, но не без легкой зависти проследил, как юноша скрылся за углом.
Дом Жерара Литвуда, как и большинство купеческих домов в Шрусбери, был выстроен в форме буквы «L»; короткое основание выходило прямо на улицу и было прорезано аркой, которая вела во внутренний дворик и сад. Основание «L» имело всего один этаж, там находилась лавка Джевана, младшего брата. В лавке продавали пергамент и хранились выделанные шкуры, из которых его нарезали. Длинная сторона «L», уходившая в глубь двора, была поставлена к улице торцом, на котором красовался островерхий фронтон. Эта часть дома состояла из подвала со сводами и верхнего жилого этажа с высокой крышей, под которой располагались запасные спальни. Постройка в целом не была обширной: в городе, обведенном петлей реки, земля ценилась очень дорого. За рекой, в Форгейте и Франквилле, земли было достаточно, но в пределах городских стен старались использовать каждый дюйм.
Илэйв медлил, не решаясь войти в дом: юноше хотелось разобраться в обуревавших его чувствах. На душе у него потеплело при мысли о том, что наконец он вернулся домой, но узнают ли его, когда он войдет и назовет себя? Дом, который он считал родным и под крышей которого провел много лет, казался ему теперь до странности крохотным. Посреди внушительных базилик Константинополя и необозримых пустынных просторов человек привыкает к размаху.
Медленно вошел Илэйв через узкую арку во внутренний двор. По правую руку находились конюшня, коровник, сарай и приземистый курятник — все точь-в-точь, как много лет назад. Входная дверь, как это всегда делалось в жаркие летние дни, была распахнута. Из сада вышла женщина и направилась к дому с корзиной чистого, свежего белья, которое она только что сняла с изгороди. Заметив незнакомца, хозяйка заторопилась к нему навстречу.
